Князь призвал Иоанна и, хотя тот сказал: «Это не моя рука!», велел отсечь ему правую руку, написавшую такое письмо.
«Рука была повешена на торжище посредине города, а Иоанн был отпущен в его дом. Придя туда, он послал князю просьбу вернуть ему руку для погребения. Князь исполнил его желание, а Иоанн взял левой рукой свою правую руку и, упав на колени перед иконой богоматери с младенцем, приложил свою руку к месту обреза и молился из глубины душевной, чтоб богородица прирастила ее».
Тут он уснул (как это все просто делалось!) и услышал, как икона ему сказала: «Твоя рука здорова, трудись ею, сделай ее тростью книжника-скорописца».
Когда Иоанн проснулся, он увидел, что у него целы обе руки. Он возблагодарил бога и его мать, веселился до утра со всем своим домом и, будто бы, запел при этом песню: «Твоя правая рука (о богородица!) исцелила мою правую руку, и она сокрушит непочитающих твоего чистого образа.
Услышав из своих окон эту песню, все соседи поспешили узнать причину его радости и сильно удивлялись такому странному случаю. Сам сарацинский князь призвал его на следующий день и велел обнажить руку. И вот он увидел, что на месте усечения была кругом руки лишь как бы красная ниточка.
— Какой врач сделал это тебе? — спросил князь.
— Господь мой сделал это через свою честную мать, — ответил ему Иоанн.
— Увы мне! — возопил князь. — Неправедно осудил я тебя, не разобрав ложной клеветы. Молю тебя, прости меня, прими твой прежний сан и будь первым советником в моей области.
Но Иоанн, упав к его ногам, просил отпустить его в монастырь, и, наконец, умолил его.
«Он возвратился в свой дом, роздал все свое бесчисленное имение неимущим, освободил рабов, а сам с Кузьмой отправился в Иерусалим, и там, в Лавре св. Саввы, просил настоятеля принять его, как заблудшую овцу, в свое стадо».
«Игумен вручил его на послушание одному простому и безграмотному старцу, который дал ему приказание принести все свои ученые труды в жертву богу и неустанно изливать из своих глаз слезы, которые лучше всякого фимиама очищают от грехов».
«Долго жил Иоанн при этом старце, беспрекословно повинуясь ему и ничего не пиша по его требованию».
Но безграмотный старец не довольствовался этим. Однажды, «желая искусить Иоанна», он собрал много дырявых корзин и послал его в Дамаск продать их по непомерно высокой цене, которая могла вызвать только смех.
Иоанн ничего не возразил и, не стыдясь, пошел в Дамаск, где он был в таком почете. Он ходил по городу в рубище, и все, слыша его непомерную цену, смеялись над ним или ругались. Сначала никто его не узнавал, так как лицо его иссохло от поста. Но вот один из его прежних слуг узнал его и, ничего не говоря, дал требуемую цену. Иоанн возвратился, «как победитель с тяжелой битвы».
В это время умер один черноризец. Его брат так убивался по нем, что Иоанн, позабыв приказ не писать ничего, составил ему духовные песни:
«Какая житейская сладость?» «Что всуе мятешься, человек?» и «Все суета человеческая!», поющиеся до сих пор при погребении умерших.
«Узнав об этом, старец прибежал к нему с гневом и изгнал из их общей кельи». Раскаявшийся Иоанн будто бы «рыдал перед его кельей, как Адам перед вратами рая, но старец даже не отвечал ему, и Иоанн пошел к другим отцам, чтобы они упросили гневливого руководителя принять его снова в келью. Старец, наконец, согласился, но в наказание за писательство велел ему очистить своей голой, впавшей в такой грех, рукой все скверные седалища в лавре и убрать всю грязь, накопившуюся в ней».
«Отцы устыдились этих его словес ученому человеку и ушли, но Иоанн будто бы страшно обрадовался и, „приготовив ушаты, начал вынимать нечистоты теми самыми руками, которые были прежде облиты благоуханными ароматами и писали гимны, и употребляя ту самую руку, которую ему уврачевала пречистая дева“, — с восторгом сообщает автор его жития.
Вполне понятно, что после этого старцу явилась во сне богородица и сказала:
— Зачем заградил ты родник, могущий источать сладкую и изобильную воду? Оставь течь источник, который напоит всю вселенную. Пусть превзойдет он песни Моисея и ликования Марии! Бесполезные Орфеевы песнопения будут ничто против него. Он напишет догматы православной веры, сердце его отрыгнет благое слово и изречет пречуднейшие дела «Царя» (по-гречески Василия, каким я и считаю Иисуса).
