Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, сэр.
Я всегда инстинктивно встречаю немногословие краткостью, прямолинейность – простотой.
– К счастью для вас, прошлые три дня жар притуплял голод. Было бы опасно сразу же наедаться досыта. Теперь вам можно есть, но все еще соблюдая умеренность.
– Надеюсь, мне недолго придется есть ваш хлеб, сэр, – был мой неловкий, не слишком вежливый ответ.
– Да, – сказал он невозмутимо, – как только вы назовете нам адрес ваших близких, мы им напишем, и вы сможете вернуться домой.
– Это, должна я сказать вам прямо, не в моей власти. У меня нет ни дома, ни друзей.
Все трое посмотрели на меня, но не с недоверием. В их взглядах, казалось мне, не было подозрения, только любопытство. Собственно, я имею в виду сестер. Глаза Сент-Джона, хотя в буквальном смысле и ясные, оставались непроницаемыми, они словно служили ему инструментом, чтобы читать чужие мысли, а не посредниками для выражения собственных. И это сочетание проницательности и замкнутости смущало больше, чем ободряло.
– Вы хотите сказать, что вы совершенно одиноки? – спросил он.
– Да. Ничто не связывает меня с кем-либо из живущих, и у меня нет права искать приюта ни под одним кровом Англии.
– Весьма странное положение в вашем возрасте!
Я заметила, что он посмотрел на мои руки, которые я положила на стол перед собой. Меня удивило, чем они могли его заинтересовать, но его следующие слова все объяснили.
– Вы не были замужем? Вы девица?
Диана засмеялась:
– Ах, Сент-Джон! Ей же не больше семнадцати-восемнадцати лет!
– Мне почти девятнадцать, но я не замужем. Совершенно верно.
Я почувствовала, что по моему лицу разливается жгучая краска – упоминание о браке пробудило горчайшие тревожные воспоминания. Они все заметили, как я смутилась и взволновалась. Диана и Мэри милосердно отвели глаза, но их более холодный и суровый брат продолжал смотреть на меня, хоть пробужденные им страдания добавили к краске стыда еще и слезы.
– Где вы жили последнее время? – спросил он затем.
– Ты слишком настойчив, Сент-Джон, – тихо сказала Мэри, но он наклонился над столом и потребовал ответа новым пристальным взглядом.
– Место, где я жила, и те, у кого я жила, моя тайна, – ответила я без обиняков.
– По моему мнению, вы имеете право хранить ее и от Сент-Джона, и от всех, кто будет задавать вам вопросы, – заметила Диана.
– Однако, если я не буду ничего знать ни о вас, ни о вашем прошлом, я не смогу вам помочь, – сказал он. – А вы нуждаетесь в помощи, не так ли?
– Очень, сэр, но мне будет более чем достаточно, если какой-нибудь истинный филантроп поможет мне найти работу, какую я могла бы выполнять за вознаграждение, которое обеспечивало бы меня самым необходимым.
– Не берусь судить, истинный ли я филантроп, однако я готов оказать вам всю помощь, какая в моих силах, для достижения столь почетной цели. Во-первых, скажите мне, что вы делали и что вы умеете делать?
Я уже допила чай, очень меня подкрепивший, будто вино великана. Этот напиток успокоил мои возбужденные нервы и позволил мне ответить настойчивому молодому судье рассудительно и подробно.
– Мистер Риверс, – сказала я, повернувшись к нему и глядя на него так же, как он смотрел на меня, – открыто и без робости, – вы и ваши сестры оказали мне великую услугу – величайшую, какую дано человеку оказывать своим ближним, – ваше великодушное гостеприимство спасло меня от смерти. Такое благодеяние дает вам безграничное право на мою благодарность и некоторое право на мою откровенность. Я расскажу вам о прошлом скиталицы, которую вы приютили, столько, сколько совместимо с моим душевным покоем и не подвергнет нравственной и физической опасности не только меня, но и других. Я сирота, дочь священника. Мои родители скончались прежде, чем я могла их узнать. Меня воспитывали как приживалку, дали образование в благотворительном приюте. Я даже назову вам заведение, в котором пробыла шесть лет ученицей и два года учительницей. Ловудский сиротский приют в ***шире. Возможно, вы о нем слышали, мистер Риверс? Там казначеем преподобный Роберт Броклхерст.
