В этот момент вошел Шмидт. Когда он узнал, что происходит, лицо его омрачилось.
— Никогда, — вопил он, — фон Дреббер не написал бы такое добровольно, его принудили к этому. Мы не капитулируем! Чтобы иметь возможность лучше влиять на дивизии, мы сегодня же до полудня переедем в помещение универмага.
С тех пор, как лопнула надежда на прилет «шторха», на котором он собирался удрать, Шмидт снова стал прежним Шмидтом.
В тот же день поступило донесение, что генерал фон Гартманн убит. Стоя во весь рост на железнодорожной насыпи, он вел огонь по противнику из винтовки. Пуля попала в голову, он был убит наповал. Командиром 71-й пехотной дивизии был назначен полковник Роске.
Еще одна тяжелая весть настигла нас в тот же день, 26 января.
— Генерал Штемпель, командир 371-й пехотной дивизии, покончил с собой, — доложил его адъютант.
Сын генерала, лейтенант, находившийся в его же штабе, учился в дрезденской гимназии в одном классе с моим мальчиком. Отец попрощался с сыном, сказав ему, что решил застрелиться, так как не может пережить позора. Молодой Штемпель с группой единомышленников хотел было добраться вниз по Волге до группы армий «А», но попал в плен.
Таким образом, выбыли из строя все командиры дивизий IV армейского корпуса.
26 января Шмидт случайно узнал, что Зейдлиц предоставил командирам полков и батальонов право капитулировать по своему усмотрению. Рассвирепев, он потребовал, чтобы Паулюс отстранил Зейдлица от командования и подчинил три его дивизии (100-ю, 71-ю и 295-ю пехотные дивизии) генерал-полковнику Гейтцу, командиру VIII армейского корпуса. К несчастью, командующий, захваченный требованием Шмидта врасплох, дал на это свое согласие.
Я был вне себя от того, что Паулюс в такой час решился на столь строгое наказание генерала, который, в принципе, с самого начала правильнее оценивал обстановку, чем командование армии. Потом Паулюс понял, что он слишком поторопился, однако не решился взять назад данное Шмидту согласие.
Генерал-полковник; был в неописуемом состоянии. Как службист, он был совершенно беспомощен в сложившейся ситуации, а главное — не мог собраться с силами, чтобы освободиться от влияния бессовестного Шмидта. Правда, мне казалось, что он как будто понимал, что смалодушничал в решающий момент. Однако это понимание еще больше угнетало его и делало более пассивным. Физические и моральные силы Паулюса были на исходе.
Трагедия раненых
Штаб нашей армии состоял теперь только из командующего, начальника штаба, начальника оперативного отдела, начальника связи армии, 1-го адъютанта, а также нескольких офицеров для поручений. 26 января около полудня мы выехали на двух легковых и одной грузовой машинах к нашей последней «главной квартире». На улицах возле разрушенной больницы уже шла стрельба из винтовок и автоматов. Офицер 371-й пехотной дивизии доложил: «Приближаются танки противника».
Улицы были оживленнее, чем когда я проезжал по ним накануне. Раненые и больные тащились к комендатуре центральной части города. Согласно приказу по армии, там было их место сбора. Однако этой комендатуры уже не существовало. На ее месте был лазарет, битком набитый ранеными и больными. Те, кто не смог поместиться в здании, искали укрытия в близлежащих подвалах, переполненных до отказа.
Когда мы укрылись в универмаге, во всей занятой нами части города уже не осталось ни одного подвала, не забитого до предела. Начальник санитарной службы 71-й пехотной дивизии доложил Паулюсу, что медицинскую помощь оказывают лишь небольшой части раненых и больных. Большинство лазаретных и больничных помещений не имели освещения. В лучшем случае у врачей и санитаров, возившихся в каком-нибудь углу, было еще несколько свечей или окопных фонарей. Никто не знал, сколько десятков или сотен людей лежали на голом полу, тесно прижавшись друг к другу. Если кто-либо долго не шевелился, то его сосед кричал: «Здесь мертвый!» Случалось, однако, что это оставалось незамеченным, так как умерли и лежавшие рядом. Без медикаментов, перевязочных материалов и анестезирующих средств врачи были почти бессильны. Зачастую все санитарное имущество было потеряно при отступлении — то ли в результате того, что автомашины стали из-за отсутствия горючего, то ли из-за того, что их разбомбили. К тому же сами врачи и санитары едва держались на ногах. Однако они делали все, что было в человеческих силах, причем им помогали священники. Когда превращенное в лазарет здание комендатуры загорелось от попадания артиллерийского снаряда, разыгрались невообразимые сцены. Сотни солдат были растоптаны в свалке, погибли в огне, были погребены под обрушившимися развалинами.
Сыпной тиф
В последние дни появилась еще одна коварная опасность, преследовавшая уцелевших солдат 6-й армии вплоть до лагерей военнопленных и скосившая десятки тысяч человек: сыпной тиф. Сначала не замечали, что некоторые солдаты казались крайне усталыми, впадали в оцепенение, их знобило, болели руки и ноги, они бредили в жару и в конце концов умирали. Были болезни с такими же симптомами, например волынская лихорадка.[85] Однако сыпной тиф был несравненно опаснее. Его возбудитель, переносимый платяными вшами, в течение одной-трех недель в 80 процентах случаев приводил к смерти. Заражено же было более 90 процентов армии. Ведь в промерзших снежных норах или темных подвалах было невозможно обирать быстро размножавшихся вшей. Почти каждый, кто в конце января или начале февраля 1943 года брел в плен, нес в себе зародыш смертельной заразы. Лишь очень немногим была сделана предохранительная прививка, лишь очень немногие выдерживали в полуголодном состоянии мучившую их целыми днями высокую температуру — более 41 градуса. Несмотря на самоотверженную деятельность советских врачей и медсестер, смерть от сыпного тифа пожинала в лагерях для военнопленных обильную жатву. Она продолжала мрачную игру германского милитаризма с 6-й армией, оставив в живых лишь несколько тысяч человек. Вина за это падает на те же силы, которые погнали 6-ю армию к Волге и приказали ей держаться там в нечеловеческих условиях, пока, наконец, люди не погибали.
Последнее пристанище: универмаг
В универмаге я ютился в подвале вместе с Паулюсом. В другом подвале напротив нас нашел пристанище Шмидт со своим начальником оперативного отдела. В двух-трех других помещениях располагались остальные работники штаба армии.
Вероятно, это был большой универмаг, подумал я, обходя здание. Через огромный подвал вел широкий, как улица, проход, по которому со двора могли въезжать грузовые автомашины. С обеих сторон находились складские помещения с большими окнами. Теперь перед окнами громоздились мешки с песком. В проходе стояли наши автомашины, защищенные от осколков и прямых попаданий толстыми стенами и перекрытиями. Верхние этажи были разрушены. Весь дом, вплоть до первого этажа, сгорел дотла. Каким-то чудом уцелела каменная лестница, которая вела на чердак. Казалось, что она свободно висит между этажами, но по ней еще можно было подниматься. С высоты третьего этажа хорошо обозревалась большая площадь. Напротив находились руины театра, а на востоке, между развалинами, блестела лента Волги. Справа от театра виднелась Царица — небольшой приток Волги с высокими крутыми берегами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
