Точно так же, как Калькутту встревожило присутствие у памирских перевалов российских гарнизонов, Санкт-Петербург беспокоила военная и политическая активность Британии в тех областях, которые русские теперь считали входящими в их собственную сферу влияния. Это достаточно невинно началось с якобы независимых путешественников Шоу и Хейуорда, но затем между Индией и Кашгарией одна за другой засновали английские дипломатические миссии. Они подрывали успехи России при дворе Якуб Бека, а английские военные инспекторы энергично картографировали памирские перевалы. Что задумали Лондон и Калькутта? Взаимное недоверие усилилось, отношения между Британией и Россией продолжали ухудшаться, и становилось ясным, что Афганистан оставался в фокусе Большой Игры, а Хайбер и Болан — наиболее вероятными маршрутами для армии вторжения, но возможностей выбора у российских генералов, если у них действительно были такие намерения, стало гораздо больше, чем думали раньше. Имперская шахматная доска значительно расширилась, и игра на ней становилась все напряженнее.
* * *
Весной 1874 года, после падения либерального правительства Гладстона, тори вернулись к власти, располагая серьезным большинством. Возглавил их Бенджамин Дизраэли, который истово верил в великое предназначение Британской империи и был рьяным сторонником энергичной внешней политики. Его убеждения полностью разделяла и королева Виктория. Он долго критиковал своих предшественников за то, что называл демонстрацией слабости перед русскими. Теперь он собирался исправить положение. Пришел черед, наступательной политики, и существенного охлаждения англо-русских отношений. Очередные впечатляющие достижения Санкт-Петербурга в Центральной Азии привели к тому, что Индия, естественно, оказалась в центре внимания Кабинета. Дизраэли и его новый государственный секретарь по делам Индии лорд Солсбери боялись не столько неизбежности российского нападения, сколько попыток Санкт-Петербурга вопреки заверениям Горчакова от 1873 года заполучить некую точку опоры в Афганистане. В случае успеха это могло быть использовано для создания проблем англичанам в Индии или даже в качестве трамплина для сил вторжения. Потому Дизраэли озаботился учреждением постоянной британской миссии в Кабуле, а «ястребы» в его окружении добивались открытия представительств в Герате и Кандагаре.
Для осуществления своей новой политики премьер-министр решил назначить вице-королем лорда Литтона вместо ставленника либералов лорда Нортбрука. Тот ушел в отставку с резким осуждением решения правительства вмешаться во внутренние дела взрывоопасного Афганистана. Накануне возвращения домой Нортбрук предупредил Лондон, что отказ от политики «умелого бездействия» подвергает Британию риску «новой ненужной и дорогостоящей войны» с непредсказуемым соседом. Предупреждение его, однако, осталось незамеченным, и лорд Литтон, вооруженный детальными инструкциями относительно предписанной ему новой «наступательной политики», энергично взялся за дело. Одна из первых его акций объявляла королеву Викторию императрицей Индии — таким образом Дизраэли угождал властительнице и в то же время «на языке, который не допускает ошибок», подавал сигнал России, что британские обязательства по отношению к Индии постоянны и абсолютны. Другими словами: руки прочь.
Два других шага, сделанные в то время Британией, весьма усилили ее позиции в Индии. Одним шагом был проведенный в обстановке строгой секретности выкуп 40 процентов акций недавно открытого Суэцкого канала. Этот водный путь сократил дорогу морем между Британией и Индией примерно на 4500 миль, и Дизраэли стремился быть абсолютно уверенным, что жизненно важному маршруту для войск и товаров никогда не смогут угрожать вражеские силы. Прежде всего подразумевались русские в случае захвата ими Константинополя и турецких проливов. Выкуп контрольного пакета акций у правителя Египта, спасший того от банкротства, сделал Британию самым крупным акционером компании Суэцкого канала. Вторым крупным усовершенствованием коммуникаций с Индией стало открытие в 1870 году прямой подводной кабельной телеграфной связи с Лондоном. За пять лет до того была сооружена сухопутная телеграфная линия, но проходила она через Тегеран и была, таким образом, уязвима для вмешательства или уничтожения во время войны. Новый подводный кабель был уязвим гораздо меньше. «Пока Британия правит морями, телеграммы будут в безопасности от врагов, — объявляла „Таймс“. — Чтобы отыскать и поднять кабели, нужно не только знать их точное расположение, но и иметь специально оснащенное судно с надлежащим оборудованием и обученным экипажем, а также куда больше времени, чем будет на эту задачу отпущено. Кабельные линии пролегают вне крупных корабельных трасс, и никакое судно, занятое их поиском, не ускользнет от внимания». Открытие новой линии связи к тому же позволило Уайтхоллу осуществлять более плотный контроль за делами Индии. Теперь ответ на запрос приходил всего лишь через часы, а не через недели или даже месяцы, как прежде.
