– Нашла чем гордиться… – сказал командир.
– Да пошел ты! Еще когда я в Пскове была… я, таких как ты, своими руками резала и убивала. А потом и ела их! Потому что нечего жрать было! И тут жрала, потому что именно такие, как вы, как саранча, все из города позабирали. Нас на смерть обрекли.
Командир, казалось, цинично забавлялся, слушая ее. Это потом Назим понял, что он пытался сам себя убедить, что делает правильное дело. И каждое слово этого кошмарного существа, бывшего когда-то женщиной, убеждало его больше, чем часовые лекции Артема Наумовича.
– Что ты лыбишься?! – заорала в бешенстве женщина. – Я через такое прошла! Меня чуть ли не каждый день убить пытались! И сосунки всякие, и менты, и бандиты! Я пыталась выжить! Что тебе смешного в этом?!
В тот момент на площадь вышли бойцы Назима, по трое и четверо неся в руках какой-то груз…
Их уложили на асфальт, встали даже погранцы, до этого лениво смолящие в сторонке. Назим крепился…
Это они. Его ребята. Им отобранные и проверенные. С ним не единожды делившие последнюю пищу. Вот они… Изуродованные, искалеченные, мертвые. Без ног. Без рук. Обмотанные какими-то тряпками… Назим крепился, а вот многих из его ребят выворачивало. Погранцы, тоже бледные, смотрели и не верили своим глазам.
– Там их больше дюжины таких было. Остальных мы убили. Никто не выжил бы… Наши мертвы. Не выдержали. Скорее всего, им без наркоза руки-ноги резали…
В это время, воспользовавшись тем, что охранники отвлеклись, несколько людоедов попытались бежать. Наверное, командир только этого и ждал для очистки совести. Он первым начал стрелять. Потом уже и ребята Назима открыли огонь из автоматов. Когда Назим пришел в себя и убрал от плеча АКС, он посмотрел на командира. Тот стоял и спокойно менял обойму над пятью телами женщин. Заметив взгляд Назима, он сказал:
– Они попытались на меня напасть.
Назим даже не кивнул. Он понял, и это понимание у него отразилось в глазах…
…Назим вышел из дома на крыльцо и посмотрел на площадь.
Там уже никого не было. Людоедов похоронили в той выгребной яме с костями ими съеденных людей. А восьмерых погранцов и троих Назимовых ребят – на кладбище. И командир, и Назим вывели на своих картах крестики и поставили номера. Снизу, на белом когда-то поле, вместо расшифровки номера шли фамилии погибших…
2
– Ринат… все хорошо. Но не тормози.
Он только отмахнулся от командира. Деревню, бодро занятую, уже проверили с ног до головы, от чердаков до подвалов. Стрелков нигде не нашлось. Его бойцы, стреляя на каждый шорох, нечаянно умертвили старичка – единственного найденного жителя деревни… Где теперь искать этих призраков, Ринат откровенно не знал. Он сам уже хотел сворачиваться по рекомендации командира, но что-то его напрягало внутри.
– Это какие-то партизаны! – в сердцах воскликнул он, когда очередной взводный доложил о том, что ничего не обнаружено.
Весь вечер в деревне пополняли провизией обоз батальона и на рассвете покинули ее.
Командиру и Ринату доложили, что ночью их обстреляли из леса, что подступал прямо к самой деревне. Ответив из автоматов, они заставили стрелков скрыться. Начальник караула получил нагоняй за то, что не разбудил командира. Но такой… слабенький нагоняй. Скорее для проформы. Ну не разворачивать же ночью батальон на поиски этих партизан. А для другого проснувшийся командир был не нужен.
Ринат посмотрел на своего учителя, небрежно сбрасывающего пепел за приоткрытое стекло, и сам себя спросил: зачем он, Ринат, им нужен в качестве командира? Он неплохо выполнял другие задачи. Он не понимал, о чем думал Улем, отправляя его на обучение к командиру.
В самом походе Ринат откровенно скучал. Ну, тащатся они по этой безлюдной земле без цели и проку. Причем тащатся медленно и без приключений, если не считать вчерашнюю тренировку по захвату поселка. Занятия с командиром по тактике лишь слегка убивали время и давали пищу для мозгов. Но сам темп перехода сводил на нет все положительные стороны этого сомнительного предприятия. Шли в сутки максимум по тридцать-сорок километров. С двумя привалами в день, на которых, вместо того чтобы отдыхать от нудной тряски машины, Ринат слушал лекции. Командир, конечно, говорил, что медленное ползание входит в программу обучения, мол, такое среднее продвижение армии по незанятым противником территориям. Мол, вырабатывается темп наступления разрозненных отрядов и т. д. Но Ринат про себя решил, что все их приключение Улем для себя обозначил патрульным обходом территории, а командир просто совмещает обучение войск и его обучение.
