— Спасибо, — сказал я. — А Хэндар — это кто?
— Дьявол, чико, — перевёл Док Родригес. — Ладно. Будем жить до самой смерти.
20. Юлий
После просмотра всех записей — с чёрных ящиков Олега и Эда, с дневников штатников, записей, сделанных Хосе Родригесом, — мне было плохо до смертной тоски. Если бы не Вера, я бы на стену полез от тоски и отвращения.
Но с Верой не очень-то полазаешь по стенам. Она человек действия, рефлексий и прочих интеллигентских стенаний не признаёт. И возвращает в строй, даже если ты не боец.
— Ты ведь летишь на Землю? — спросила она так, будто знала ответ.
А может, и впрямь знала. Она ж меня знала.
— Я — да, — сказал я. — А вот ты — нет.
И она тут же встала в боевую стойку сердитого кота:
— Интересно, почему это ты решил, что я — нет?
— Потому, Верка-Верочка, что если я скажу про смертельный риск, это будет пошлым преуменьшением, — сказал я, и меня вдруг потянуло улыбнуться. — Мы же камикадзе. Божественный ветер. Должны снести всю эту мерзкую систему к чертям, спасти столько детей, сколько сможем, привлечь внимание Галактического Союза — и осыпаться в Великий Океан шедми лепестками сакуры. Тебе нельзя.
И она тоже улыбнулась — великолепной улыбкой:
— Вот уж нет! Я тоже хочу лепестками сакуры! Я же глаза и уши, кто-то должен сохранить всё, что мы узнаем, для потомков! Я пойду с тобой, то есть с вами, и буду писать всё, что увижу. Где ты пройдёшь — там и я пройду.
— Тебе нельзя лепестками, — сказал я. — Ты девушка.
И она снова сделала кошачью стойку:
— Ага, значит, вдохновлять на военные преступления мне было можно, да? А исправлять их последствия мне нельзя? Это просто прекрасно! Значит, ты уйдёшь гордо умирать за правду, а я буду ронять слёзки на берегу, потому что наши древние предки считали, что это красиво?
— Просто хочешь, чтоб я за тебя боялся, — сказал я, уже ни на что особо не надеясь: если Верка что-то решила, её не переубедишь.
— Будем бояться друг за друга, — отрезала она. — Мне необходимо лететь… — и добавила очень тихо: — Неужели ты не понимаешь, что иначе я не смогу жить? Если не буду с вами — сойду с ума и руки на себя наложу, как шедми. Думаешь, так будет лучше? Да и вообще, Кранц не возражает. Последнее слово, а?
Последнее. Когда наша группа была сформирована, Верка туда торжественно пришла. А у меня было такое чувство, что это не она летит туда со мной, а я — с ней.
Она — со своей камерой. А я — чтобы её прикрыть, пока она будет снимать. Потому что всё остальное сделают профессионалы: и военные, и по контактам. Такие дела.
Мы сидели в кают-компании грузовика, на котором Вадим Александрович и наши товарищи доставили шедми с Эльбы. Люди пили кофе, шедми — лишайниковый хэ; я смотрел на всех и думал: как же мы сойдём с борта на Земле? Не говоря уж о том, чтобы что-то делать?
Ясное дело, летят Кранц и Нигматулин. Кранц командует операцией. Но Саид Абдуллаевич и Кранц — биоформы, к тому же они не просто объявлены в розыск, они ещё и приговорены к смерти земными спецслужбами. Мы с Веркой. Я, предположим, сбоку припёка: меня убьют вместе со всеми… а вот что будет с Верой — большой-большой вопрос. Может, Вера нужна им живой? Во всяком случае, Андрею её не заказывали. Но, мне кажется, попадись она в лапы спецслужб — ничего хорошего её не ждёт.
Ярослава тоже в списках нет, но он опасен, это видно невооружённым глазом. И мне кажется, что его будут убивать вместе с шедми. Это было бы очень логично. Таких шедми на Землю не пустят ни за что, это им не гуманист Бэрей и не милая Гэмли: по лицам видно, что мстители. Даже Антэ выглядит хрупким интеллигентом рядом с суровыми парнями, покрывшими бивни алым, и девушками, которые, за неимением бивней, выкрасили алым губы… Не будут спецы из Обороны с ними разговаривать.
