Оглянувшись украдкой, барон быстро наклонился, взял со стула одну туфельку и сунул ее в ягдташ.
Мгновенье он колебался… Не войти ли ему в спальню? Не взглянуть ли на милую, как почивает она там, на белоснежных подушках? Пожалуй, можно бы! А если дверь из коридора заперта, другие открыты. Та, что ведет из спальни в покои. Через щели в старой дубовой двери и замочную скважину из спальни, дразня обоняние, струился тонкий аромат резеды. «Но нет, не пойду к ней! Пусть почувствует маленькая змея всю силу моего гнева и презрения, — решил Балашша и, сжав кулаки, мысленно погрозил: — Нет тебе спасения, если узнаю, что ты все же согрешила передо мной!»
Со двора донеслось ржание его коня.
— Иду, иду! — отозвался барон. Миг спустя он был уже во дворе и легко вскочил в седло.
— Что передать барышне? — спросил старый гусар.
— Ничего, старина, ничего…
Барон чмокнул губами, и скакун стрелой помчался по звонкой лесной дороге. Было еще темно, хотя и не слишком, потому что кроны деревьев окутал какой-то белесый туман. Наверное, дождь к утру собирается. Да когда еще оно будет, утро-то?
Всадник вытащил из кармана часы, но они не тикали. Что ж, поглядим тогда на вечные часы, на величественный небосвод. Он каждую четверть часа показывает время. Только одного его недостаточно, ему нужен еще и такой помощник, как величественный венгерский язык, который, кстати сказать, для обозначения той или иной части суток не нуждается в цифрах. Пока наша земля-матушка, будто ночная бабочка вокруг лампы, облетит за год вокруг солнца, он сможет выразить словами любую пору, любой кусочек дня и ночи: и когда еще чуть брезжит, и когда занимается заря, и когда светает или уже рассвело, на восходе солнца и ясным утром, белым днем или до полудня, и так далее, и так далее. Этот удивительный небосвод ведь только тем и занят с восхода до заката, что беспрестанно меняет свои одеяния — всевозможных цветов плащи и вуали, — да украшает себя алмазами — вечерними и утренними звездами — и прочими блестящими безделушками. Все это важно выучить и знать: в какой час какой наряд на нем бывает. А утром на небо взбирается солнце и своим ликом, разгневанным, красным, словно говорит: довольно бесчисленных туалетов! И на целый день небосвод становится однотонным, молчит и не хочет подавать никаких знаков относительно времени. Сию обязанность отняло у него солнце, которое прямо на поверхности земли показывает людям — с помощью их же собственной тени, — который час.
Балашша поглядел ввысь. На востоке кусочек неба — величиной с передник — сделался молочно-белым. Чуть брезжит. Значит, сейчас около двух часов ночи.
«Слишком рано приеду», — подумал барон и опустил поводья, предоставив лошади выбирать аллюр по своему усмотрению.
Лошадь предпочла идти медленнее. Всадник тем временем мог обдумать поведение Мими, взвесить все свои подозрения. Теперь он имел возможность, не горячась, покопаться в фактах, словах и догадках. Один раз он даже упрекнул себя за то, что не был достаточно мужествен и строг, в другой же — что не был достаточно нежен в обращении с девушкой.
Читатель, по другим романам уже знакомый с ревностью, может прийти к убеждению, что Балашша вовсе не испытывал сейчас этого чувства. Однако это не так. Барон, несомненно, ревновал. Только ревность в нашей обыденной жизни не всегда вскипает с такой силой, как у Отелло. И «зеленоглазое чудовище» вырождается, уважаемые господа и дамы! Не желая обидеть это знаменитое чудовище, я осмелюсь утверждать, что порою оно делается не больше блохи: хоть и кусает человека, беспокоит его, иногда даже спать ему не дает, но разорвать его душу на куски — не может.
Одним словом, в голове барона сейчас не было мыслей ни об убийстве, ни о самоубийстве, и если он вдруг стал сыпать проклятьями, то лишь потому, что начал накрапывать дождь. Балашша надвинул шляпу на лоб и, свернув с длинной торной дороги, пришпорил коня и поскакал по лесной тропинке, что вела прямиком на Дярмат, в надежде, что под ветвистыми деревьями его не так сильно промочит.
Однако не успел он проехать и нескольких шагов, как конь его захрапел и остановился. Это произошло так быстро и неожиданно, что барон еще ничего не успел сообразить, когда из-за кустов на тропинку шагнул какой-то человек и схватил коня под уздцы.
— Что такое? — очнулся Балашша.
— Ничего особенного, господин барон. Я тот самый, с кем вы желали встретиться. Кальман Круди. С добрым утром, господин барон.
