– Давно эта горлица сидит в гнезде? – радостно спросил я.
– Не знаю. Я впервые ее вижу, – отозвалась Лидия у меня за спиной.
Мне стало неприятно. Впервые видит! На что же она смотрит целый день, кроме собственной физиономии в зеркале!
– Это не делает тебе чести, – сказал я.
– Почему?
– Просто не делает чести! Все-таки она – мать! Я не обернулся и не взглянул на нее, но был уверен, что задел ее сильно и по больному месту. У нас не было детей. И я все еще не знал, почему после стольких лет брака у нас нет детей.
Здесь, наверное, следует еще раз остановиться, чтобы кое-что объяснить. Зачем мне понадобилось делать ей это замечание? Неужели каждый должен вставать по стойке «смирно», увидев горлицу в гнезде? Да, но ведь я тогда не знал, что все люди – разные. Настолько же разные, насколько их много на нашей набитой народом планете. Тогда я видел в людях только общее, но понимал его как одинаковое; а различия относил в разряд несущественного и случайного. Эта же ошибка оказалась роковой для множества социологов и философов. Но сейчас это не представляет для нас интереса. Важно другое: вначале я судил о людях по себе, и каждое различие удивляло меня. Здесь вы в самом деле можете неправильно меня понять. Я вовсе не считал себя центром вселенной или неким эталоном. Наоборот, совсем наоборот. Я вообще не думал о том, лучше я других или хуже, не рассматривал себя как некую среднеарифметическую величину. Но все-таки подумайте сами! Если «одно» по своей сущности равно «пяти», то есть пяти одинаковым единицам, то и «сто пять», например, тоже равно единице! Разница здесь только количественная. Каждый, кто бы он ни был и чем бы ни отличался от других, начинает считать с единицы. Я же в то время был только единицей и ничем другим. Тогда как же я мог бы постичь «сто пять» или «сто десять», если бы не умножал их на самого себя? Это никакой не эгоцентризм, это мера, которой я пользовался в силу отсутствия других мер.
– Идем, я покажу тебе кабинет, – сказала Лидия. В ее голосе звучало огорчение. Но не сильное. Мы пошли в кабинет. Я зря боялся, эта комната принадлежала не педанту, а деловому человеку, профессионалу как минимум. Большой стол с широкой столешницей, на котором можно чертить, но который служит и письменным столом. Еле уловимый скрытый беспорядок, свойственный кабинетам, которые служат для работы. Кажется, Лидия угадала мои мысли.
– Все так, как ты оставил, – сказала она. – Я здесь никогда ничего не трогаю. Ты очень сердишься, когда не найдешь какой-нибудь вещи на месте. Я только вытираю пыль и проветриваю.
Она ничего не трогает! Еще неизвестно, так это или нет. Потому что у меня снова появилось неприятное чувство, будто здесь чего-то не хватает. Я даже спросил ее, что это может быть.
– Ничего, – поспешно ответила она. – Все здесь так, как ты оставил.
Потом мы осмотрели спальню. Но тут все было в идеальном порядке и сияло чистотой, как она и обещала. Правда, меня сильно раздражал запах косметики; как я вообще мог спать в этой пудренице! Кровати стояли вдоль противоположных стен комнаты.
– Которая кровать моя?
– Вон та, возле окна.
Я так и знал. Просто был уверен, сам не знаю, почему.
– Тебе лучше прилечь, – добавила она. – Ты, наверное, устал. Ты отдохни, а я приготовлю обед.
– Хорошо, – сказал я, – только сначала открой окно.
Она открывала окно, а я смотрел через ее плечо на улицу. В десяти шагах от дома стояла низкая стена из кирпичей на растворе. За стеной снова были деревья. Одно из них, раскидистая черешня, наверное, было очень старым; пучки листвы у него росли только на концах гладких веток. Черешню окружали молодые кудрявые деревца, не плодовые. Хорошее место мы выбрали для нашего дома, как зеленый оазис… Я отошел и сел на кровать, застланную красивым шотландским пледом. Лидия все еще топталась по спальне, мне казалось, что она исподтишка наблюдает за мной, и я не мог лечь спокойно. Меня что-то смущало, я не понимал, что именно. Я не чувствовал эту кровать своей, хотя только что безошибочно узнал ее. Чужая кровать в чужом доме… Я стеснялся даже самого себя.
– Ну что же ты, ложись, – сказала Лидия. – Ляг, отдохни. Ведь ты у себя дома, милый…
Эта странная женщина, кажется, в самом деле читала мои мысли. Я прилег, все еще чувствуя себя неудобно. Она разула меня и вынесла ботинки в прихожую. Потом вернулась, укрыла меня легким одеялом и села рядом.
