Страшнее, может быть, чем потерять навсегда радость каждодневной жизни, было узнать зимнюю, ледяную сторону людей. Когда жив был князь, все веселились и пировали, воевали и молились богам, и каждый был повернут к ним своей зеленой, летней стороной…
Ледяной холод предателей, завистников, погубивших Игоря, оказался страшен.
Ольга очнулась: нельзя… нельзя…
В соседней горнице слышны были звуки, топот ног, там уже шла жизнь, перед статуей Макоши ставили новые цветы и меняли масло в светильниках.
Княгиня не мешала своим подданным молиться тем, кого они любили. Иначе…
Легко сломать жизнь, но восстанавливать ее труднее, чем воевать с самыми сильными врагами.
Ее дворовые верят в Макошу и не поклоняются Богородице, впрочем, она не раз замечала, что, проходя мимо ее иконы, многие почтительно склоняют головы. Женщины знают, как много вокруг таинственных и неведомых нам сил, поэтому и с чужими богами тоже лучше быть осторожными, чтобы не наказали.
Править людьми — это искусство и тяжелая повинность, которая иногда становилась ей нестерпимо трудна.
Княгиня представила, как меняют вышитые узорами рушники, которые каждый день возлагают на отполированные ими плечи богини Макоши. Женщины приходят к княжеским палатам и просят, чтобы взяли их рушник для Макоши, они проводят всю ночь около стражи, чтобы оказаться первыми. Среди киевлян есть поверье, что Макошь в Ольгином дворце помогает быстро и безотказно, ведь недаром она была ее жрицей. Впрочем, Ольга была верховной жрицей, пока… пока… не стала христианкой.
Но Марина, жена князя Святослава, доныне жрица храма Макоши на Лысой горе.
Каждый вечер, ложась спать, Ольга молила Богородицу, чтобы та простила ее за такую снисходительность. Но что делать?
В Киеве много христиан, еще больше язычников, и всеми нужно управлять мудро, чтобы не обидеть богов, тем более — не чужих…
Последнее время Марина опять отдалилась от нее, и это опасно. Сколько раз Ольга пыталась ее приблизить, улещивала, задаривала, но этого хватало ненадолго, а потом все повторялось сначала, будто ничего и не было, будто они в жизни ничем не связаны, будто Марина ей не невестка, а она ей — не свекровь… Будто Марина не родила ей внуков… Пожалуй, ради этого княгиня и терпела.
Да, нужно признать, что они не любили друг друга. Но ведь в жизни есть чувства и помимо любви связующие людей — уважение, почтение, страх, наконец, обязательства родства и памяти прошлого. Но все это часто совсем не действует, если у человека нет благодарности. Марина оказалась неблагодарной. Она не помнила, как Ольга не раз ее спасала от гнева Святослава, как помогала с детьми, как учила жреческим обязанностям…
«Почему я так сегодня не собрана, будто кисель плыву? — Ольга улыбнулась. Старшенький внук любил кисель… — Но ведь все эти сбивающиеся… спутанные мысли должны привести меня сегодня к одному… Гонец… Хазария… Раввин… Когда Макошь сердится на нерадивых, она путает у них пряжу», — подумала Ольга и с удовольствием представила себе лукавые глаза Макоши, ее деревянное тело, сплошь убранное вышитыми полотнищами. После того как рушники провисят день и ночь, их относят в храм, а ее украшают новыми.
В Византии Ольга наслышалась рассказов о зверствах иконоборцев, сражавшихся с собственным народом, и поняла, как опасен этот путь и что невозможно выбить силой из голов то, что там засело, разве только сняв вместе с головами… Хотя в Византии не помогло и это. Старое, будто конопля, которая если когда‑нибудь росла на поле, то вырывай ее хоть всю жизнь, все равно кустик то там, то здесь появится. И бесполезно наказывать за это людей — они будут стараться, но ничего сделать не смогут.
Ольга давно уже была одета.
Когда она была занята мыслями, то не позволяла входить к ней и мешать.
Начальник стражи давно уже ждал в горнице перед ее опочивальней.
— Отвези гонца из Хазарии лично, ты сам, — к раввину, — сказала княгиня, пристально на него глядя. Тот покраснел — ему хотелось загладить свою нерасторопность перед Ольгой.
Ольга подумала, что приняла самое верное решение: показать раввину, что княжеская стража все знает и никто не просочится в город без воли княгини, но вместе с тем это должно было напомнить раввину действующий между ними уговор и вынудить его тем самым не только извиниться, но и сообщить то, что он пытался скрыть.
— Хорошо, княгиня, — ответил Акундин. Он был благодарен Ольге, что она не срамила его, не упрекала за то, что уже нельзя было изменить, подумал, как умна княгиня, как силен ее почти мужской характер. Он вспомнил жену, вечно осыпавшую его упреками, и про себя вздохнул с огорчением: «Вот бы ей поучиться у княгини!»
