— Я не белоручка, правда, — сказал Пален. — К тому же государственная необходимость часто требует сильных средств. Что же касается подлостей, то я не знаю, кто на что способен, а только мы вместе с вами, генерал, охраняли дворец, когда князь Платон Александрович беседовал с покойным властителем.
— Покойный! Ух, гора с плеч! — громко и радостно сказал один из офицеров, не бывший в кабинете. — Только вслушайтесь в это слово — «покойный»! Даже все как-то не верится! Все жду, что вот он войдет и раздастся его сиповатый голос! Нет, царство небесное императору Павлу Первому, — перекрестившись, заключил офицер, — но да будет же он и последний, и да избавит нас Бог от второго такого.
— Amen! — сказал Пален. — Но долго ли мы будем тратить драгоценное время на пустые разглагольствования? Надо обсудить, как нам теперь быть. Я полагаю, что без обуздания самовластия какою-либо конституцией невозможно обойтись. Не взяв записи с Александра, мы сделаем только половину дела.
— Конституция! Конституция! — закричали офицеры.
— Набросок сенатора Трощинского, — сказал князь Платон Зубов, — в коем он излагает план аристократических институций и политических вольностей благородного дворянства, имеется при мне.
— Да почему Александр нами должен править? И почему вообще такое предпочтение одному семейству этих немцев? — крикнул полковник Бибиков Измайловского полка, пользовавшийся репутацией превосходного офицера и хорошо принятый в самых знатных семьях столицы. — Восстановим древнее народоправие!
— Нет, конституцию! Конституцию! — закричали другие.
— Этого я не допущу! — вдруг решительно сказал Талызин. Пользуясь юностью и неопытностью монарха, пред глазами которого поставили ужас кровавой расправы с его отцом, которого запятнали мнимым соучастием в сем злодеянии, вы хотите связать его волю и править Россией, как вам заблагорассудится! Нет, этого не будет! Я сейчас иду к Александру, уведомлю его обо всем происшедшем и употреблю все мое влияние, чтобы он не связывал себя никакими обязательствами и оставался самодержцем, доколе не уничтожит в России рабство, не освободит миллионы крестьян от крепостной зависимости и тогда свободному народу, по сердцу бабки своей, даст свободные, истинно народные учреждения.
И Талызин поспешно пошел к великому князю.
Все промолчали.
— Надо идти вслед за ним и предупредить! — сказал наконец Зубов.
— Оставьте его, — возразил Пален. — Являться первым с таким известием не особенно благодарная роль. Пусть этот осел подготовит Александра. А самодержцем он никогда не будет. Я держу его в руках. Я могу возвести на престол и низвести кого мне угодно. Но мне надоел этот дурак Талызин. Не мешало бы его убрать.
— Да, но как это сделать? — задумчиво сказал князь Платон Зубов.
— Я его знаю и сумею забрать в замшевые руки, — отвечал Пален. — На днях я устрою обед для совещания и объединения всех нас, освободителей России. Я устрою так, что он не откажется, приедет. А тогда, — с ужасающей гримасой заключил Пален, — мы угостим его винцом, от которого у него кишки выйдут через горло. Но это, конечно, между нами, господа?
— Я решительно протестую против этого нового преступления, — возмутился полковник Бибиков.
— О, я пошутил, полковник! Я только пошутил! — сказал граф Пален. — Неужели вы считаете меня способным на такие дела?!..
XIX. Междуцарствие
Пален и Бенигсен медленно и торжественно направились в апартаменты великого князя Александра Павловича.
Князь Платон Зубов пошел туда же, но другим путем — со стороны покоев Елизаветы.
У дверей залы антиков, через которую надо было пройти Зубову, стояли часовые. Они не остановили Зубова, но при виде его вдруг почему-то стали дрожать всем телом.
Он прошел мимо и вступил в залу, где статуи белели толпой призраков и при сиянии взошедшей луны, лившей в окна свет, казались оживленными и двигающимися.
Жуткое чувство охватило здесь и Зубова. Навстречу ему вдруг пробежали два истопника. Лица их выражали ужас. Переговариваясь и оглядываясь, как будто за ними была погоня, они пробежали, толкнув Зубова и даже не заметив его.
Зубов миновал залу, вступил в великолепную, но совершенно необитаемую, дышавшую холодом и сырой плесенью парадную спальню великой княгини Елизаветы, прошел уборную и прихожую и вошел в обитаемые покои — именно в кабинет Елизаветы Алексеевны. Она не раздевалась и не ложилась в эту ночь так же, как и ее супруг. Александр просил ее об этом.
Посвященная во многие тайны, Елизавета Алексеевна не знала, однако, что именно произойдет в эту ночь. Угнетенное состояние Александра, на все ее расспросы отвечавшего тяжкими вздохами и неопределенными фразами, довело беспокойство Елизаветы до высочайшей степени, тем более, что супруг ее находился под домашним арестом. При нем был адъютант его, князь Волконский. Оба сидели в прихожей кабинета, за несколько покоев от великой княгини. За последние часы Елизавета раза два входила к супругу. Она заставала обоих дремлющими в креслах. Это показывало ей, что оба чего-то дожидаются.
Чтобы успокоить себя и провести время, Елизавета села к пяльцам. Работа отвлекла ее мысли далеко к предметам, чуждым действительности, ее окружавшей. В глубокой тишине она замечталась в то время, как ее прекрасные, искусные пальцы создавали изящные арабески художественного вышивания.