– О мистере Броклхерсте я слышал и как-то побывал в этом заведении.
– Я покинула Ловуд почти год назад, получив место гувернантки в частном доме. И была там счастлива. Однако была вынуждена покинуть его за четыре дня до того, как пришла сюда. Причину я не могу и не должна открывать. Это было бы бесполезно… опасно… да и поверить трудно. Я ни в чем не провинилась, моя совесть чиста, как и у вас троих. Однако я несчастна и пока еще не утешусь, так как катастрофа, изгнавшая меня из дома, где я обрела рай, была крайне необычной и губительной. Покидая тот дом, я думала только о том, как исчезнуть побыстрее и в тайне. Поэтому мне пришлось оставить все, чем я владела, кроме небольшого узелка, который из-за спешки и расстройства мыслей я забыла в почтовой карете, довезшей меня до Уайткросса. Вот так я попала в эти края совсем неимущей. Две ночи я провела под открытым небом, а два дня бродила, лишь дважды переступив порог чьего-то дома. И лишь дважды за все это время мне удалось немного поесть. И вот когда голод, усталость и отчаяние почти убили меня, вы, мистер Риверс, воспрепятствовали мне умереть у ваших дверей и дали мне приют в своем доме. Мне известно все, что потом сделали для меня ваши сестры, так как в забытьи я сознавала окружающее, и я в столь же неоплатном долгу за их бескорыстнейшее, искреннейшее сострадание, как и за ваше евангельское милосердие.
– Не заставляй ее говорить еще, Джон, – вмешалась Диана, когда я умолкла. – Ей, конечно, же, нельзя волноваться. Сядьте-ка на кушетку, мисс Эллиот.
Я невольно вздрогнула, услышав свою придуманную фамилию, которую успела забыть. Мистер Риверс, от чьего внимания, казалось, не ускользало ничто, тотчас это заметил.
– Вы ведь сказали, что вас зовут Джейн Эллиот? – спросил он.
– Да, я так сказала и думаю пока называться так. Но это не моя настоящая фамилия, и пока еще она для меня звучит странно.
– Свою настоящую фамилию вы не назовете?
– Нет. Больше всего я боюсь, что меня отыщут, а потому избегаю всего, что могло бы этому способствовать.
– По-моему, вы совершенно правы, – сказала Диана. – А теперь, братец, все-таки оставь ее в покое.
Однако Сент-Джон лишь на минуту-другую задумался, а затем возобновил расспросы с той же невозмутимостью и проницательностью, как и раньше.
– Вам не понравится долго пользоваться нашим гостеприимством, вы, я вижу, предпочтете как можно быстрее перестать быть предметом сострадания моих сестер, а главное, моего ми-ло-сер-дия (я прекрасно понимаю тонкое различие, но принимаю его, оно справедливо). Вы не хотите зависеть от нас?
– Да. Я уже это сказала. Дайте мне работу или объясните, как ее найти, – это все, чего я прошу теперь. А тогда отпустите меня, пусть это будет самая убогая лачужка. Но до тех пор разрешите мне остаться здесь. Мне страшно вновь испытать ужасы бездомности и нищеты.
– Конечно, вы останетесь здесь! – сказала Диана, положив белую руку на мои волосы.
– Конечно! – повторила Мэри с мягкой искренностью, видимо, ей присущей.
