– Ваше благородие! Там наши! Пленные! Больше сорока душ! Немцы их сутки продержали без воды и пищи, так двое раненых в сарае и скончались!
– Офицеры есть? – Борис взял со стола фуражку и направился к выходу.
– Есть, трое. Они вас спрашивали.
День быстро подходил к концу. Августовское солнце, наполовину скрывшись за верхушками деревьев, освещало место недавнего сражения. Большая часть Нелюбовского отряда, кто не стоял на часах, сняв оружие и амуницию, рыли могилы своим товарищам, остальные, окружив бывших пленных, что-то возбужденно с ними обсуждали.
Заметив поручика, все замолчали, а трое, отделившись от остальных, направились к Нелюбову, и в одном из офицеров Борис с удивлением узнал своего старого друга Дмитрия Щербицкого, и от неожиданности встречи и внешнего вида своего товарища, оторопело уставился на грязного и оборванного штабс-капитана.
– Борис! Вот так встреча! Так это ты нас спас? А то твои казаки все – Нелюбов, да Нелюбов, я и не подумал, что это ты! Знакомьтесь, господа, Борис Нелюбов, мой товарищ по Николаевскому училищу, самый бесшабашный юнкер из всего нашего выпуска, а это мои собратья по несчастью, поручик Сухонин и прапорщик Варенцов.
Борис по очереди пожал руки поручику и прапорщику, которые выглядели ничуть не лучше штабс-капитана, но обрадовались встрече не меньше его.
По дороге в избу, которую Борис определил как штабную, Щербицкий рассказал о том, что XV армейский корпус генерала Мартоса, в котором он командовал батальоном, понес тяжелые потери в боях за Мулен. Город они не взяли, а когда в тыл ударили немцы, обе дивизии корпуса, 6-я и 8-я, были практически уничтожены. Генерал Мартос, по-видимому, погиб, а о командующем ничего неизвестно. Два дня назад Самсонов приехал в штаб корпуса, да там и остался, а когда начали отступать, то была такая каша, что Щербицкому даже сейчас вспоминать стыдно.
– Вот скажи, Борис! Как такое могло случиться, что мы оказались разбиты? Мой батальон весь лег, а ни на шаг не отступил. Меня в траншее немецкий снаряд почти похоронил, спасибо солдатам, не бросили, откопали! Пришел в себя, вижу, они все восемь оставшихся в живых вокруг меня собрались, а немцы рядом стоят и решают, что с нами делать, – сейчас расстрелять или после обеда. Я не выдержал такого издевательства и говорю: «Я – офицер русской армии, немедленно позовите командира», – так они на меня глаза вытаращили, как будто обезьяна заговорила.
Нелюбов с сочувствием взглянул на Щербитского, в глазах которого мелькнули слезы горечи. В Николаевском училище их койки располагались по соседству, и молодые люди, обладая схожими характерами, довольно быстро сдружились. И теперь, вспомнив, как Дмитрий, зачастую не задумываясь о последствиях, выступал на стороне задиристого приятеля в стычках с юнкерами старшего курса, Борис Нелюбов опять испытал то полузабытое чувство товарищества, которое с годами у людей, которые больше всего на свете ценят верность и мужскую дружбу, немного притупляется, но целиком и полностью не исчезает до конца жизни никогда.
* * *
В штабной избе Борис распорядился, чтобы офицеров покормили, сам же достал трофейную карту Восточной Пруссии и, не отрываясь, долго смотрел на нее, как будто она могла дать исчерпывающий ответ на вопрос, который с недавнего времени мучил поручика: как теперь пробираться к своим, пополнив отряд буквально свалившейся с неба пехотой?
VI
Сообщение Верховного главнокомандующего генерал-адъютанта Николая императору Николаю II от 19 августа / 1 сентября 1914 г.
О причинах катастрофы 2-й армии генерала Самсонова
ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ
Командированный главнокомандующим генерал-квартирмейстер Северо-Западного фронта ген. Леонтьев приехал с роковой вестью: XIII и XV корпуса, части XXIII, а именно – 2-я дивизия и Кексгольмский полк, были окружены и погибли.
Ген. Самсонов при отступлении застрелился, командир XV корпуса ген. Мартос и весь штаб, за исключением начальника штаба, убиты, также убит начальник штаба XIII корпуса ген. Пестич.
О командире корпуса ген. Клюеве сведений нет. Лейб-гвардии Литовский полк уцелел, понеся большие потери от огня тяжелой артиллерии, действия которой до сих пор, где бы она ни появлялась, имеют решающее значение, так как у нас средств борьбы с ней мало. Из состава 3-й Гвард. дивизии Петербургский полк уцелел, а Волынский, по-видимому, не успел принять участия в бою.