А Ольга, будто угадав мысли начальника стражи, ласково потрепала волосы на его склоненной перед ней голове. Княгиня ценила его верность и усердие и знала, что он всегда старается изо всех сил исполнять свою службу и будет еще старательнее, и обидеть его понапрасну нельзя, чтобы не сделал лишнего сгоряча и со зла. Акундин все еще стоял перед ней на коленях, и Ольга сказала: «Поднимайся и действуй скорее!»
К полудню в малую княжескую горницу, где княгиня любила принимать приятных ей людей, уже прибыл раввин с переводом длинного послания, которое вез хазарский гонец в Испанию. Раввин посадил нескольких ученых людей, и те быстро перевели для Ольги то, что писал хазарский царь Иосиф своему соплеменнику в далекую страну.
— О, я знала достопочтимый Нафан, — сказала княгиня, — что между нами не может быть недоразумений. Мы ведь оба заинтересованы в том, чтобы их не было.
Глава 5
Письмо еврейского сановника Хасдая Ибн–Шафута к хазарскому царю Иосифу в X веке
Письмо Хасдая, сына Исаака — да будет слава его местом его покоя — к царю хазар.
О, облеченное в венец, отдаленное царство племени властелинов!
Да будет милость Господня и покой среди всех его правителей и его многочисленного войска!
Да будет счастье покровом для его местопребывания, его праздников и праздничных собраний!
Полчища его войск и щиты его богатырей да будут могучи благодаря чудесной силе!
Кони его колесниц и его всадники да не отступают назад с подавленным духом!
Стрелы его стрелков и невыносимо тяжелые острия его копий пусть пронзают, к увеличению бед, сердца врагов моего господина, царя! Воины их да получают спасение и возвращаются из страшной страны!
Душа моя изливается в желании видеть это, счастлив глаз, который видит: выход царя в день сражения, подобно солнцу, взошедшему и дивно сияющему. Его полчища несутся, как молнии, двое на мириаду, один на сотню.
Противников своих давит, как давит нагруженная телега.
Вспоминаю знамения древних времен и упиваюсь ожесточением и возмущением: когда Израиль пребывал в полном счастье и неизменно пользовался покоем, он был поистине отличаем Богом и вот теперь рассеян во все стороны и края, солнце палит его и жжет, и покоя он не находит.
Полного искупления он не получил, и время освобождения на волю не приходит.
Он сломан как раб, у которого пробито ухо[23], и на свободу не выходит.
Длятся времена, тянутся дни, а чуда избавления не видно. Прекратились видения и пророки, не заметна сила Божия и ее явления.
К Богу, моей помощи, я простираю руки с жаждущей душой.
Чтобы он из земли запустения собрал разбросанных по всем сторонам, рассеянных по краям земли.
Чтобы скорбящие о сроке, излили Богу свою радость, говоря: «Время, которого мы ждали, вот пришло».
От меня, Хасдая, сына Исаака, сына Эзры, из потомков иерусалимской диаспоры в Сефараде[24] раба моего господина, царя, падающего ниц перед ним и склонявшегося из далекой страны по направлению к его высокому местопребыванию, радующегося его безопасности, радующегося его величию и покою, простирающего руки к небесам в молитве, чтобы он долго жил и царствовал в Израиле. Кто я и что моя жизнь, чтобы я мог собрать силы начертать письмо к моему господину, царю, и обратиться к его почету и великолепию. Но я полагаюсь на правильность моего поступка и прямоту моих действий, хотя как может мысль найти красивые слова у тех, которые ушли в изгнание и позабыли свое пастбище, которые утратили величие царства, для которых потянулись дни угнетения и суда и которых пророчества не осуществляются на земле. Соответственно плененному положению диаспоры, жили мы, уцелевший остаток Израиля, рабы господина моего, царя, в стране, где мы жили, в безопасности, потому что Бог наш не покинул нас и его охрана не отошла от нас. Он призвал нас на суд и возложил бремя на чресла наши. Он поднял правителей, которые властвовали над Израилем, против него, и они поставили князей для взыскания податей и отягчили ему ярмо; они с сильным гневом угнетали его, так что он попал в полное подчинение им, и случилось с ним много ужасных бед. Когда Бог наш увидел их несчастье и страдание и что не стало ни раба, ни свободного, произошел по его воле поворот, и он поставил меня перед царем. Он склонил его милость в мою сторону и направил сердце его ко мне, не за мои заслуги, а только по своей милости и ради своего союза с Израилем. Чрез это бедные овцы, которые были в печали, поднялись на спасение, а руки угнетателей их ослабели, их рука перестала наказывать, и стало легче их ярмо, благодаря милосердию Бога нашего.
