Ошметки кровавой резни на земле — а вдали вечно прекрасные белоснежные вершины гор. Смерть и жизнь…
И с грустью тайной и сердечнойЯ думал: «Жалкий человек.Чего он хочет!.. небо ясно,Под небом места хватит всем,Но беспрестанно и напрасноОдин враждует он — зачем?»
Сколько ни отыскивай на это объяснений, от шибко глупых и до шибко умных, а ответа не было и нет.
Галуб прервал мое мечтанье…
Мечтанье — вот оно, лермонтовское определение того, на что не сыщешь ответа.
…Ударив по плечу; он былКунак мой; я его спросил,Как месту этому названье?Он отвечал мне: «Валерик,А перевесть на ваш язык,Так будет речка смерти: верно,Дано старинными людьми».«А сколько их дралось примерноСегодня?» — «Тысяч до семи».«А много горцы потеряли?»«Как знать? — зачем вы не считали!»«Да! будет, — кто-то тут сказал, —Им в память этот день кровавый!»Чеченец посмотрел лукавоИ головою покачал.
Насмешливый взгляд чеченца и его умудренное, печальное молчание — вот и все о том, кто победил ли в бою, кто проиграл… и что в этом сражении погибло.
И поэт — замолкает о войне… Он словно бы разом стряхнул с себя какое-то тяжелое наваждение.
Он снова вспоминает о той, кому зачем-то рассказал о произошедшем. Вряд ли он отправит ей свой немудреный рассказ. Однако не поведать об этом он не мог.
Но я боюся вам наскучить,В забавах света вам смешныТревоги дикие войны;Свой ум вы не привыкли мучитьТяжелой думой о конце;На вашем молодом лицеСледов заботы и печалиНе отыскать, и вы едва лиВблизи когда-нибудь видали,Как умирают. Дай вам БогИ не видать: иных тревогДовольно есть. В самозабвеньеНе лучше ль кончить жизни путь?И беспробудным сном заснутьС мечтой о близком пробужденье?
Одно ему осталось — проститься.
Теперь прощайте: если васМой безыскусственный рассказРазвеселит, займет хоть малость,Я буду счастлив. А не так? —Простите мне его как шалостьИ тихо молвите: чудак!..
5
Этот безыскусственный рассказ насквозь трагичен. Так же, как трагична жизнь, и любовь, и война, как трагичны одиночество, смерть.
Чем безыскусственней, тем и трагичней.
А в стихотворении «Валерик» это качество рассказа — абсолютно. По искренности, естественности, точности, правдивости, свободе выражения, по переливам тона в голосе рассказчика и общей их гармонической полноте.
За полтора с лишним века стихотворение ни на йоту не устарело.
Тот же дух высокой простоты, истинной грусти, глубокого чувства и мысли.
Виссарион Белинский сразу же по прочтении этого произведения в 1843 году отнес «Валерик» к «замечательнейшим» созданиям Лермонтова, и это совершенно справедливо. «…оно отличается этою стальною прозаичностью выражения, которая составляет отличительный характер поэзии Лермонтова и которой причина заключается в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство, в его отвращении приукрашивать их».
Петр Бицилли отмечал, что «если Лермонтов явился у нас создателем новой поэзии, то это потому, что он принес с собою новое мироощущение, какой-то новый внутренний опыт, как-то по-своему разрешил трагедию жизни».
В чем же была эта новизна? Только ли в психологической глубине образов, в пристальности взора, видящего суть происходящего?…
Сергей Андреевский точно заметил, что в Лермонтове жили одновременно бессмертный и смертный человек, — это и «обусловило весь драматизм, всю привлекательность, глубину и едкость его поэзии»:
«Одаренный двойным зрением, он всегда своеобразно смотрел на вещи. Людской муравейник представлялся ему жалким поприщем напрасных страданий… Поэт никогда не пропускал случая доказать людям их мелочность и близорукость».
Андреевский опирается на ключевые строки из стихотворения «Валерик» — на восклицание «офицера Лермонтова» о людях: «Жалкий человек! Чего он хочет?..», зачем враждует под ясным небом на земле, где места хватит всем?..
Вячеслав Иванов, размышляя о Лермонтове, писал о противоречивых порывах русского характера и русской судьбы:
«Лирические признания, правда, открывают многое, но не связывают и легко могут быть опровергнуты. Когда элегический тон поэту надоедает, он становится горячим ревнителем величия или даже экспансии империи. Образ жизни его также не соответствует его воззрениям. Безупречный армейский офицер, храбрый воин, он во всеуслышание говорит о своей ненависти к войне, но с наслаждением, с опьянением бросается в кровавые стычки и сражения кавказских походов».
Однако при чем тут противоречия?.. они второстепенны по отношению к чувству воинского долга, врожденного, воспитанного поколениями предков-воинов поэта.
И опьянение в кровавых стычках, и ненависть к войне — да, все это было в Лермонтове.
Но в том-то и дело, что бессмертный человек в нем понастоящему верно ощущал и понимал драматизм и трагедию человека земного, смертного.
6
Вторым стихотворением о той кавказской кампании (их всего-то два и было, и оба написаны, по-видимому, в конце 1840 года) стало «Завещание».
Оно — от имени тяжело раненного солдата.
Это — прощание, последний наказ перед смертью.
Наедине с тобою, брат,Хотел бы я побыть:На свете мало, говорят,Мне остается жить!Поедешь скоро ты домой:Смотри ж… Да что? моей судьбой,Сказать по правде, оченьНикто не озабочен.
Кто же это говорит? Солдат? Армейский офицер из «простых»? Не разобрать. Так мог бы говорить любой русский человек.
Да и голос самого поэта ясно слышен: не он ли в который раз предчувствует свою раннюю гибель и обращается к тому, кого считает своим братом?..
Редкое по простоте, по сокровенному тону и совершенное по народности слога и музыки стихотворение, рядом можно поставить разве что «Казачью колыбельную песню».
Офицер ли Лермонтов сидит где-нибудь в лагерной палатке или походном лазарете — в изголовье умирающего, но еще в ясном сознании бойца и слышит его прощальные пожелания родине и дому? Или сам он, в уединении, в мечтании своем завещает то последнее, что хотел бы сказать перед смертью?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
