— Беги, беги! Полный атас, идиотка! — кричу я сейчас самой себе.
Я вела себя как полная дура еще и потому, что детский дом был тогдашним моим представлением обо всем мире —из него нельзя убежать. Взрослые — повсюду, а раз так, значит спасения нет нигде.
Как ни была я чутка, он сумел отворить дверь бесшумно и вошел в квартиру на цыпочках.
— Привет, девочка! — сказал он весело. И показал грязные ботинки, которые держал в левой руке — мол, вот почему так тихо. Я сразу поняла, что это псих. Обритая наголо голова. Страшно оттопыренные уши в коростах. Белый больничный халат, видный из-под короткого плаща. Голые руки-удавы в свежих порезах и мазках зеленки. Рваные носки, из дыр которых лезли черные ногти. И почему-то еще куча мух, которые влетели с ним в комнату! Несколько мух ползали по черепу, и он их не чувствовал. И наконец глаза — одновременно безумные и умные. Глаза психопата. Он почти не моргал. Веки словно приклеены. Близость маленькой жертвы возбудила психа до состояния истеричной веселости. Но я уже знала одного такого безумца Колю Бешеного — санитара из изолятора в нашем интернате — и потому разом проникла в тайну безумия — он до неистовой истомы, до испарины ненавидел женщин.
— А я не девочка! Я мальчик! — выпалила я в ответ.
— Но! но! но! — Он сел напротив меня за обеденный стол, где застал меня, ворвавшись в гостиную, — и поболтал в воздухе немытым пальцем в пятнах зеленки, — Здесь живет маленькая мерзкая писюха! — лицо психопата исказила кошмарная гримаса.
— Вы ошиблись. Я мальчик, — сказала я с оттенком мальчишеского презрения к девчонкам.
Он был явно сбит с толку моим упрямством и глядел с детской недоверчивостью. На счастье, я была тогда коротко подстрижена и действительно походила на мальчика.
— А где та мерзкая гадина, вонючка, писюха?! — крикнул он в бешенстве и выхватил из кармана плаща медицинский скальпель, примотанный проволокой к деревянной ручке.
— Такая черная? Высокая? — спросила я, скрывая ужас, и в панике чувств описывая служанку Фелицату.
— Да, черная грязная волосатая писюха, — кивнул маньяк.
— Она в ванной спряталась, — и я приложила палец к губам, — тссс!
— А! Тссссссссс… — просипел он и осклабил страшный рот, где от зубов остались лишь острые обломки, и заговорщически подмигнул безумным глазом, — сыграем в ножички?
— Давай! — согласилась я с интересом, как положено настоящему мальчишке.
— А ну, клади руки на стол! — От сумасшедшего исходила такая зверская сила и страсть помешательства, что я положила ладошки на стол и растопырила пальцы веером.
Он склонил голову, изучая руки, и насвистывая с исключительной правильностью пассаж из оперы Мейер-бера «Роберт дьявол», поднял нож. Этот свист напугал меня не меньше, чем скальпель. Я тогда таскалась с теткой по операм и сразу узнала мелодию.
Кха! И безумец нанес лезвием серию молниеносных ударов между моими пальчиками так, что нож ни разу меня не поранил. Он был в диком восторге от своей ловкости и громко расхохотался.
Любимый тетушкин стол из карельской березы был безнадежно испорчен адскими царапинами.
— Теперь ты! — Психопат протянул мне самодельный нож и растопырил на столешнице свои страшные руки. Я взяла оружие двумя ручками, замахнулась — если первый удар пришелся между пальцами, то при втором — лезвие скальпеля вонзилось точно в мясо между указательным и средним, там где кожа натягивается перепонкой. Я обмерла. Кровь брызнула на стол, но псих только рассмеялся безумным хохотом: ведь я проиграла состязание в ловкости! С полоумной радостью он вытащил засевшее лезвие из стола и из руки, и стал лизать языком рану, лизать словно собака, лакающая воду из лужи. Только тут я почуяла от безумца запах больницы. Едкий мерзкий запах отчаяния.
Внезапно зазвонил телефон — веселость психопата мгновенно испарилась. С перекошенным от злобы лицом, он метнулся к аппарату на телефонном столике, сорвал трубку и стал яростно кукарекать, лаять, мычать, выть, изображать звуки задницы и быстро-быстро плеваться в телефонную трубку. Я тихонечко встала из-за стола. Но не тут-то было!
Сокрушительным ударом разбив трубку об стену, и отшвырнув лохмотья пластмассы, сумасшедший преградил мне дорогу. Нож оставался лежать на столе. Опустившись на колени, умалишенный вдруг принялся по-собачьи обнюхивать меня, жутко раздувая ноздри. Я тогда была невысока и, опустившись на колени, псих близко-близко заглянул в мое лицо мутными глазами в красных прожилках. Безумные дырки жадно всасывали частички моего детского запаха. И с каждым вздохом психопат все больше и больше возбуждался: «Писюха! маленькая мерзкая вонючка, шлюшка… писюхой пахне-е-ет!» Его колотило, как от озноба, зубы клацали. На губах появилась пенка. Глаза почернели от бешенства. Изо всех сил я ударила его по щеке и честных слезах выкрикнула: «Я мальчик! Мальчик!»
