ним об этом бессмысленно — если только нет желания получить дополнительную черепно-мозговую травму в комплект к существующим нозологиям. Те пациенты, что на обследовании, стали отпрашиваться на ночь домой — выспаться. Нам с моим парализованным соседом-алкоголиком выбирать вообще не приходится — засыпаем под вой этой канонады как зайцы. А дедуля с молодым парнем — страдают.
— Ну что вы мучаетесь? — говорю я. — Там у поста медсестры два дивана. После ночного обхода берите матрасы и туда…
Утром заходят в палату с матрасами наперевес. Лица испуганные.
— Нет, я лучше тут буду, пусть храпит, — деловито и не без обречённости говорит дедуля.
— Ну и правильно, — уверенно соглашается молодой (с болезнью Бехтерева). — Хватит.
Выглядит это почему-то комично, поэтому я улыбаюсь и спрашиваю:
— Неудобно, да?..
— Нормально, — говорит молодой, но почему-то смущается.
— Да ну его… — Дед машет рукой в сторону коридора, словно отбивается от какой-то одному ему ведомой нечистой силы.
— Кого? — уже почти в голос смеюсь я. — Что случилось-то?
— Да этого… — смущается парень и краснеет как ноябрьская рябина. — Собаку выгуливает…
— Ага, собаку! — кричит дед. — Я его спрашиваю: ты чего ходишь-то всю ночь — туда-сюда, совесть, говорю, есть у тебя?! А он: «Есть. Я собаку выгуливаю». И спокойно так прохаживается… Ты пойми, да, — в коридоре! А собаки-то и нет! Вот ведь! И ходит, подзывает её: «Лайма! Лайма!» Дурдом, точно!
Маленький сосудик лопнул — тончайший, а в большом и сложном мозгу всё разрушилось. При этом ведь всё, казалось бы, на месте — слова знает, речь понимает, утки под кроватями у него не летают, писает он в писсуар (по задумке, по крайней мере) — всё четко, и руки даже после этого моет! Рассуждает тоже складно, воспоминаний много — вон и про парусник помнит, контакт с людьми поддерживает, включая дедулю с атрофией мозга, а эта трогательная эмоциональная привязанность к любимому зверю… всё есть — жизнь.
Но истории нет. И нет человека.
Часть вторая
TRACTATUS LOGICO-HISTORICUS
с эпиграфом, предисловием и послесловием
ЭПИГРАФ
В ПАМЯТЬ О ПРОФЕССИОНАЛЬНОМ ПРОШЛОМ АВТОРА
«Каждому практикующему психотерапевту приходилось сталкиваться с такого рода ситуацией: во время терапевтической сессии, после длительных и зачастую почти безрезультатных попыток донести до пациента ту или иную важную с точки зрения терапевта мысль, вдруг одна какая-то, на первый взгляд совершенно незначительная и невзначай произнесённая терапевтом фраза, подобно некому детонирующему устройству, вмиг преображает всё существо пациента, изменяет его отношение к проблеме, вызывает значительный, весьма стойкий психотерапевтический эффект и продвигает процесс лечения вперёд, минуя сразу несколько предполагавшихся весьма утомительными этапов. В дальнейшем пациент будет неоднократно обращаться к этой фразе, ссылаться на неё, апеллировать к ней, словно к некоей истине в последней инстанции, а также соответствующим образом модифицировать своё поведение. Разумеется, такая удача приходит нежданно и не слишком часто. В данном случае мы имеем дело с психологическим механизмом «переозначивания». […]
В чём же состоит, на чём основывается психотерапевтический эффект, описанный нами выше? Прежде чем ответить на этот вопрос, обратимся к широко известному аналитическому приёму, а именно к технике интерпретации. Оставляя за скобками вопрос достоверности предлагаемых аналитиками теорий, т. е. содержательного аспекта психоаналитической интерпретации, мы коснёмся сейчас лишь технической стороны дела. Психоаналитики понимают под интерпретацией процесс разъяснения (или толкования) смысла того или иного психологического явления. Интерпретатор-психоаналитик сообщает пациенту некий смысл, который он придаёт его сну, симптому или цепочке свободных ассоциаций, причём интерпретацией можно считать только тот случай подобного сообщения, когда новый смысл отличается оттого, который придаёт данному явлению сам пациент[4]. Иными словами, некое явление наделяется пациентом и аналитиком различными смыслами, а смысл последнего называется интерпретацией. […]
Психоанализ, узурпировавший права на владение смыслом, осуществил в этом отношении подмену слова (текста) на символ, но, поскольку символ сам по себе имеет двойственную природу, возникла возможность (и она была реализована в психоаналитической теории) проституировать интерпретацию в угоду умозрительных метафизических моделей. […]
Разрешение возникшего конфликта в философии было найдено Л. Витгенштейном[5], а троянским конём психоанализа в этом случае стал Ж. Лакан[6]. Л. Витгенштейн вернул понятию интерпретации изначальный смысл процесса понимания и под интерпретацией рассматривал перевод высказывания в другие знаки или действия, а Ж. Лакан переместил интерпретацию из сферы отношений символа и смысла в систему взаимосвязей означающего и означаемого [ «знака» и «значения», если использовать термины из лингвистики Ф. де Соссюра]. […]
Именно Ж. Лакан, как это ни парадоксально, учитывая все его бесконечные ссылки на Фрейда, показывает, что в процессе аналитической работы эффекттера-пии связан не столько с непосредственным действием психоаналитической теории, сколько с работой самой техники интерпретации, в процессе которой одно и то же означаемое [значение, некий психологический комплекс] может получить разные означающие [знаки]. В зависимости оттого, какими в процессе аналитической интерпретации станут эти новые означающие [знаки], зависит и то, какое поведение будет демонстрировать пациент. […]
Иными словами, приписывая означаемому [значению] новое означаемое [знаки], психоаналитик добивается определённой когнитивной трансформации в сознании пациента. После чего уже эта — новая — «идеология» и будет конституировать поведение пациента (его отношения и собственно поведенческие реакции). У. Эко, анализируя данное предположение Ж. Лакана, указывает, что таким образом не порядок означаемых [знаков] конституируется человеком, «но сам он конституирует человека»[7].
Рассмотрим пример. Очевидно, что человек будет вести себя по-разному, если в первом случае он относится к своим родителям (а следственно, и ко всему, что из этих отношений вытекает) с чувством благодарности и уважения, а во-втором — полагает, что хотел бы овладеть матерью и убить отца (эдипов комплекс). Разумеется, поведение его будет различным. Означаемым в данном случае является взаимосвязь «пациент — его мать» и «пациент — его отец», означающим в первом случае когнитивный компонент чувств уважения и благодарности, а во втором — мысли о бессознательном желании убить отца и сексуально сблизиться с матерью. Поскольку же в опыте любого человека можно отыскать единичные события и мысли, свидетельствующие о том, что он боготворит мать и ненавидит отца, подобная замена означающих [знаков] (при умелом использовании авторитета теории и виртуозной компиляции тенденциозно отобранных в процессе аналитической работы фактов) не составит особого труда. […]
В позитивной психотерапии работает, по сути, тот же самый психологический механизм переозначивания означаемого, но, в отличие от психоанализа, достаточно открыто и прямолинейно, а психотерапевт не скрывает своих истинных целей: он пытается убедить человека в том, что тот от природы хорош, способен к познанию и любви[8].