Инструкции, которые Дизраэли дал новому вице-королю лорду Литтону, предусматривали вовлечение в оборонительный союз с Британией не только Афганистана, но и соседнего Белуджистана. Там пролегал перевал Болан, ведущий из Афганистана в Индию. Белуджистан в то время раздирала внутренняя борьба, угрожавшая трону его правителя хана Келата. Обеспокоенная неустойчивостью в регионе и неспособностью хана управлять буйными племенами, Калькутта рассматривала возможности его устранения и замены кем-то более способным. Этому решительно противились британские политические советники на местах, которые считали, что такие действия принесут гораздо больше вреда, чем пользы. Вместо этого решено было позволить обладавшему замечательным влиянием на вождей белуджей капитану Роберту Сендмену попробовать воздействовать убеждением. Зимой 1875 года вооруженный одним револьвером Сендмен побывал в горах у восставших племен и смог уладить их конфликты с ханом. Следующей осенью в знак благодарности Калькутте за поддержку его трона (а также за щедрую ежегодную субсидию) хан согласился передать Британии в постоянную аренду и область, примыкающую к перевалу Болан, и близлежащий гарнизонный город Кветту.
Афганистан, как и следовало ожидать, занимал куда более жесткую позицию. Частично возникавшие проблемы являлись результатом предыдущей политики невмешательства в афганские дела. Опасаясь русских больше, чем сами англичане, эмир Шер Али, сын Дост Мохаммеда, в 1873 году обратился к лорду Нортбруку с предложением заключить оборонительное соглашение против угрозы с севера. Выполняя инструкции правительства Гладстона, вице-король отверг это предложение, да еще и сделал выговор Шер Али по некоторым другим вопросам. Понятно, что эмир был возмущен отказом тех, кого считал друзьями. Вскоре в Индию стали поступать сообщения о его контактах с генералом Кауфманом в Ташкенте. Задание, данное Дизраэли Литтону, состояло в том, чтобы попробовать загладить ущерб, нанесенный действиями Нортбрука: предложить эмиру желанное соглашение, но с дополнительным условием принять в Кабуле или Герате постоянного британского представителя. Это делалось для того, чтобы пристально следить за активностью Кауфмана при королевском дворе, поскольку эмира теперь небезосновательно подозревали в связях с русскими и потому не вполне ему доверяли. Но, как предупреждали советники Литтона, не относившиеся к числу «ястребов», сама мысль о присутствии где-либо в Афганистане британских чиновников окажется совершенно недопустимой для эмира. Действительно, он не согласился даже на приезд в Кабул на переговоры британской миссии, аргументируя это тем, что у него тогда не будет никаких оснований отказывать в визите россиянам. Эмир настаивал, что переговоры должны проходить или на границе, или в Калькутте. Само собой разумеется, это не могло уменьшить растущее недоверие Литтона к Шер Али, не говоря уже о Санкт-Петербурге, чье пагубное влияние лорд видел за всем происходящим.
«Перспектива войны с Россией очень возбуждает, — написал он лорду Солсбери в сентябре 1876 года, — но как Индия отнесется к этому, меня нисколько не тревожит. Если это случится, то лучше теперь, чем потом. В этой части мира мы вдвое сильнее России и располагаем гораздо лучшими базами для нападения и обороны». В случае войны, с удовольствием добавлял он, «вокруг северных границ Индии можно разлить огненное море, подстрекая ханства подняться против их российских хозяев». В устах человека, подобного Литтону, — либерального экс-дипломата с богемными наклонностями, больше интересующегося поэзией, чем политикой, — столь агрессивные слова могут показаться нехарактерными. Однако подобно большинству тогдашних интеллектуалов и людей, склонных к творчеству, он с детства ненавидел деспотичный российский режим. Теперь к этому добавились не только дурные предчувствия относительно намерений Санкт-Петербурга насчет Афганистана, но еще и твердая убежденность, что неизбежно прямое выяснение отношений с Россией, то ли в Центральной Азии — по Афганистану, то ли на Ближнем Востоке — по Константинополю.