Почему я не взяла тот револьвер из сумочки?! Я же знаю — нужно только прицелиться и нажать курок!
— Я мальчик! — И снова хлобысть его по щеке! Помешанный моргнул от удара, первый раз моргнул!
И вскочил на ноги. Он был явно испуган моей оплеухой. Смущен и даже растерян таким мальчишеским натиском.
— Пойдем пописаем, — предложила я с вызовом, продолжая разыгрывать возмущение подростка, которого обзывают девчонкой.
— Пойдем, — маньяк разом стих и присмирел.
В длинном мешковатом свитере, который наползал на колготки, моя фигура выглядела довольно бесполо. Вот если бы я была в юбочке… я бы, конечно, погибла.
Я уверенно пошла к туалету, а проходя мимо ванной сделала знак — она там… Псих осклабился и приложил оттопыренное ухо в болячках к двери: «А, писю-ха-а-а…»
— Тихо! — Я приложила палец к губам, — услышит. Он тут же перешел на шепот:
— Гадкая черная большая грязная писюха…
В его помешательстве было много от наивности малого дитяти.
В туалете я смело сказала: «Чур, ты первый!» Он подчинился игре, и я — мельком — увидела все безобразие самца. Моего отвращения хватило впоследствии чуть ли не на семь лет девственности.
Делая свое нехитрое дело, ненормальный был явно скован моим присутствием. Страшные от корост уши покраснели, дыхание стало прерывистым, он даже встал ко мне полуоборотом и потому спокойно отнесся к тому, что я просто — бац! — вышла в коридор и даже прикрыла за собой туалетную дверь.
Выйдя на цыпочках в прихожую, я уже собиралась было распахнуть входную дверь и пулей выскочить на лестничную площадку, но ангел-хранитель снова спас Красную Шапочку — психопаты невероятно чутки, его не обмануть, услышав, что жертва пытается спастись, он впадет в столь страшную ярость, остановить которую может только пролитая кровь жертвы. «Нет, нет», — я быстро вернулась из прихожей в гостиную, нож лежал на том же месте, — «Не смей трогать его вещь!» — шепнула я себе, вышла на балкон и, понимая, что уже не успею снять кроссовки, встала сначала на табурет, затем — на узкие перильца, а оттуда шагнула на заветный спасительный карниз. Лишь бы дойти до водосточной трубы, обнять ее крепко накрепко двумя руками и ждать помощи.
Я не успела и сделать шага, как психопат ракетой вылетел на балкон. Увидев меня на карнизе, он снова был сбит с толку. С одной стороны, ничего не стоило схватить жертву протянутой рукой, с другой стороны, он не понимал, что я делаю на стене — сознание идиота оказалось поставленным в тупик.
Я сделала второй осторожный шажок по карнизу. Из под ног посыпались камешки и кирпичное крошево и… боже! они падали вниз. Не надо туда смотреть! Сумасшедший снова щерился полоумной улыбкой разбитого рта, он принял происходящее за новую игру. Уверенно взобравшись на балконное перильце и расставив руки, он принялся с дьявольской ловкостью лунатика легко шагать взад и вперед по узкой металлической полоске, едва ли шириной в три сантиметра, демонстрируя, что тоже запросто способен вытворять такие вот штуки-дрюки. На —углах перилец он спокойно поворачивался на пятках, не обращая внимания, что внизу четыре этажа высоты большого сталинского дома, то есть, обычных этажей — больше чем пять. Сила его безумия была поразительной.
Я ободряла чокнутого вымученной улыбкой и оттчаян-но цеплялась за стенку — шажок, еще один шажок, еще… а вот и спасительная водосточная труба! Я обняла ее с такой страстью, на какую способно только несчастное сердце.
Теперь я была на безопасном расстоянии, и психопат мгновенно учуял это, — он не сможет дотянуться до меня руками. А! Его реакция молниеносна — прямо с перилец он делает уверенный шаг на карниз, где его нога в рваном носке никак не помещается! Псих с силой давит на кирпич, часть карниза откалывается и, потеряв равновесие, безумец срывается вниз. Странно, но я вскрикиваю от ужаса, и что же! Тот успевает одной ручищей ухватиться за балконное ограждение — падая, ухватиться! — без всяких усилий подтянуться вверх и выбраться на балкон. «А, писюха!» — вскричал он голосом обманутого чудовища и, схватив лыжную палку, — лыжи стояли на балконе — попытался дотянуться до жертвы. Если б это были взрослые лыжные палки — сбить меня с карниза ничего бы не стоило, но в руках безумца была детская лыжная палка: бамбуковая тросточка с пластмассовым блюдечком. И все же алюминиевый кончик свистел в воздухе буквально в нескольких сантиметрах от моей спины. Я изо всех сил вжималась в стенку, обнимая трубу. Внезапно труба дрогнула. Глянув вверх я в панике увидела что от моей тяжести часть трубы начинает рывками выдираться из железных звеньев, как позвонок из позвоночника.