На привале командир снова склонился над картой, отмечая пройденное расстояние и подкалывая к стопке листков очередное донесение интенданта: воды столько-то, провизии столько-то, патронов, снарядов, больных и раненых и так далее. Ничего не ускользало от взора командира. Он и Рината заставлял просматривать эти донесения.
– Что в них такого нужного? – спрашивал тот, уклоняясь.
– Все! – веско заявлял командир. – Провиант особенно. У солдата мало радостей. Так, каждый прием пищи превращается в своеобразный праздник посреди дня. А сколько осталось провианта, понимаешь тогда, когда надо давать указание снижать пайки. Минимум запаса должно быть на неделю действий. Больше уже тяжело для обоза, меньше критично для армии. Ты можешь попасть и в окружение, и в другую ситуацию, когда тебе не смогут перекинуть провиант. Так что вот так… А больные и раненые… больше трети тех или других – и твоя армия начнет разлагаться… Надо становиться лагерем и требовать отправки их на базу. Только после этого можешь двигаться дальше. Совсем хорошо, если тебе придет пополнение… Про патроны и другое в арсенале, думаю, даже говорить не стоит.
– О'кей, – согласился Ринат и спросил: – Но почему не поручить анализ этого штабу?
– А они получают те же самые сведения, – пояснил командир. – Им это необходимо для планирования, а тебе – для того, чтобы не потерять связь с армией. Для этой же цели нужны и те, кто в среде солдат выясняет их настроение.
– Стукачи?
– Ты не в зоне… нет. Это люди, без которых не может обойтись ни один командир. Надо, чтобы тебя успели предупредить в случае массового неудовольствия, пока оно не превратилось в открытый бунт. Солдат – терпеливое существо, но и у него есть предел терпения. А бунт солдатский – это страшная вещь. Потом, когда их спросят, зачем они полезли в эту кашу, они не смогут ответить. Нет, они, конечно, объяснят, чем были недовольны, но только не смогут сказать, а стоило ли отпиливать на живую офицерам головы.
– Что, и такое бывало?
– В истории? Бывало… Чаще, конечно, просто из-за угла стреляли в спину, но бывало и головы рубили, и на снег обнаженными выгоняли, и еще кое-что почище делали. Так что из чувства самосохранения командир должен владеть информацией от, как ты их назвал, стукачей. И конечно, награждать их за это. Кто будет рисковать репутацией в армейской среде просто так? И вот в числе награждаемых за взятие штурмом укрепления проходит и тот, кто там и не был…
– Забавно.
– Все банально. Не уделяй этому много мозгов. Штаб обычно сам в состоянии позаботиться о таких вещах.
– Так зачем тогда нужен командир?
Он задумался и только спустя мгновение ответил с улыбкой:
– Командир – это имя… Это лицо… это вдохновитель… это высшая инстанция для разрешения споров между офицерами. Это координатор действий. В штабе много людей, а приказ должен отдать один. Этот один и есть командир. Это верхушка иерархии в отряде. На нем держится вся дисциплина. Можно много говорить, кто такой командир и для чего он нужен, но…
Он замолк. Пауза затянулась. В нетерпении Ринат спросил:
– Что, но?
– Но? Ах, но… Но самое, наверное, правильное это старое определение. Командир – отец. Строгий, требовательный, справедливый. А самое главное – добрый издалека…
– Но вы сами говорили, что не имеет права командир быть добрым. Что, когда командир превращается в своего парня, он перестает быть командиром.
– Это так. Каждый проводник воли командира должен быть строгим. И ты строг со своими офицерами. Но для солдата, для того, кому ты не отдаешь непосредственно приказа, для кого ты далек и на пути к тебе стоит такое количество взводных ротных и батальонных и так далее… Ты должен быть как добрый царь-батюшка. Отец, которого любят солдаты. А любят-то, наверное, знаешь за что? За то, что никогда не видят твоего лица, когда ты спокойно посылаешь на верную смерть роты и батальоны. Увидели бы хоть раз, и фиг его знает, какие бы чувства их обкрутили. Они видят только своих непосредственных командиров… Которые их и гонят на «высоты». Нет, они, конечно, знают, что это твой приказ, но не верят в твою бесчеловечность. Они думают, что ты заботишься о них и страдаешь о каждом потерянном воине.
– Как все это…
