Поль молча указал на лошадей, и она кивнула. Габриэль и человек из Подземной железной дороги не сдвинутся с места, пока они не уйдут. Поль разом оглянулся. Таких людей, как тот, что стоит у трубы, называли «проводниками», и они шли одинокими опасными путями, сражаясь и защищая принципы, которые Поль считал безысходными. Если бы их поймали в одном из южных штатов, то им грозила смерть. И если бы кто-нибудь узнал, что Поль и Салли виделись с одним из таких, и уж тем более отдали ему своего раба, несмотря на то, что он был их раб — который убил белого человека, — их бы навсегда перестали считать равными себе, они бы стали изгоями.
Тем не менее, когда он посадил Салли в седло и поднял болтающиеся вожжи Батерфляй, он почувствовал, что на душе у него намного светлее, чем за много прошедших недель.
XXVI. ДЕНЬ ВЫБОРОВ
— Ну почему тот плюгавый безродный сукин сын! — Дэнис влетел в дверь гостиничной комнаты отца и остановился только вплотную перед Полем.
— Ты знаешь, что он сделал?
Было второе декабря — день выборов.
— Кто сделал? — спросил Поль, а Баррет Форбс очнулся в своем кресле, где он прикорнул, прикрывшись газетой.
— Жильбер Беккерель! Он считает, что наличие экипажа говорит о том, что у человека имеется собственность, а наличие документов на экипаж — о том, что у человека есть и экипаж. И самое главное, он убедил в этом суд. И теперь его люди продают подобные документы всем, кто будет за него голосовать, буквально за стакан виски!
Члены демократической партии толкались сзади, привлеченные криками Дэниса. Они столпились вокруг Поля, обеспокоенно бормоча, пока Дэнис ходил взад-вперед, извергая ругательства.
— Остынь, пока что-нибудь не взорвалось, — посоветовал Поль.
Его собственное лицо было не менее гневным, но он взял себя в руки. Он посмотрел на взбудораженных людей в комнате.
— Что мы будем делать теперь?
— Мы теперь ничего не можем делать с этими экипажами, — сказал кто-то из толпы. — Вам следовало бы сейчас быть на улице, мило улыбаясь, возможно, это кого-нибудь и убедило бы.
— Черта с два, — взвился Дэнис, когда его отец, в сопровождении еще нескольких человек, ушел. — После всех усилий, затраченных моим отцом, этот ублюдок собирается победить.
Он стоял сжав зубы, а Баррет тем временем с удовольствием смотрел на Дэниса, несмотря на всю свою любовь и симпатию к Полю, наслаждаясь переменой, произошедшей в спокойном и уравновешенном Дэнисе.
— Боюсь, тут уж ничего не попишешь, — заключил Баррет.
Приняв решение, Дэнис посмотрел на Баррета, и в его глазах мелькнул огонек.
— Не зарекайся.
Он поднял пальто и швырнул его.
— Встретимся на причале, где сдаются лодки в прокат.
Когда Дэнис выскочил из комнаты, Баррет надел пальто. Он и понятия не имел, что было у Дэниса на уме, но что бы то ни было, он не хотел этого пропустить.
Когда он прибыл на причал, он увидел Дэниса и еще одного демократа, которого ему представили как Пьера ля Форше, сдерживающих пытавшихся попасть на ветхий пароходик мужчин.
На борту полустертыми буквами было написано «Байо Росе», а из рубки наверху высовывалось смуглое любопытствующее лицо хозяина — капитана Овида Лондри. Он беседовал с двумя другими людьми — штурманом и боцманом, которых Дэнису представили как родственника, женившегося на сестре Олесии и племянника по материнской линии Тес Джо.
Тес Джо снял кепку и во всеуслышание заявил, что у него тоже есть лодка, хорошая лодка, только немного староватая, но арендовать ее можно. Баррет посмотрел на нее и еще на одну, которая принадлежала родственнику, женившемуся на Олессии, с содроганием и подумал, что если ему придется принять участие в этой экспедиции, то он, пожалуй, выберет Лондри и его «Байо Росе», которая хотя бы внешне выглядела так, как выглядит нетонущая лодка.
Пьер ля Форше начал пробиваться сквозь толпу, оттесняя людей к лодкам. Он нашел где-то нескольких подручных, которые периодически исчезали и появлялись вновь, приводя с собой еще больше народа. Когда, наконец, «Байо Росе» отошла от причала в сопровождении двух других судов, она была забита до отказа и на ней, широко улыбаясь, стоял Дэнис.
Новый Орлеан был таким местом, где политика предполагала живое воображение — то, что в других местах, в основном, не было необходимо. Но в данном случае Баррет был озадачен.
— Я сомневаюсь, спрашивать или нет, — произнес он, — но, черт побери, ты можешь объяснить, что ты делаешь?
— Набираю голоса там, где от них есть польза, — ответил Дэнис. — Все равно в пределах этого города мы проиграли.
— Ты хочешь сказать, что можешь голосовать где угодно?
— Конечно, в любом месте в пределах этого графства, — весело ответил Дэнис, — а графство Орлеана включает в себя четыре прихода, а в Плакеминском приходе есть несколько избирательных участков, где были бы рады, если голосовать пришла хотя бы лягушка.
— Да, но если Беккерель имеет большинство в Новом Орлеане, то я все равно не вижу смысла.
— В том-то вся и прелесть, — опять рассмеялся Дэнис, — выигрывает тот, за кого проголосует большее количество избирательных участков. В правилах о проведении выборов ничего не сказано о том, что победитель должен набрать большинство голосов.
Баррет задумчиво оценивал все это, пока «Байо Росе» шла вниз по реке. За поворотом, который назывался «Английский Изгиб», заканчивался приход Орлеана и начинался Плакеминский. По площади этот приход был самым большим в графстве Орлеан, но самый малонаселенный. Это была земля чистой воды, болот, открытого пространства у залитых солнцем смоляных залежей. Те немногие деревья, которые росли здесь, по форме напоминали древесных демонов, необходимых, чтобы напоминать путешественникам, в чьи владения они вторглись. Здесь часто бывали торнадо и ураганы. Дэнис откровенно уверил Баррета, что в этих землях не жил никто, кроме местных жителей, так как частые ураганы оставляли после себя все вывороченным, разодранным или утопленным, а эти люди в любом случае плавали по воде.
Первая остановка этой процессии была в Вудвилле, прямо сразу после границы прихода. Здесь они высадили 200 человек для определения статуса большинства, поскольку место находилось вблизи Нового Орлеана. На следующей остановке после длительных споров между Дэнисом, ля Форше и Овидом Лондри, решено было высадить только пятьдесят человек, так как по словам Лондри, после смерти Алека Тибодо и закрытия всех его лавок, сюда никто носа не кажет. Баррет решил, что здание с плоской крышей и надписью, которую невозможно было прочесть, и была той большой лавкой. В поле зрения не было ничего более крупного.
