До сих пор все еще, как видите, можно было чему-то радоваться, да и вообще все и в мечтаниях Данкова, и мужиков, и на словах, и в бумаге (в правилах, удостоверениях и т. д.) — все было хорошо. Но уже легкое дуновение того подлинного значения, какое таит в себе бумага, видно из препятствия при выдаче увольнительных приговоров, которых в сущности вовсе и не надобно было никуда представлять. Впечатление этого дуновения хотя и было изглажено успокоительною телеграммой, но действительность, скрывающаяся во всех этих хороших «словах и мечтаниях», стала обнаруживаться все яснее и яснее, и «на деле», по обыкновению, выходило вовсе не то, что «на словах и в мечтаниях». Засуетился становой, урядник, волостной писарь, кабатчик. «Не давать увольнительных приговоров!» — это было первое изобретение и первая смута, брошенная в сердца переселенцев.
Между тем к декабрю месяцу у Данкова набралось уже до 500 семейств, желающих переселиться, а так как 1 января 1881 года истекал срок льготным правилам, то Данков спешил с переселением, да и крестьянам оно было необходимо, чтобы заблаговременно приняться на новых местах за весенние работы. И вот он начинает посылать в округ телеграммы за телеграммами; 17 декабря 1880 года телеграфирует (85 слов) с уплаченным ответом и между прочим говорит: «Я набрал уже 119 семейств; желающих очень много. Могу ли продолжать?» 24 декабря того же года, телеграммою в 248 слов, сообщает, что уездное по крестьянским делам присутствие требует приговоров, и Данков просит управление разъяснить присутствию, что они не нужны. Третья телеграмма была послана уже из Лозовой, на пути в Черноморский округ: «На две посланные мною телеграммы (от 17 и 24 декабря) ответа не получил и спешу в округ лично узнать, не пропущу ли срок. Из Курской и Орловской губерний много крестьян желает переселиться на Кавказ, а между тем им препятствуют, и по сие время с 525 семействами приговоры не засвидетельствованы, и переселенцы за прекращением срока (1 января 1881 года) потерпят значительные убытки, почему покорнейше прошу о скорейшем распоряжении — засвидетельствовать общественные увольнительные приговоры…» На эту телеграмму последовал также телеграфический ответ: «Ждать разъяснения от губернатора». Но Данков, вероятно, не ждал, потому что прибыл в округ, подал прошение о выдаче ему копии с ответа округа губернатору. И вот какой был этот ответ:
«Мещанин Данков телеграфирует, что набрано 520 семейств, желающих переселиться в округ. Благоволите приказать предостеречь переселенцев. На 500 семейств трудно найти в округе земель. Притом местность крайне пересеченная, гористая. Необходимо прислать несколько благонадежных лиц осмотреть земли подробно, без чего не советую трогаться с места».
В январе же месяце вслед за Данковым приехали в округ депутаты от местных крестьян (согласно телеграмме из округа) для осмотра местности. Очевидно, что препятствия со стороны «местного элемента» уже возымели свое действие; выборные люди были заражены уже недоверием к Данкову; в воображении их не раз уже мелькнуло: «надул», «обобрал», «сбежал» и т. д. Непривычные к морскому пути, они, как на грех, сели на пароход в бурное время; два дня их трепало в море, и они, еще не доезжая до главного города округа, были уже настращены и напуганы. Приехав в округ ночью, отыскали Данкова; переночевали у него. Утром, выйдя на улицу, были изумлены окрестностями: горы кругом нескончаемые. «Так такие-то земли ты нам сулил?» Но Данков сулил вовсе не такие земли, а гораздо южнее, за Сочи, в так называемом Пластунском отделе.
— Надо ехать смотреть! — говорил он, но депутаты были напуганы ездой на пароходе и ехать на парусной фелюге ни за что не соглашались. Явившись в то же. утро в управление, они спросили:
— Какие же там места?
Тогда, указывая в окно на горы, лицо, которое они, спрашивали, сказало:
— А вот такие, как здесь!
Это окончательно пришибло депутатов, которые по всем видимостям и были посланы только для того, чтобы привезти домой неблагоприятные известия и удержать народ на старых местах и в старых путах; они не оставались в окружном городе даже и суток и тотчас же отправились сухопутьем на станцию Крымскую и Ростов — домой, не взглянув даже на те места, которые видел Данков и от которых остался в восторге.