– Спи, засыпай, – сказала Лидия и погладила меня по щеке.
Ладонь у нее была теплая, но грубоватая. Наверное, она сама делает всю домашнюю работу. Сама моет посуду, сама чистит паркет…
Лидия вышла, я остался один и тут же понял, что в самом деле утомлен, хотя не прошел пешком и сотни метров. Из открытого окна веяло прохладой, тяжелые запахи кремов и пудры быстро испарялись, я чувствовал, что погружаюсь в сон. Но уснул не сразу, а сначала опять думал про Лидию.
Что это за женщина? Почему она так не уверена в себе? Почему так изменчива? Почему так далека? Так боязлива и покорна? Что произошло между нами?
Скоро я, кажется, все-таки уснул. И тогда произошло первое маленькое чудо моего нового существования – я увидел сон. Мне снилось, что я иду по берегу моря. Песок очень сухой и желтый, как увядшая трава, такой мелкий, что песчинки не заметны. Я вижу только собственные ноги, босые и мертвенно белые; я ступаю с какой-то машинальной легкостью, будто я не человек, а бесплотная тень. Потом я вижу море – синее и спокойное, какой бывает только вечность. В бескрайней дали, как острие сабли, блестит горизонт. Маленькие прозрачные волны вздымаются у самого берега и лижут мне ступни, но я не слышу плеска и не чувствую влаги.
Я снова иду по берегу. Теперь я вижу куда дальше. Мне виден мертвый тростник, который слегка колышется на ветру. Видно нежное прозрачное марево, которое тот же ветер теребит над краешком дюн. Вижу плотные и жесткие зеленые листья, растущие прямо из песка. Вижу божьих коровок – тучи божьих коровок, они дождем сыплются на тростник, стебли которого все так же лениво и равнодушно покачиваются на ветру.
Наконец, я вижу облака, клубящиеся под самым небом. Они похожи не на облака, а на женские волосы – пепельные, русые, золотистые; облака вьются, как живые, и в них поблескивают светлые блики, будто молнии. Очарованный, я останавливаюсь. Мне кажется, что ничего прекраснее я не видел в этом унылом мире, где нет чудес.
И я проснулся. В сущности, я не знаю, было ли это пробуждением; я не ощутил перехода от сна к действительности. В дверях стояла Лидия и молча улыбалась по-настоящему доброй, человеческой улыбкой. Я тут же послал к чертям все свои сомнения и вопросы, привстал на подушке и спросил:
– Я спал?
– Спал сладким сном, – ответила она и опять улыбнулась.
– Откуда ты знаешь?
– А я входила в комнату, мне нужно было кое-что взять. Ты спал около часа.
Значит, это был сон. Если так, то значит, ничего нет красивее снов! Я немного подумал и сказал:
– Теперь я знаю, чего не хватает жизни. Ей не хватает красоты. Истинная красота может родиться только в человеке.
– Я в этом не уверена, – нерешительно возразила она.
– Почему?
– Возьми, например, музыку. Она состоит из звуков, вернее, из тонов. А они существовали в природе до того, как появился человек.
– Да, но только человек может подобрать тона таким образом, чтобы получилось искусство.
– Это уже другой вопрос, – ответила она. – Красота и искусство – вещи разные, как бы они ни были похожи и близки. Даже самая красивая женщина на свете – это еще не искусство, дорогой мой. Ты помнишь «Купающуюся Сусанну» Рембрандта?
– Помню только название.
– А, ну хорошо. Так вот, эта самая Сусанна вовсе не красива. По-моему, она просто дурнушка. И все-таки это – искусство.
Странная штука – человеческая судьба. И далеко не так сильно зависит от случайностей, как кажется. С этим вопросом, или с этой проблемой, я столкнулся несколько месяцев спустя. И это вывернуло мою жизнь наизнанку, как перчатку. Но пока я имею право сказать только одно: чтобы происшествие стало событием в жизни человека, оно прежде всего должно зазвучать. А созвучие не случайно, оно – вопрос закономерностей… Голос Лидии снова вернул меня к действительности.
– Идем обедать, – сказала она. – Я приготовила тебе сюрприз.
Забыл сказать, что в холле у нас стоит большой обеденный стол с красивой резьбой. Он помещается в неглубокой нише между стеной моего кабинета и дверью спальни. Чудесный, солидный стол хорошего дерева, такой не купишь в магазине. Позже я узнал, что приобрел его на какой-то выставке. Лидия постаралась и накрыла его как на праздник. Тут было все – хрустальные бокалы, серебряные приборы. Я увидел очень изящный фарфоровый сервиз чудесного оттенка, почти кремовый. Лидии было явно приятно, что я рассматриваю все это с большим интересом.
– А это кто купил? – удивленно спросил я про сервиз.