Старец не посмел сопротивляться богородице, призвал Иоанна и сказал ему:
— Отверзи твои уста. Да привлечешь дух, который ты принял своим сердцем. Да возглаголют твои уста премудрость, которой ты научился своим богомышлением. Взойди на высокий Синай боговидения и откровения божественных тайн и пиши благовествование (по-гречески евангелие) Иерусалиму, ибо преславное было мне сказание о тебе богоматерью.
С этого времени Иоанн стал писать божественные книги и медоточивые напевы.
Он написал жития некоторых святых и разные умиленные молитвы и многие богословские тайны. Кузьма (что значит Вселенная), его товарищ, помогал ему в этом.
Патриарх сделал его пресвитером, но он возвратился в свою келию в монастыре св. Саввы и жил там, «как птица в гнезде», предаваясь в уединении чтению книг и много раз обрабатывая и исправляя свои сочинения.
* * *
Никаких других чудес, кроме отсеченной руки, нет в его биографии, и это свидетельствует об ее правдивости.
Как понимать это единственное чудо? Нет ни малейшего сомнения, что никакой древний царь, получив предложение помощи для обратного завоевания отнятой у него области, не послал бы такого письма к ее завоевателю. Здесь может быть только одно объяснение такой нелепой легенды. Иоанн был сам иконоборец и имел по этому поводу переписку с Львом Исаврянином. Чтобы замазать этот факт, неприятный для иконопоклонников, и могло быть придумано ими, что переписка Иоанна со Львом была подложная, и для укрепления такого мнения и был сочинен рассказ об отсеченной и приросшей руке. Высокомерное и презрительное обращение безграмотного монаха с отданным в его распоряжение талантливым ученым очень правдоподобно: это всегда так бывает. Основным же фактом биографии является то, что Иоанн Дамаскин был необычно образованным по тому времени и необычно талантливым писателем, единственным на протяжении средних веков, который был бы способен написать такое мистическое и вместе с тем поэтическое повествование, как Евангелие Иоанна.
Глава V.
Феодор Студит, как возможный автор Евангелия Матвея.
(759 — 826 гг.) Его небесный символ — созвездие Льва.
В противоположность предыдущим евангелистам, мы не имеем для Евангелия Матвея ни одного одноименного с ним святого за и все время христианства, и это даже совершенно непонятно с теологической точки зрения. Как мог самый обстоятельный и подробный из четырех канонических евангелистов не прославить своего имени хотя бы в одном греческом «святом» подвижнике,6 тогда как его литературный коллега Лука прославляется в 7, Марк в 12, а Иоанн даже в 63 одноименных с ним святых. Неужели он не создал себе ни одного прозелита, достойного рая? Ведь после такой беззаботности евангелиста Матвея о людях, отдаваемых при крещении под его покровительство, странно даже подумать, что некоторые родители и теперь решаются крестить своих детей его именем. 7
Интересно посмотреть по любому перечню тезоименитств в православном календаре, насколько заботились первоначальные святые о своих тезках, т.е. помогли им тоже сделаться святыми.
В этом отношении совершенно беззаботно было большинство святых, и не только малоизвестных, но и хорошо знакомых.
Таковы: первый человек Адам (14 января), пророк Амос (15 июня), пророк Елисей (14 июня), пророк Иезекиил (25 июля), Иисус (1 сентября), Иов (16 мая), Лот (9 октября), апостол Нафанаил (22 апреля), евангелист Матвей (о октября), не говоря уже о множестве других, мало употребляемых, каковы Сатир, Павсикакий, Арий, Горгония, Каздоя и т. д.
Дали лишь одного святого: Авраам, Варнава, Иуда, Кифа (Петр), не говоря ужо о многих других малоупотребительных, каковы: Василиск, Вакх, Голиндуха и т. д.
Лишь сравнительно незначительная часть дала двух и более святых: Акакий 7, Александр 20, Алексей 5, Андрей 11, Афанасий 14, Василий 18, Георгий 16, Давид 11, Илья 7, Иаков 17, Иеремия 4, Иоанн 64, Иосиф 7, Юлиан 14, Михаил 10, Моисей 4, Павел 19, Петр 27, Симеон 11, Фома 5, Александра 3, Анна 10.
Почему такая неравномерность? Она показывает лишь одно: многие знаменитые по Библии и Евангелиям имена все-таки не были популярны в публике, за исключением, конечно, имени Иисус, которое не хотели давать людям христианские священники средневековья.
А с нашей точки зрения, относящей время Иисуса к IV веку и отожествляющей его с основателем христианской литургии Василием Великим, с первого взгляда выходит даже и нечто еще более удивительное.