— Ах, это ты, подлый жулик! — взревел Балашша, мгновенно выхватил пистолет из ягдташа, взвел курки, прицелился и нажал сразу оба спусковых крючка. Однако ни один из стволов не выпалил. Барон даже зубами заскрежетал от злости.
— Хотел бы я продырявить тебе голову, — прошипел он сквозь зубы.
— Не оскорбляйте меня, барон. Во мне ведь тоже течет кровь. Чего доброго, вскипит она. А уж мои пистолеты имеют обыкновение стрелять без осечки, — остановил Балашшу разбойничий атаман и, вынув левой рукой из-под плаща короткоствольный пистолет, помахал им в воздухе.
Ладным, красивым малым оказался этот Круди. Было уже достаточно светло, чтобы барон мог разглядеть тонкие черты его продолговатого, выразительного лица, небольшие, закрученные вверх усики и твердый взгляд синих глаз.
— Ну, и чего же вы хотите? — с усмешкой спросил барон. Лицо его выражало только холод и равнодушие, словно все происходящее вовсе не занимало его.
— Об этом я как раз и хотел вам сейчас сказать, — отвечал Круди.
— Может быть, вы изложили бы вашу просьбу в письменной форме? — высокомерно перебил его барон. (Балашша и под дулом пистолета — Балашша!)
— Нет, барон, сейчас вы в моих руках. Теперь я буду диктовать условия…
— Что верно, то верно, я проиграл вам из-за этого проклятого пистолета и поэтому вынужден слушать ваши условия. Однако отпустите повод.
— Охотно, если вы пообещаете, что не попытаетесь уехать прежде чем мы покончим с делом.
— Не бойтесь, не уеду!
Круди выпустил из руки узду и предложил:
— Давайте станем под какое-нибудь развесистое дерево. Зачем нам мокнуть под дождем!
Балашша кивнул головой в знак согласия и подъехал к старой липе.
— Господин барон, — начал Круди, — я сделаю вам одно честное предложение. Дело в том, что я собираюсь начать новую жизнь. Где-нибудь подальше отсюда, в неведомых краях. Жениться решил.
— О, великолепно! — насмешливо воскликнул Балашша. — Уж не посаженым ли отцом собираетесь вы меня пригласить к себе на свадьбу?
— Говоря напрямик, я хочу от вас денег. Много денег.
— Великолепно! Возьмите все, что у меня есть, — согласился барон, вынул кошелек и швырнул его разбойнику.
— Погодите, — становясь поперек дороги, возразил Круди, так как барон уже собирался ехать, считая, по-видимому, что он сдержал свое слово. — Не всякая пшеница созрела, у которой колос вниз смотрит. Сколько денег в вашем кошельке?
— Что-нибудь около сотни форинтов.
— Это — ничто. Я же сказал вам, что хочу начать честную жизнь, и поскольку…
— Так говорят все бродяги, но никогда не делают этого.
— …поскольку местность эта мне наскучила…
— Черт побери! Вы также надоели этой местности.
— …то нужно мне круглым счетом пять тысяч форинтов. Балашша пожал плечами.
— Я не могу дать вам больше того, чем у меня есть с собой. Большего у меня и сам император взять теперь не сможет.
— А я уверяю, — твердым и решительным голосом заявил Круди, — что выжму из вас эти пять тысяч…
— Ну, это мы еще посмотрим!
Круди ничего не ответил, так как наклонился в этот миг за кошельком. Подняв его с земли, разбойник, и не взглянув на его содержимое, протянул владельцу.
— Не могу же я оставить вас совсем без денег. Такое и мне не к лицу!
Балашша был весьма удивлен. Между тем небо с каждым мигом становилось все светлее, и он уже без труда мог рассмотреть, с каким вкусом был одет стоявший перед ним разбойник. На Круди был элегантный черный сюртук, серые штаны и серая крылатая накидка — последний крик моды тех лет, — с красным плетеным кантом и бахромой.
— Как? Вы не хотите взять моего бумажника?
— Ей-богу, нет, если в нем только сотня форинтов. Но моя деловая практика, — добавил Круди, — научила меня, что проезжие господа имеют обыкновение убирать крупные суммы не в бумажники, а в другие места. И даже джентльмены не считают зазорным пускаться в обращении с нами на такой непростительный обман. Вы представить себе не можете, господин барон, как иные люди злоупотребляют моей добротой! Известно ли вам, например, что иногда попадаются такие прохвосты, которые еще дома подготавливают пустые бумажники, чтобы в случае нападения с готовностью протянуть их бедняге-разбойнику? При таких обстоятельствах, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я загляну в ваш ягдташ?
