О себе скажу, что я, по милости Божией, не унываю пока; любуюсь на Святую Гору – Афон и на жизнь ее насельников и не нарадуюсь моему собственному жребию…
Вот скоро уж восемь месяцев, как я на Афоне, да еще и не видать конца моих восхитительных прогулок по его заоблачным высотам и увлекательным низменностям, среди цветущих рощ и меланхолических пустынь…
Вид, какой открывается с вершины Афона, бесподобен. Говорят, что при склоне солнца к западу отсюда можно заметить самый Константинополь, даль которого в наше время терялась в полуденном мареве и, со своими соседними высотами сливаясь в одну длинную цепь, тянулась в пленительном разнообразии по светлому горизонту.
Острова: Самофраки, Имбро, Тассо, Лемнос; горы: Олимп, Пинд и другие, берега мифологической Трои, Ида и даже едва заметные черты отдаленного Негропонта с неподвижными равнинами архипелагских вод ложились под взор наш во всем своем оптическом очаровании.
Картина была единственная в своем роде! Величественный Олимп, на котором сиял своею подвижническою жизнью святой Иоанникий Великий, красовался над Салоникским заливом поразительным челом своим, покрытым еще зимними снегами.
Далекие горы Македонии местами тоже лежали под их ослепительною белизною, а длинная цепь Афонского хребта вилась к перешейку в живописных волнах расцветающей зелени. Все высоты полуострова, или все равно – Святой Горы, столь поразительные, если смотреть на них от взморья, теперь казались нам не более как плоскими пригорками, ничтожною возвышенностью.
Разбросанные по прибрежью монастыри представлялись отсюда легкими только очертаниями белизны, а отшельничьи кельи с их кипарисами – едва заметными темными точками.
Иеросхимонах Сергий (Веснин) [9]
Предание содержится на Святой Горе Афон и сохранилось между скитниками и пустынножителями: потому что у них более достоверное сохранилось предание о каждом афонском монастыре, его происхождении и святыне, нежели в самых монастырях. Я сие испытал на деле. Во многих монастырях спрашивал братию о некоторых предметах и о их происхождении; но всегда братия отзывались незнанием.
А причина тому следующая: новоначальным, приходящим из мира, совершенно запрещено о чем-либо спрашивать, и любопытствовать, и между собою на послушании разговаривать, а также ходить один к другому в келью; старцы строго наказывают, чтобы только каждый учился молчанию и созерцанию и внимал сам себе. По большой части, и это случается, что новоначальных и молодых посылают на разные послушания вне Святой Горы, на метохи и на подворья, где часто проживают лет по десяти. Поэтому устное предание им неизвестно.
Напротив, в скитах и в пустынях всякое предание сохранилось живо и верно: ибо там живут попростее, вдвоем и втроем, и часто случается, что как кто придет в Афонскую Гору, так до смерти не выходя там и проживает. И ученики старца своего обо всем расспрашивают, и не по однажды; а старец им рассказывает все поподробну: то, что также слышал от своего старца и от прочих отцов. У них между собою бывают частые собрания, как то: в храмовые праздники, в именины и поминки, и часто в таковых душеполезных беседах препровождают целые ночи.
И там есть чего послушать назидательного, когда сединами украшенные старцы между собою разговаривают, а юные сидят и со вниманием слушают, а иногда делают и вопросы. Сим старцам известна вся Гора Афон, как свой сад – они знают, по какой причине и кем каждый монастырь основан и выстроен, и какая святыня в нем находится, и какие достопамятные события там происходили, и какие прежде бывали и ныне есть там подвижники, чего и своя братия не знает. Они знают – какая гора или долина, или келья, от чего получила название, и какое там случилось происшествие. Об этом у скитников частые бывают беседы; этим они себя и назидают.
Инок Парфений (Агеев) [9]
Двенадцать лет назад я гостил долго на Святой Горе. Все, не только подвижническое, но и, просто сказать, христианское, для меня тогда было как будто ново; но это новое было не в самом деле чем-то новым, но непростительно и легкомысленно забытым; и вот, живя на Афоне, я постепенно опять научился всем сердцем понимать те самые мысли и слова, которые я слыхал давно и знал с детства, но которых истинный смысл был мною пренебрежен и не понят…
Монашеские характеры… на Афоне очень разнообразны. Правила и образ жизни, уставы, степени отречения, подчинения и свободы также очень различны…
Долго мы дожидались, разместясь в нижней трехэтажной пещере о. Пахомия, где горела лампадка перед иконою Божией Матери, разливая свой тихий свет на мрачные стены сырой пещеры и проливая в душу иной тихий и сладостный свет от Самой Благодатной Игуменьи Афона….
Сдерживая слезы радости, начал я упрекать его, предваряя свидание свое с ним и говоря: «Зачем ты, отче, забрался в такую даль? Мы так утомились, идя сюда, что сил не стало и едва добрались до тебя!» Это я говорил, пока он приближался по тропе ко мне. За плечами у него была торба; одежда на нем была хоть и худенькая, но полномонашеская; под ряскою виднелась ветхая схима, на камилавке толстого сукна накинута худая наметка. Постническое лицо выражало строгость его жизни и невольно производило какое-то благоговейное впечатление. Приняв вину на себя, старец… стал кланяться и просить прощения за утруждение нас. Говорил же это с такой убедительностью, что я уже и пожалел о высказанных вольно словах, видя, как старец искренне испрашивал прощение, будто действительно был виновен.
Вот каковы Афонские пустынники, и вот как они живут!
Константин Николаевич Леонтьев,
философ, церковный писатель
[4, с. 180–182]
Мы сразу же приложились к главе великомученика Пантелеимона. Нас встретил игумен монастыря схиархимандрит Илиан, из глинских монахов, прозорливый старец. Он подвизался на Святой Горе с 1904 года. Игумен дал мне послушание служить в Покровском храме на церковнославянском языке. А отец Ипполит тогда служил в нижнем, Пантелеимоновом соборе, для греков на греческом….
Наступил 1971 год, сочельник праздника Богоявления. Отец Илиан уже не служил. Вечером я пошел к нему со святой водой, окропил батюшку, дал ему крещенской водички испить. Он ответил кротко и тихо: «Благодарю!.. Благодарю…» Началось всенощное бдение. А как запели «С нами Бог», мне пришли сказать, что отец игумен отошел ко Господу… Его тут же зашили в мантию, положили на носилки – гробов на Афоне не делают – и принесли в собор. На «Хвалите имя Господне» уж он стоял среди нас. Это было и трогательно, и умилительно, и прекрасно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