– Как видите, мои сестры хотят оставить вас здесь, – сказал мистер Сент-Джон, – как оставили бы и выхаживали полузамерзшую птичку, которую порыв зимнего ветра занес бы к ним в окошко. Я более склонен к тому, чтобы посодействовать вам самой зарабатывать свой хлеб насущный, и попытаюсь это сделать. Но заметьте, мои возможности невелики. Я ведь всего лишь священник бедного сельского прихода, и помощь моя, по необходимости, будет самой скудной. Если вам не по душе смиренный труд, поищите чего-то более для вас подходящего, чем могу предложить я.
– Она ведь уже сказала, что готова на любую честную работу, какая ей по силам, – ответила за меня Диана. – И ты знаешь, Сент-Джон, у нее нет выбора: она вынуждена довольствоваться помощью черствых людей вроде тебя.
– Я согласна быть швеей, я согласна на любую черную работу – буду прислугой, нянькой, если не найдется ничего лучше, – ответила я.
– Отлично, – сказал Сент-Джон с полной невозмутимостью. – Если таково ваше настроение, я обещаю помочь вам, когда смогу и как смогу.
Он снова взял книгу, которую читал перед чаем, а я ушла к себе: и так я уже пробыла на ногах дольше и говорила больше, чем пока позволяли мои силы.
Глава 30
Чем ближе я узнавала обитателей Мур-Хауса, тем больше они мне нравились. Через два-три дня мое здоровье настолько поправилось, что я уже проводила внизу весь день и даже неподолгу гуляла. Теперь я могла разделять с Дианой и Мэри все их занятия, беседовала с ними, сколько им хотелось, и помогала им, когда и где они мне разрешали. В этой дружеской близости заключалась живейшая радость, которую мне довелось изведать впервые, – радость, рожденная полной гармонией вкусов, взглядов и нравственных убеждений.
Мне нравилось читать то, что читали они; то, что доставляло удовольствие им, приводило меня в восторг; то, что они одобряли, у меня вызывало благоговение. Они любили свое уединенное жилище, и я тоже оказалась во власти непреходящего очарования этого серого небольшого старинного здания с низкой крышей, мелким переплетом окон, обомшелыми стенами, двумя рядами старых елей, стволы которых все наклонились в одну сторону под ударами горных ветров, садом, где среди тисов и остролистов росли и цвели лишь самые неприхотливые цветы. Им были дороги лиловые вересковые пустоши, окружавшие их дом, неглубокая долина, в которую вела усыпанная галькой тропа, от ворот их дома: сначала она вилась между поросшими папоротником откосами, а затем – между совершенно неухоженными, граничившими с морем вереска лужками, где паслись серые местные овцы и их ягнятки с мохнатыми мордочками. Как я уже сказала, все это было им бесконечно дорого. Я понимала их чувство, разделяла его силу и искренность. Меня покоряло волшебство этого края. Я ощущала благостность его уединенности, мои глаза наслаждались прихотливыми очертаниями холмов, необыкновенными красками склонов и долин, которые им дарили мхи, вереск, рассыпанные в траве цветы, ярко-зеленый папоротник и мягкие тона гранитных утесов. Все это было для меня тем же, что и для сестер, – чистым и пленительным источником радости. Порывы бури и нежные ветерки, ненастные и погожие дни, часы восхода и заката, лунный свет и облачные ночи этого края приобрели для меня то же обаяние, что и для них, наложили на меня те же чары, какими околдовали их.
- Лаура и ее оригинал - Владимир Набоков - Классическая проза
- Мертвые души. Поэма - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза
- Нортенгерское аббатство - Джейн Остен - Классическая проза
- Сюннёве Сульбаккен - Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Классическая проза
- Русские поэты второй половины XIX века - Юрий Орлицкий - Классическая проза
- Замок Лесли - Джейн Остин - Классическая проза
- Соки земли - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Маркиз дАмеркер. Рассказы - Анри де Ренье - Классическая проза
- Во цвете лет - Шмуэль-Йосеф Агнон - Классическая проза
- Луч - Стефан Жеромский - Классическая проза