— Шесть часов, — подсказал я.
— Когда у них половина одиннадцатого, у нас половина пятого.
— Здесь время указано приблизительно, — сказал я, чувствуя, как инициатива переходит в мои руки, теперь я задавал вопросы и направление расследования — ненадолго, конечно, но все-таки… приятное ощущение. — Но по своим каналам вы легко можете получить нужную информацию. И если окажется, что оба убийства произошли не только при одинаковых обстоятельствах, но и физически в одно и то же время…
— Чушь, — сказал Стадлер. — Что вы мне голову морочите, Бочкариофф или как вас там? Не мог один и тот же убийца в одно время оказаться в двух разных городах!
— Господи! — в изумлении воскликнул я. — Мне и в голову не пришло бы убеждать вас в такой чепухе. Конечно, разные убийцы. Но вы не можете расследовать смерть Гастальдона, не приняв во внимание убийство в Стокгольме. Не бывает таких совпадений! Значит, прямая связь. Двое убийц, но один мотив. Договоренность. План действий. Не знаю — это ваша работа. Я хочу сказать, что госпожа Беляева — и вы легко это проверите у любого оперного агента, да хоть в компьютерной картотеке нашей Лирической оперы, — никогда не была в Стокгольме, никогда не пела ни с Хоглундом, ни с ди Кампо…
— Ди Кампо? — нахмурился Стадлер.
— Вы же только что читали! Это исполнитель партии Ренато в шведской постановке «Бал-маскарада».
— Послушайте, — старший инспектор переводил взгляд с меня на Тому и обращался, видимо, к нам обоим, скорее даже к ней, поскольку вообразил, что я, будучи физиком, а не музыкальным критиком, смыслю в опере гораздо меньше примадонны, — послушайте, вы сказали, что это один и тот же спектакль. Я чего-то не понял? Композитор один, согласен, но названия разные. Там что, одинаковые мизансцены в финале?
— Это одна и та же опера, господин Стадлер, — сказал я. — В том-то самое удивительное. Долгая история на самом деле, но если в двух словах… В одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году Верди, после того, как закончил переделывать «Стиффелио» — новую версию он назвал «Арольдо», — искал сюжет для следующей оперы…
— Послушайте, господин Бочкариофф, — раздраженно сказал старший инспектор, — у меня нет времени выслушивать ваши музыковедческие истории.
— Но это важно! — я повысил голос. — Пять минут, и вы сами поймете, насколько это важно для вашего, черт побери, расследования!
— Ну, — коротко бросил Стадлер.
— Так вот, после премьеры «Арольдо» Верди искал пьесу, которую мог бы переложить на музыку для неаполитанского театра «Сан Карло». Опера должна была быть представлена в карнавальный сезон следующего года. В поисках темы Верди перечитал огромное количество всякого хлама, и тут на глаза ему попалась пьеса французского драматурга Эжена Скриба «Густав III, или Месть в домино». Сюжет показался Верди увлекательным, но…
— Нельзя ли короче? Вы уже потеряли минуту из пяти.
— Не будете перебивать — будет короче. Так я о чем? Да… Увлекательный сюжет — придворные интриги, пророчество, любовь, ревность, убийство на балу — все, что требуется, чтобы публика с замиранием сердца…
— Господи! — Стадлер хлопнул по колену ладонью.
— …с замиранием следила за действием. Но на этот сюжет в тридцать шестом году французский композитор Обер уже написал оперу, и она с успехом шла в течение нескольких сезонов. К тому же, у Верди не было либреттиста. Франческо Пьяве, который написал для Верди «Риголетто», «Травиату»…
— Может, вы избавите меня от итальянских названий и имен? Они имеют к делу хоть какое-то отношение?
— Имеют. Пьяве был болен и не мог работать. Тогда в сентябре пятьдесят седьмого года Верди, будучи в Венеции, где он присутствовал на премьере «Симона Бокканегры», обратился к Антонио Сомма, адвокату, который настолько не любил свою практику, что большую часть времени проводил в опере, а не в своей конторе. Он даже как-то писал водевили, и они шли в нескольких театрах с умеренным, надо сказать, успехом. Сомма писал для Верди либретто на сюжет «Короля Лира», но эта опера так и не появилась на свет…
— И это замечательно, — сказал Стадлер, передал мне лэптоп и встал. — Доскажете вашу интереснейшую историю как-нибудь в другой раз. Спасибо, господин Бочкариофф, за то, что обратили мое внимание на убийство в Стокгольме. Не думаю, однако, что между двумя этими преступлениями существует какая-то связь. Предполагать какой-то всемирный заговор против оперных теноров… Несерьезно, верно? Балаган. И успокойтесь — я вижу, вы готовы землю рыть, лишь бы доказать мне, что госпожа Беляев не имеет к убийству Гастальдона никакого отношения, — но я ее… вас, мисс Беляев… ни в чем и не обвиняю. Жаль, что вы так мало видели. Ну, что поделаешь… Не буду больше вам мешать, у вас ведь сегодня премьера.
— Странно, — сказал я, тоже поднявшись и стоя на пути старшего инспектора к двери. Я вовсе не собирался загораживать ему дорогу, но почему-то именно сейчас не хотелось, чтобы он ушел, не дослушав. Что-то наверняка было в этом, уверен, не случайном совпадении двух убийств, а понять, что именно, я мог, я точно знал, что мог, но для этого нужно было думать и, как ни странно, говорить, говорить, мне всегда думалось лучше, когда я говорил, может, и чепуху, но именно тогда в голове рождались правильные мысли, которые я сразу и выбалтывал. На семинарах это производило впечатление, многие говорили мне, что поражаются стилем работы моего воображения, но именно так оно работало, а сейчас этот полицейский сбил меня с мысли, прервал слова…
— Странно, — повторил я, поймав мысль, не нужную на самом деле, но оказавшуюся ближе прочих к поверхности сознания, — что полиция не запретила премьеру.
— А почему надо было запрещать? — удивился Стадлер, будто не сам он вчера пытался сделать именно это. — За ночь были опрошены и обысканы все, кто был на сцене в момент убийства. И оркестранты. Вообще-то я ни минуты не спал, просто валюсь с ног. Театр тоже весь обыскали, от чердака до подвала, это была адская… Неважно.
— Нож вы не нашли, — резюмировал я.
— Если бы вы внимательнее читали новости на американских сайтах, — поразил меня Стадлер моим же оружием, — то знали бы: нет, не нашли. Журналисты смакуют это обстоятельство, будто не представляют, как искать иголку в стоге сена.
Он пожал плечами, кивнул Томе, сидевшей с закрытыми глазами и не увидевшей поданного ей знака прощания, и обошел меня, как обходят лежащую на земле готовую взорваться гранату.
— Жаль, — сказал я, — что вы не захотели послушать, как Верди и Сомма сочиняли оперу. Это вам очень пригодилось бы в расследовании.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
