Я обещала, что напишу о «яме для беременных женщин», как окрестил ее Пьер. Но в редакции развели руками:
– Такой интересный материал, и вдруг – ложка дегтя! Возможно, я просто плохо написала…
Рядом с вами я часто ловила себя на мысли, что не могу кипеть так, как вы, по каждому пустяку. Житейски я была опытнее вас, мыслила категориями реальности – говорила же, что про яму не напечатают. А вы просили:
– Все-таки напиши! Не бойся, тебя ни в чем не обвинят. И я завидовала вам. У вас из-за таких ям рвались нервы, сердца, а мне было досадно, обидно, но не смертельно.
Однажды Пьер пришел к нам ужинать и страшно ругался. В этот день их с Николь не пустили пообедать в ресторан «Динамо», потому что на ней были брюки – а пришли они после лыж… Пьер кричал:
– Они с ума сошли! Я же пришел в спортивный ресторан! Разве можно не кормить человека из-за того, как он одет?!
Чтобы успокоиться, достал сигару, закурил:
– Очень хорошие сигары. Мне их, между прочим, подарил Анастас Микоян.
– Как это? – заинтересовался ты.
– Мы встретились на приеме. Говорили о том о сем. Потом он спросил, какие у меня здесь трудности. Я пожаловался, что не всегда могу купить сигары, а я к ним привык. Микоян рассмеялся – недавно на Кубе ему подарили ящик сигар, а их никто не курит. На следующий день я получил от него этот ящик и впервые почувствовал себе миллионером! Ящик самых лучших сигар! Я немножко хвалюсь, – улыбнулся Пьер, – но я действительно был тронут и рад. Почему ты не куришь сигары, Назым?
– Не знаю, пробовал – не идет…
– Советую тебе привыкнуть к сигарам или курить трубку. Врачи говорят, что самый большой вред от сигарет, рак легких получается. Нам с тобой хватит и инфаркта.
Ты взял у Пьера сигару, повертел ее, понюхал, надкусил, закурил, бросил…
А Пьер уже с восторгом рассказывал о розовом городе из розовых снов – Ереване. Они с Николь только что вернулись оттуда.
– Назым, ты был в Ереване, конечно?
– Нет, брат. Не пришлось пока.
– Почему? Неужели они тебя не приглашают, потому что ты турок?
– Почему не приглашают?! У меня там друзей полно. Сарьян, например. Очень люблю его картины. Очень! Еще люблю музыку Бабаджаняна. Мой хороший друг физик Артюша Алиханян. Театры там меня играют, да мало ли… Я обязательно поеду в Армению, но ты понимаешь, Пьер, мне все-таки совестно, какое-то чувство вины… Столько армянской крови пролили мы – турки! Так жестоко! Когда думаю об этом, мне больно. Скорее нужен коммунизм, скорее! Только он даст людям настоящее просвещение, иначе темный народ можно использовать для любого грязного дела, которое он сам себе потом не сможет простить. За ужином Пьер спросил:
– Что это у вас за вино? – он поднял бокал, посмотрел на свет и, отхлебнув глоток, воскликнул. – Формидабль! Экстраординер!
– Друзья прислали из Тбилиси на мой юбилей корзину лучших вин Грузии. Так что, брат, не только ты получаешь подарки.
Ты помолчал, потом посмотрел на Пьера задумчиво и серьезно:
– Скажем доброе слово о дружбе армян, грузин, французов, турков и русских! Вот еще скоро придет мой друг Кара Караев. Когда к сердцу подступает тоска по родине, еду в его Азербайджан. Боль не проходит, но там всегда становится легче… Поезжай в Баку, Пьер, тебе там обязательно понравится!
– А в Тбилиси ты был?
– В Тбилиси, конечно. Красивый город! Хорошо вообще живут. Недавно мы с Верой отдыхали на Кавказе. Были на Пицунде, на даче у изумительной актрисы Медеи Джапаридзе. Гуляли, обедали. Вдруг Медея мне сказала: «Я помню, Назым, как вы пришли к нам в театр смотреть свою пьесу. После спектакля мы устроили в вашу честь ужин, большой стол накрыли, много народу собралось. Мы были так рады встрече с вами! После разных тостов за вас кто-то предложил тост за Сталина. Мы встали, подняли бокалы, а вы продолжали сидеть и даже не притронулись к вину. Многие в тот вечер обиделись…» – «Это было после ХХ съезда. Я не мог, миленькая. Извините. Есть вещи, которые не могу сделать».
Мы всегда встречались вчетвером. Иногда нам с Николь надоедали ваши политические споры, и мы уходили в мою комнату. Сидели тихо, пили чай и говорили о том же, что и вы, только без крика.
Помню, как однажды вы просто поймали у нас за столом азербайджанского писателя Мехти Гусейна, который остался приверженцем Сталина, и в два голоса нападали на него. Скоро вы окончательно утратили всякое самообладание и провозглашали свои политические доктрины в никуда, ведь уже никто никого не слушал. Все, что давно накопилось в душе, требовало выхода. Вы как одержимые кричали друг на друга безо всяких пауз в безумном сражении трех монологов. Мы с Николь в конце концов испугались. А Мехти Гусейн просто сбежал.
Когда мы остались вдвоем, я сказала тебе, что даже из-за такого зла, как сталинизм, не стоит умирать. Ведь исторически эта проблема с повестки дня снята ХХ съездом, и сегодня сталинизм доживает только в отдельных людях.
– Откровенно говоря, я так разозлился на Мехти не потому, что он отсталый коммунист и проповедует вождизм, а из-за этих открыток…
Помнишь, Назым, как ты ждал прихода Мехти? Ты и Пьера-то в тот день позвал «на него».
Ты отметил в своем календаре день 7 февраля, когда Мехти должен был вернуться из двухнедельной поездки по Турции.
– Что тебе привезти с родины, Назым? – спросил он, улетая.
– Привези открытки, брат. Это недорого, а я все-таки увижу мою Турцию.
И вот Мехти у нас. Ты суетишься около него:
– Ну, расскажи, брат, как там? Что ты видел? Где был? С кем встречался?
Мехти загадочно улыбается:
– Очень красивая страна! – и достает пачку цветных блестящих открыток, рассыпает их по столу.
Ты хватаешь одну, другую, третью, садишься поближе к свету и начинаешь раскладывать открытки на столе, вглядываешься, всматриваешься в них – ты так взволнован. Наконец отодвинулся от стола, снял очки, обнял Мехти.
– Спасибо, брат, что не забыл мою просьбу.
А Мехти вдруг подошел к столу, собрал одним движением все открытки, как колоду карт, и сунул в карман.
Ты обомлел, смотришь на него – не понимаешь, шутит он или серьезно.
– Извини, Назым, не могу тебе их оставить, – говорит Мехти. – У меня половина Баку знакомых, всем нужно что-то дать из Турции. Вот я им и раздам открытки. Хочешь, выбери одну – он снова вытащил пачку из кармана.
– Нет, спасибо, Мехти. Не хочу.
А помнишь, как Пьер пришел к нам зимой после операции?
Он был счастлив, с восторгом рассказывал о своем молодом хирурге. Задрал вишневую шерстяную рубашку, надетую прямо на голое тело:
– Вот он настоящий маэстро! Смотрите, эта линия, по-моему, красива сама по себе. Косметический шов.
Мы увидели на его смуглом животе тончайшую изломанную линию, действительно, изысканного рисунка. Тогда же узнали, что это лишь первая операция, и через полгода Пьеру предстояло оперироваться снова. Но он уже не говорил об этом с прежним беспокойством. Теперь Пьер верил своему хирургу:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