Возвратившись домой, Данков был в самом тяжком и глупом положений. Врагов у него было множество и в народе и в «чистой публике»; дело его окончательно провалилось, он оказался «вымогателем чужих денег», шарлатаном и надувалой. Но молва о землях и подлинная, действительная невинность Данкова, его бескорыстное служение делу также не пропали бесследно в народном сознании. Все, что он говорил, было правильно, удостоверено начальством, напечатано и засвидетельствовано, — и молва о «новых местах» и льготах шла в народе своим чередом.
Вероятно, молва эта была не маленькая, и, вероятно, народ вполне верил Данкову, так как, несмотря на то, что ни от кого из доверителей не поступало жалоб на то, что Данков обманным манером выманил деньги, его «обязали подпиской о невыезде», и когда повестка о явке Данкова к судебному следователю на 22 декабря 1881 года не застала его дома (так как он явился к следователю 20 декабря, то есть двумя днями ранее), то из этого поступка была сделана самовольная отлучка — причина его ареста, заключения в тюрьме и суда.
Вот плачевная история «мечтателя».
— Обман точно что был! — показывали свидетели, — только неизвестно, кто обманул!..
На суде, конечно, выяснилось, что и земель пахотных нет, и вообще земель нет, и что они не размежеваны, что неизвестно, где какие поселения, что последние вообще, кажется, невозможны, — словом, выяснилось совершенно не то, что опубликовано в правилах (да еще со сроком до 1 января), что Данков видел своими глазами и что потом, год спустя, увидели своими глазами и его односельчане, отправившись в те же благословенные места и арендовав там участки.
А как все хорошо написано и как в самом деле хорошо: земли благословенные, всего вдоволь!
На деле же, как читатель видит, вышло совсем, совсем не то!
VI. Обилие «дела»
1
Смущенный доводами моего приятеля относительно специального значения «бумаги» в условиях нашей жизни, я решился поближе ознакомиться с ее деяниями не в таких экстренных делах, как колонизация и возрождение жизни на безжизненных местах, а в обыденных условиях нашей жизни, в удовлетворении будничных общих потребностей. Материалом для такого ознакомления мне послужили разные заметки, собранные мною в разные времена из провинциальных газет. Из них-то я и извлекаю здесь кое-что по части всяких деловых хлопот наших провинциальных захолустий.
На мое счастье, мне попался прежде всего номер «Недели» (1885 года), в котором какой-то провинциальный житель отвечал на ранее помещенную в этой газете статью «Правда ли, что нет дела?» и доказывал, что всякого рода дела в провинции множество, но людей-то настоящих нет для его выполнения надлежащим образом.
«Безграмотные, ничего не знающие люди, в глаза не видавшие университета», делают «массу» дел, бог знает как, получают массу денег, а люди с высшим образованием сидят, изволите ли видеть, по чердакам в Петербурге и «плачутся», что нет дела. Между тем, например, в Александрии, по словам автора корреспонденции, всего только «один поверенный с высшим образованием», а его помощник — выкрещенный еврей, не умеющий не только по-людски писать, но даже и говорить; и этот-то феномен-чудак заработал в два года свыше четырех тысяч рублей! Других адвокатов в Александрии нет, и масса судящегося люда, в особенности в деревнях, должна обращаться к уличным адвокатам. «Ведь получать в деревне (!) или таком городе, как Александрия, занимаясь адвокатурой или служа даже помощником секретаря, от 600 до 1000 руб. годового дохода все равно, что получать в Петербурге 1000–1800 руб.» («Неделя», № 35).
Нас собственно занимает в этой корреспонденции не размер гонорара, к которому любвеобильный провинциальный житель приглашает (статья называется: «Милости просим к нам!») протянуть руки людей высшего образования, ныне плачущих по петербургским чердакам о том, что никаких дел нет и ничего делать невозможно, — сколько неопровержимое свидетельство «жителя» о непомерном обилии «дела» и дел, кишащих и по городам и по деревням. Какой-то человек, не умеющий говорить, не только писать, получает до 4000 руб., — стало быть, с обилием дел решительно деваться некуда. Они напирают со всех сторон. «В нынешнем году, — прибавляет корреспондент, — дела этого самого человека, не умеющего даже говорить, пошли еще лучше!» Стало быть, что ни день, то больше и больше дел, то есть как раз то самое «дохнуть некогда»,[13] о котором повествовал Апельсинский и которое на деле было доказано и исправником, и мировым судьей, и самим Апельсинским.