Кроме нас, летят военные с «Барракуды», и наши, и штатники: Вадим Александрович с Кранцем с ними разговаривали и выбрали самых опытных, тех, кто занимался разведкой и диверсиями. Мудро. Но вся эта команда ведь тоже моментально окажется на прицеле у спецслужб, как только сойдёт на землю. Дезертиры.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я слушал разговоры и думал: очень может быть, что всё это — зря.
— Что нет точных координат — неважно, — весело говорила Тари. — Я, конечно, не специалист, но я поняла, что точность — в пределах нескольких километров, да?
— Ага, двухсот — трёхсот, — поправил Кранц.
— Это ничего, — сказала Тари. — Сигнал маячка ловится на расстоянии около трёхсот линий, это ведь больше, чем триста километров, да? Маячки есть у каждого ребёнка, рождённого на Шеде или на Океане. Если уцелели ребята постарше, которые умеют пользоваться системой пеленга, то засечь можно даже из космоса… но…
— Но о маячках могут уже знать спецы, — сказал Саид. — И глушить сигнал. Ты же этого опасаешься, дорогая?
— Опасаюсь, — сказала Тари. — Поэтому лечу с вами. Мне кажется, я услышу. Сквозь помехи услышу. Учую. Ты не веришь?
Саид покачал головой и ласково тронул её маленькую перепончатую ладонь:
— Хорошо. Хорошо.
— Не надо тебе туда, Тари, — сказала Ангрю. Из-за алой губной помады она выглядела, как земная фотомодель. — Ты нужна тут.
— Я не очень хочу улетать, — сказала Тари. — Мои девочки огорчаются. Но профессиональных педагогов, работавших с малышами, у нас больше нет, все мои коллеги погибли. Поэтому и вживлённых детекторов, отвечающих на маячки бельков, ни у кого нет. А у меня есть — и я знаю, что не засбоит. Он питается от…
Наверное, она хотела сказать, что детектор питается от мышечного электричества, но прижала руку к сердцу — и вышло двусмысленно.
А моё сердце ныло и ныло. Ещё Тари там не хватало! Без Тари вообще невозможно! Тари — наше сокровище, без неё все наши педагогические программы — так, суррогаты… именно Тари учить бы молодых воспитателей…
— Простите, что перебиваю, — встрял я, не выдержав. — Это всё, конечно, здорово… но ведь мы же не долетим. Это ведь безнадёжный риск! Вадим Александрович, это же грузовик КомКона? Он, наверное, набит жучками под завязку…
Вадим Александрович сделал якобы суровое выражение лица:
— Юлий, это, право слово, никуда не годится! Ты, значит, считаешь, что твой руководитель совсем уж двоечник и бестолочь, да?
Я смутился, но сделал над собой усилие, попытался окончательно обнаглеть и продолжил:
— Нет. Но вы всё равно не ответили.
Все наши старшие заулыбались, но Кранц тут же нахмурился:
— Ты плохо рассмотрел наш модуль, Юл. Номер порта приписки видел?
— Э… Гонконг? — я смутился ещё больше. — Нет, я заметил, что китайский… Но, Вениамин Семёнович, я просто подумал…
— Ладно, мои дорогие, — сказал Майоров. — Я вижу, людям надо объяснить. Шедми придётся слишком долго объяснять, почему мы приняли такое решение, поэтому им — позже.
— Вадим, — сказал Бэрей, показав большими пальцами рук, что говорит за всех, — шедми тебе верят, не надо лишних слов.
— Хорошо, — сказал Майоров. — Тогда только для своих, которые беспокоятся. И для невнимательных этнографов — в особенности, — уточнил он, глядя на меня. Я чуть не провалился в недра Океана Второго. — Итак. Грузовик китайский, потому что принадлежит нашему товарищу и резиденту ГС, Розе Лю. Никаких жучков, я полагаю. И друзья Розы будут ждать нас на орбите Земли, на китайской коммерческой станции. Нас примут как китайских дальнобойщиков, возвращающихся из рейса. Вы же знаете, насколько Китай закрыт для любых спецслужб, кроме собственных? А договориться с собственными — это задача Розы и Минжа… да они, я думаю, уже договорились.
— А о том, что творится в Китае, вообще никаких данных нет? — спросил Алесь мрачно.
— Ребятки собирают материал, — сказал Майоров. — Я думаю, к нашему прибытию Розе будет что рассказать.
— Знаете, что? — вдруг сказал Ярослав. — Я бы не особо верил китайцам. После того, что штатники назаписывали, мне китайцы как-то не очень. Глаза б не глядели.