Вдруг шаги в соседней, озаренной только лунным светом комнате заставили ее вздрогнуть и поднять прелестную головку. В дверях обрисовалась фигура князя Платона Зубова.
— Императрица! — преклонив в дверях колено, сказал Зубов.
— Князь Платон Александрович! Что нужно вам? Что говорите вы такое? — поднимаясь, сказала Елизавета.
— Императрица! — театрально повторил князь Зубов. — Раб и верноподданный у ног ваших!
Елизавета, как испуганная лань, отбежала вглубь покоя и безмолвно, расширенными очами смотрела оттуда на коленопреклоненного Зубова.
Он поднялся и подвинулся с глубочайшим поклоном на три шага к ней.
— Что это значит? — проговорила, наконец, Елизавета.
— Императора Павла нет более на свете, — отвечал Зубов.
— Император умер! — простирая руки, словно защищаясь от дохнувшего на нее ужаса, вскричала Елизавета Алексеевна.
— Император Павел волею Божию сейчас скончался от апоплексического удара! — сказал Зубов.
— Император Павел умер! — потерянно повторила Елизавета.
— Ваше императорское величество… — начал Зубов.
— Я вас прошу не называть меня так, — громко прошептала Елизавета. — Но если император скончался, то значит… О, ужасные подозрения! О, несчастный Александр! Его родитель убит и если Александр примет теперь корону, то станет соучастником ужасного злодейства!
— Несчастная случайность, каковая всегда возможна при переворотах, лишила жизни монарха, явное безумие и невыносимый произвол самовластия коего объединили всех честных патриотов в стремлении освободить, наконец, отечество от царства ужаса! — сказал Зубов. — Но могу уверить вас, государыня, что в планы руководителей сей революции не входило насилие над личностью императора Павла. Давно накопленная ненависть к тирану, его явное нежелание удовлетворить предъявленным требованиям, оскорбления и ругательства, которыми он встретил вошедших патриотов, случайно погасшая свеча и последовавший мрак, — вот причины, что дни императора пресеклись. А если попросту и кратко сказать, матушка: дурак наш вздумал драться, мы его и порешили.
— Ужасно! Ужасно! — закрыв руками лицо и вся вздрагивая, повторяла Елизавета.
— Успокойтесь, государыня! Вспомните, что вам грозила крепость и, быть может, тайная гибель в стенах каземата, если бы умалишенный император был жив!
— Но предполагалось только отрешение от престола! Предполагалось регентство! Что же будет теперь? Я знаю чистое, прекрасное, ангельское сердце Александра. Я знаю, что невозможно будет ему принять корону после этого. Знали и вы, что он откажется, дабы и тени соучастия его не было. Жажда власти заставила вас убить законного своего государя. Вы царствовали при Екатерине. Вы желаете царствовать вновь. Вот почему вы залили ступени трона кровью! Скажите, если, как я в этом уверена, зная Александра, зная, сколько раз он рвался сокрыться в частной жизни мирного гражданина от тягостей сана даже великого князя, от наружного ложного блеска и тайных терний, если он откажется, кого вы готовились возвести на трон?
— Вас, всемилостивейшая государыня! — вновь преклонив колено, сказал Зубов.
Казалось, Елизавета онемела от удивления, услышав слова Зубова.
— Какая наглость! Какая непостижимая наглость! — только прошептала она.
— Для вас, для вас одной совершен мною этот переворот! — продолжал Зубов, поднимаясь и прикладывая руку к сердцу, как итальянский певец на подмостках, играющий влюбленного. — Для вас одной я попрал божеские и человеческие законы! И в сию минуту престол празден. Вы сами сказали, что Александр откажется. Почему же не быть императрицею вам? Все обожают вас, как прелестнейшее создание! Вы одарите Россию кротким правлением. А Россия привыкла к тому, что скипетр держит женская рука. Вы напомнили мудрую монархиню, мою благодетельницу. Но вы знаете, я не скрывал от вас еще при жизни монархини, чей образ наполняет мое сердце. Я не изменился в своих чувствах. Вы обвиняете меня в желании власти. Но я раб ваш!.. Или вам кажется невыполнимым то, что я предлагаю вам? После того, что совершилось в эту ночь, может ли быть что-либо почитаемо невозможным в России? А вспомните, что творилось у нас по смерти Петра Великого, когда Меньшиков с несколькими гренадерами выломал двери той залы, где главные государственные сановники совещались об избрании преемника, с обнаженною саблей провозгласил императрицей Екатерину Скавронскую, вышедшую из черни и преданную ему совершенно еще с тех пор, как она была в его доме служанкою и наложницей его гостей. А Елизавета Петровна? Ей стоило только войти во дворец и, взяв из колыбели императора Иоанна, отдать его в руки гренадер, чтобы объявить себя царствующей! А сама великая Екатерина, моя благодетельница! Два гвардейских офицера, братья Орловы, в двое суток делают совершенный в правлении переворот, которому безмолвно покоряется все пространнейшее в мире государство без малейшего кровопролития. Вот примеры! В сей миг власть валяется на земле. Первый, кто ее поднимет, и будет править. Возьмите же ее! Скажите только одно слово, а я уже все устрою! Я ручаюсь вам за гвардию!
