стабильная снижающая характеристика говорит о том, что Булгарин (как и печатающиеся в «Северной пчеле» другие авторы) сознавал богатый потенциал и растущий масштаб Некрасова.
Правомерно предположить, что замечания оппонентов «натуральной школы», касающиеся недостатке идеала, «грязной» и «отвратительной», т. е. безобразной, натуры способствовали формированию центральной эстетической категории, пока еще обозначаемой двумя разными словами.
Фельетонная критика «Северной пчелы» и в особенности Ф. В. Булгарина, преследуя коммерческие и политические цели, насыщена натяжками, передергиваниями, подменами смысла. Для широкого читателя эти широко употребляемые приемы несли опасность дезориентации в системе представлений о специфике художественного творчества и литературной критики. Но, прибегая к противоречивым и гиперболизированным обвинениям в стремлении скомпрометировать конкурентов, Булгарин (вероятно, не преследуя этой цели) указывал на ту неоформленность актуальных понятий и терминов, которая способствовала постановке литературной критикой ближайших задач, в том числе – задачи осмысления творчества крупного национального поэта, чей голос уже определился.
Заключение
В научный оборот введены ранее не выявленные критические суждения о Некрасове. Гипотетическая реконструкция личных и творческих взаимоотношений Некрасова и его первых критиков позволила решить спорные вопросы авторской принадлежности критических отзывов Н. В. Савельева-Ростиславича, Н. А. Полевого, Ф. Н. Менцова, В. С. Межевича и Ф. В. Булгарина о поэте.
В отзывах о начинающем литераторе большую роль сыграли личные отношения, выразившиеся в деятельном участии критиков и журналистов в его судьбе, а также предыстория личных и творческих отношений между старшими, пишущими о дебютанте. Реконструкция перипетий этих отношений и высказанные соображения о подоплеке критических высказываний уточняют явный для участников ситуации и утраченный для постороннего читателя смысл замечаний и пожеланий дебютанту в печатных оценках, по большей части лаконичных.
Несмотря на относительно малое количество отзывов в первые годы и их краткость, можно сделать вывод, что внимание известных критиков к Некрасову было весьма пристальным.
При этом их критика, адресованная дебютанту, оказалась малопродуктивной для будущего поэта-новатора, следующего принципу «каждый должен вырабатываться сам».
Анализ восприятия журнальной, редакторской и издательской деятельности Некрасова показывает, что его быстро обретенный профессионализм оценивался разными по взглядам критиками как явление «смирдинской литературы», «торгового направления», а сам Некрасов – как «литературный промышленник». Его активность и успешность к середине 1840-х гг. упрочили за ним эту литературную репутацию. Отдельные его издательские предприятия (например, «Петербургский сборник», «Стихотворения Кольцова») вызвали искреннее одобрение критиков, и в этих случаях масштаб Некрасова-издателя представлялся им более значительным, чем масштаб Некрасова – автора литературных произведений. Выпуск спорных в литературном отношении изданий («Баба-Яга, Костяная нога», «Первое апреля») способствовал отождествлению Некрасова с «торговым направлением», «партийной» борьбой и скандалом и дезавуировал литературное значение уже выработавшего свою индивидуальность поэта и критика.
Репутация «литературного промышленника» (хотя бы и пишущего) в культурном сознании была противопоставлена романтическому представлению о поэте, художнике, а также об уходящих традициях литературного салона, в котором занятие литературой представлялось самодельным и самодостаточным.
Обращение к написанному Некрасовым доказывает рост его литературного мастерства, не всегда отражаемого в синхронных критических высказываниях. Растущее мастерство выражено в прозе, хотя ее скептически оценивал сам автор, и общая относительно невысокая оценка критики в отношении прозы Некрасова в целом представляется объективной (что не противоречит последующему устойчивому литературоведческому интересу к прозе одного из крупнейших поэтов, чье новаторство заключалось, в частности, в прозаизации стиха). Рост литературного мастерства заметен и в водевилях (имевших успех и много лет спустя), но опыты в этом «легком» жанре не вызывали интереса критики отчасти именно в силу его «легкости», отчасти – из-за коммерческого интереса, двигавшего автором. Наиболее ярко в 1840-х гг. Некрасов проявил и разработал свой литературный дар в критике, к которой правомерно относить его стихотворные фельетоны.
Стихотворные фельетоны Некрасова будут признаны литературными произведениями в конце XIX – начале XX в., когда наследие сформировавшегося поэта будет освоено культурным сознанием и литературной практикой его последователей, и его ранние эксперименты в области прозаизации стиха станут восприниматься как органичные для его индивидуальной поэтики. В 1840-х гг. стихотворные фельетоны воспринимались как пограничное явление между стихами и прозой, критикой, публицистикой, поделкой массовой литературы, выпущенной для заработка. Поэтому в существовавшей жанровой системе они были неопределенными для критического разбора, хотя их обсуждение и републикация свидетельствуют, что частные достоинства текста и одаренность автора были очевидны авторам отзывов.
Памфлетная острота этой критики была одобрена В. Г. Белинским, но в целом литературные достоинства критических и критико-публицистических текстов Некрасова были заслонены для литературного окружения подробностями общественно-политического, коммерческого, этического, личного характера. Критические отзывы о Некрасове 1840-х гг. зачастую отражают его репутацию, а не литературные достоинства и степень таланта, которые, также зачастую, содержат их заниженную оценку. В этом сказывается и специфика фельетонной критики.
Участие Некрасова в литературно-общественных полемиках и его активная роль в изданиях «натуральной школы», носящих характер эстетической декларации, побуждала критиков, во-первых, рассматривать Некрасова как «младшую» фигуру при «старшем» литераторе (яркий пример – Некрасов как последователь Белинского во мнении критики и журналистики середины 1840-х гг.). Этот взгляд связывал с именем Некрасова представление о некоторой его вторичности (а не просто молодости) как в его самобытности, так и в масштабе. Во-вторых, в большей степени видеть в декларации установку на полемику и даже на скандал, нежели «новое слово».
В синхронном критическом восприятии Некрасова сыграло роль заявление Белинского об актуальности «срединной» литературы, произведений, не претендующих на художественную ценность, и авторов, не претендующих на талант художника. «Пьесы» Некрасова, которые высоко оценил Белинский, в контексте этих установок должны были быть восприняты как «нехудожественные» произведения «литературной фабрики», а сам Некрасов – как «не художник». Этот вывод напоминает критическую формулу Белинского «посредственность в стихах нестерпима», высказанную в его рецензии на «Мечты и звуки». Высокая оценка стихов Некрасова, чей талант он уже признал, служила пропаганде «направления», «меняла минус на плюс» в оценке «посредственности», но разводила в стороны признание таланта автора стихов – и отнесение его стихов к поэзии.
В литературных кругах при жизни Белинского получила распространение его устная оценка Некрасова: «поэт истинный». Она и закрепилась в литературоведении. Эту оценку разделяли младшие критики: Ап. Григорьев и В. Р. Зотов (?), в те годы близкие к кружку Белинского. Печатная оценка Белинского, которую он успел (или пока счел нужным ею ограничиться) высказать о Некрасове – поэте, художнике, творческой личности, – содержала похвалы, обозначала актуальность стихов Некрасова, признание их «замечательным явлением», но в определении характера таланта Некрасова и его стихов еще не вышла за пределы сказанного о них как о правдивых очерках, «дельных» пьесах «издателя» актуального направления, автора, не претендующего на «замечательный художнический талант». Характер стихов Некрасова и его поэтической