I и VI арм. корпуса, по имеющимся у меня до сих пор сведениям, в этом бою не пострадали. Им дана директива отходить, сближаясь, на линию Млава, Хоржеле.
1-й армии указано в зависимости от обстановки отходить на линию Инстербург, Ангербург, всемерно стремясь в будущем войти в связь с оставшимися корпусами 2-й армии…
При первом моем свидании с ген. Жилинским он высказал, что недоволен распоряжениями покойного ген. Самсонова, на что мною было предложено его сменить. Ген. Жилинский тогда попросил повременить.
Причины катастрофы 2-й армии – отсутствие связи между ее корпусами, своевольный перерыв телеграфного сообщения покойным командующим 2-й армией со штабом. Последний, со своей стороны, хотя и принял меры для восстановления связи, но неудачно.
Кроме того, у меня есть основания предполагать, что штаб фронта некоторые известные обстоятельства от меня скрывал, надеясь их поправить. Тем не менее, Ваше Величество, всецело беру ответственность на себя.
На австрийском фронте упорные бои продолжаются.
Генерал-адъютант Николай
* * *
На Восточную Пруссию опустилась ночь. Нелюбов вместе с Усовым проверили посты и возвратились в штабную избу. Зная педантизм немцев, Борис надеялся, что ночь пройдет без приключений, но перед рассветом из деревни надо было уходить. Но куда? На сравнительно небольшой площади сосредоточено столько германских частей, что пройти незамеченными теперь вряд ли удастся.
Офицеры после незамысловатого ужина дымили папиросами, что-то оживленно обсуждая. Борис молча присел рядом и прислушался.
– Наши трехдюймовки против их «чемоданов», что слону булавка, – продолжил спор артиллерист Сухонин, начатый еще до прихода Нелюбова.
– Моя батарея три раза выходила из-под огня, а в четвертый раз не успела, после первого залпа нас и накрыло. У них даже на бронепоездах десятидюймовки стоят, сам видел, попробуй достань такого! Он, как Фигаро, минуту назад здесь был, а через час из-за соседнего леса лупит. – Сухонин в отчаянии махнул рукой. И, повернувшись к Борису, пояснил:
– Нас через станцию гнали, что в семи верстах отсюда, так я видел тот бронепоезд, что мою батарею с землей сровнял. Красавец. Нам бы пару таких, да все эта немецкая колея, будь она неладна… У нас и снарядов-то наперечет было, наши вагоны на границе застряли, а на лошадь много ли нагрузишь.
– А что, господин поручик, раз вам так понравился немецкий бронепоезд, давайте его угоним? – Борис с улыбкой смотрел на Сухонина, который удивленно молчал, не понимая, шутит Нелюбов или говорит серьезно.
– Как угоним? – растерянно произнес Варенцов. – Это же не лошадь!
– Очень просто, он наверняка под парами стоит, сядем да поедем, – Борис положил на стол карту, приглашая офицеров принять участие в обсуждении.
– Я несколько суток с казаками по немецким тылам рыскаю. Плотность войск такая, что мы и десять верст не пройдем, как нас обнаружат. И через полчаса, господа, ждет нас или славная смерть на поле брани, или плен. Хотя… я предпочел бы первое.
Сухонин и Варенцов на последние слова Нелюбова смущенно потупили взор, вспомнив собственные злоключения, а Щербицкий неожиданно рассмеялся:
– А ведь правду сказал в училище наш ротный! Не бывать Нелюбову генералом, у него страх, как инстинкт самосохранения, напрочь отсутствует. Первая же война его и прославит, и погубит…
Борис немного поморщился совершенно некстати прорвавшейся веселости Щербицкого, понимая, однако, что позор плена не может пройти для русского офицера даром, и его новые товарищи, если, конечно, останутся живы, никогда не забудут те часы, которые провели в качестве беспомощных и бесправных людей, именуемых военнопленными.
Целую ночь офицеры вырабатывали план операции. Недостаток исходных данных о количестве войск на станции особенно беспокоил Сухонина и Варенцова. Там запросто мог оказаться целый полк, а сто тринадцать человек, даже будь они все, как один близкие родственники Геракла, с противником, численность которого превышает атакующих в десятки раз, справиться были просто не в состоянии. Но идею Нелюбова горячо поддерживал Щербицкий, а хорунжий, который не участвовал в обсуждении и только молчал да слушал, когда его спросили, что думает он о захвате станции, бронепоезда и вообще об этом плане, пожал плечами и, посмотрев на Нелюбова, пробасил:
