«Итальянский театр по-прежнему составлял отраду ревностных почитателей Россини, — сообщал „Московский Телеграф“ в первом номере за 1825 год. — Нельзя не отдать справедливости искусству певцов Итальянских, завидной гибкости голосов их и вообще всему устройству здешнего Итальянского театра, составляющего одно из любимейших удовольствий образованного класса Московских жителей; за это можно простить излишнюю привязанность сего театра к Россини; но поверят ли нам наши потомки…, когда мы скажем, что в продолжение четырехлетнего здесь пребывания труппы ни одна Моцартова опера не была играна на Итальянском театре»[261].
«Свадьба Фигаро» Моцарта действительно первый раз появилась на сцене московской антрепризы только в 1827 году — так сильно оказалось увлечение Россини и итальянцами. Справедливости ради нужно отметить, что далеко не все даже лучшие оперы великого Россини на долгое время удерживались в репертуаре антрепризы, а что уж говорить о произведениях малоизвестных Валентино Фиорованти или Павези?
В репертуаре театра имелись признанные шедевры итальянской оперной музыки, сочиненные не только Россини, — «Тайный брак» Чимарозы и «Служанка-госпожа» Паизиелло. «Впрочем, — сетовал автор „Московского Телеграфа“, — с публикой делать нечего; она требует и хвалит одного Россини»[262]. Кстати, в фондах музея-усадьбы «Архангельское» хранится письмо Чимарозы, обращенное к Юсупову, свидетельствующее об их знакомстве, вероятно, еще по Петербургу.
Репертуарная политика Московской Итальянской антрепризы походила на ту, что придерживались в любом небольшом оперном театре самой Италии того времени, с той только разницей, что после 1823 года сочинения Россини в Италии постепенно стали забывать и за новинки не считались, тогда как в белокаменной Москве Россини просто царил. В известной мере, московская публика оказалась столь же падка на новые произведения, как и итальянская, только доходили они до второй столицы России далеко не сразу. Автором этих новинок были второстепенные композиторы, мода на которых быстро проходила.
«В угоду публике» исполнители не пренебрегали и дополнениями, то есть традиционными тогда вставными номерами в спектакль. В бенефис госпожи Перуцци в оперу «Ченерентолла» вставили русскую народную песню «Выйду ль я на реченьку» в переложении Кашкина, что вызвало овацию. Автор стихов этой песни Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, один из возобновителей в 1802 году Московского Английского клуба и его почетный член. В более поздние времена в сцене урока в «Севильском цирюльнике» неизменно звучал «Соловей» А. А. Алябьева, разумеется, дополненный и украшенный «немецкими» колоратурами, а не первоначальный вариант автора, предназначенный для тенора.
Оперные и балетные спектакли в 18-ом и 19-ом столетиях в один вечер часто объединялись — к опере добавлялся балетный дивертисмент. В 1824 году «чудак старый камергер Ржевский», по образному выражению Булгакова, сдал в аренду Итальянской опере своих крепостных танцовщиц. Устроил это князь Юсупов, старый знакомый Григория Павловича Ржевского. Балетные дивертисменты украшали постановки московской итальянской труппы. Николай Борисович, в ответ на поздравления Ржевского с новым, 1824 годом, желал ему «и чтобы заготовленные Вами балеты были успешны и принесли Вам и публике совершенное удовольствие»[263].
В 1825 году при Ф. Ф. Кокошкине, руководившем тогда Императорскими театрами, крепостных танцовщиц Ржевского приобрел для своей балетной труппы Большой театр. В Большом их секли розгами за ошибки в танцах точно также, как и на барской конюшне… Участвовали в представлениях Итальянской оперы танцовщицы и музыканты «Капели» Николая Борисовича — в хорах, балетных дивертисментах, а при необходимости играли в оркестре.
Театральное предприятие пользовалось большим успехом; ездить к «Итальянцам» стало не просто модно, но… В 1824 году обнаружился дефицит бюджета антрепризы на сумму 215 тысяч 598 рублей. Обратились к пайщикам за помощью. Откликнулся один только граф Кутайсов, давший 10 тысяч рублей. Император Александр I в субсидии отказал, но приказал купить 10 паев, что составило порядка 30 тысяч. Остальное — без малого двести тысяч — выплатили князья Д. В. и М. П. Голицыны и князь Н. Б. Юсупов. С той поры они одни держали антрепризу вплоть до 13 февраля 1827 года, когда труппа, дав последний спектакль, была распущена окончательно.
После финансового краха оперы по настоянию ее директоров в театре произошли некоторого рода изменения. Выписаны новые исполнители — госпожа Тегиль, тенор Монари и бас Спиачи[264]. Как водится, для привлечения публики выписали звезду первой величины — Анжелику Каталани. Ее портрет и ныне украшает один из парадных залов в Архангельском. В марте 1824 года знаменитая певица давала концерты в Москве; 27 мая выступила на сцене Итальянской оперы в «Танкреде» Россини, а в свой бенефис здесь же пела в россиниевской «Итальянке в Алжире».
Московская публика далеко не сразу по достоинству оценила Итальянскую антрепризу — нужно было вслушаться, а уже потом полюбить. Вот что писал в «Вестнике Европы» за 1823 год о первых годах ее существования князь Владимир Федорович Одоевский, выдающийся русский писатель и музыкальный критик, многолетний член Петербургского и Московского Английских клубов. Это его дневниковый цикл «Дни досад».
А. Покровский. «Портрет князя В. Ф. Одоевского». 1844. ВМП.
«Хотя уже побило семь часов, но театр был еще почти пуст, когда я пришел к креслам; тут я вспомнил, что жертвующие хорошему тону наперерыв стараются как возможно позже приехать; мущины для того, чтобы, торопливо пробегая ряды кресел, на вопросы знакомых отвечать с лицом будто негодующим: „я обедал у князя Знатова; он задержал меня“ и проч. А дамы для того, чтобы, входя в ложу, иметь удовольствие застучать стульями, оборотить на себя несколько лорнетов и произвести в театре маленький шепот, который женское самолюбие трактует в свою пользу»[265].
Когда речь заходила о причинах подобного посещения и поведения в театре, Одоевский собственные мысли вкладывал в уста некоего старика: «Не верьте им! — отрывисто отвечает мне старик, поглядывая из подлобья на окружающих нас общих знакомых, — не верьте им! — повторил он. — Одни слыхали, что надобно восхищаться итальянской музыкой — и от того ею восхищаются; другие же потому, что хороший тон требует сих восхищений; в самом же деле большая часть из них умирает со скуки»[266].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
