— В кошмарном мире мы живем, а?
Продавец оказался худым негром с гнилыми зубами и, судя по всему, в парике. Я рылся в карманах джинсов в поисках мелочи, занятый мыслью, как бы поскорее найти в парке свободную скамейку и погрузиться в веские доказательства того, в каком несуразном мире мы живем.
— Вот именно, — рассеянно кивнул я, — и, что еще хуже, он мог бы быть совершенным.
Негр, не отрываясь, смотрел мне в спину, пока я шел вниз по улице, прижимая к себе сверток со спрессованной внутри катастрофой.
Осколки голографической розы
Тем летом Паркера мучила бессонница. Временами в сети падало напряжение, и внезапные сбои дельта-индуктора болезненно резко выталкивали его в сознание.
Чтобы не просыпаться, он чёрной изолентой примотал индуктор к работающей от батарей деке ВСВ и с помощью переходников и миниатюрных зажимов-крокодилов замкнул их друг на друга. Потеря тока в индукторе переключала деку на реверс.
Однажды он купил по случаю кассету ВСВ, которая начиналась с того, как субъект засыпает на пляже. Записывал её молодой светловолосый йог с охватом зрения двадцать на двадцать и невероятно острым восприятием красок. Парнишку отвезти на Барбадос с единственной целью подремать и проделать утреннюю зарядку на мелком песке частного пляжа. Микрофиша в прозрачной ламинированной обложке кассеты поясняла, что одной лишь силой воли йог способен заставить себя пройти через «альфу» к «дельте». Паркер, который уже два года не мог спать без индуктора, ещё удивился тогда, как такое возможно.
Ему лишь однажды удалось высидеть весь фильм, хотя теперь он уже знал каждое ощущение на протяжении пяти субъективных минут. Самым интересным фрагментом в последовательности кадров ему казался незначительный промах редактора в начале рутинных дыхательных упражнений: беглый взгляд вправо, вдоль белого пляжа, выхватывает фигуру охранника, патрулирующего проволочную изгородь… чёрный автомат переброшен через плечо.
Пока Паркер спал, из энергетических систем города утекало электричество.
Переход от дельты к дельта-ВСВ — тёмное вторжение в чужую плоть. Привычка смягчает шок… Холодный песок под обнажёнными плечами. В утреннем ветерке штанины потрёпанных джинсов хлопают по голым коленям. Скоро парнишка окончательно проснётся и примется за свою «Ардха-Матсиендре-что-то-там». Чужими руками Паркер стал нащупывать в темноте деку ВСВ.
Три утра.
Сварить себе кофе, светя в чашку фонариком, пока наливаешь кипяток.
Записанные утренние сны тают: увиденный чужими глазами тёмный плюмаж кубинского парохода бледнеет вдали вместе с горизонтом, к которому он карабкается, переползая с волны на волну, по серому экрану сознания.
Три утра.
Дай вчерашнему дню расположиться вокруг тебя плоскими схематичными зарисовками. Что говорил ты… что сказала она… смотрел, как она собирает вещи… набирает номер такси. Как ни перетасовывай, они всё равно складываются во всё тот же замкнутый круг распечатки, иероглифы сходятся на центральном компоненте: ты стоишь под дождём, кричишь на таксиста-рикшу.
Лил дождь цвета мочи — кислотный и кислый. Водитель обозвал тебя задницей, а заплатить всё равно пришлось вдвое. У неё было три места багажа. В респираторе и защитных очках рикша походил на муравья. Нажимая на педали, он исчез за пеленой дождя. Она не обернулась.
Последнее, что ты видел, — гигантский муравей, показывающий тебе средний палец.
Первый в своей жизни аппарат ВСВ Паркер увидел в одном из техасских мусорных городков. Городок назывался Джунгли Джуди. Паркер хорошо помнил массивную консоль, заключённую в оболочку из дешёвого пластика под хром. За скормленную в прорезь десятидолларовую банкноту получаешь пять минут гимнастики в невесомости на швейцарском орбитальном курорте: качаешься себе по двадцатиметровым перигелиям в обнимку с моделью журнала «Вог» шестнадцати лет от роду. Вот уж действительно ходовой товар в Джунглях, где достать пистолет было проще, чем принять горячую ванну.
Год спустя, с фальшивыми документами, он оказался в Нью-Йорке под Рождество, когда две ведущие фирмы выбросили на прилавки универмагов первые переносные деки. Порнотеатры ВСВ, так буйно, но кратко расцветшие в ту пору в Калифорнии, так и не оправились от их натиска.
Исчезла и голография. Раскинувшиеся на целые кварталы фуллеровские купола, эти голохрамы времён детства Паркера, превратились в многоэтажные супермаркеты или приютили ряды игровых компьютеров. В их закоулках ещё можно отыскать старые консоли под потускневшими неоновыми надписями: «ВЕРОЯТНОСТНОЕ СЕНСОРНОЕ ВОСПРИЯТИЕ», которые пульсируют сквозь голубую завесу сигаретного дыма.
Теперь Паркеру тридцать, и он пишет покадровые сценарии для ВСВ-вещания, программируя движение глаза, этой человеческой видеокамеры индустрии иллюзий.
Частичное затемнение продолжается.
В спальне Паркер колотит по клавишам на обтекаемой алюминиевой поверхности своего «Сендаи Мастера Сна». Навигационный огонёк мигает, потом дека погружается во тьму. С чашкой кофе в руке Паркер тащится по ковру к шкафу, который она опустошила вчера. Луч фонарика ощупывает в поисках улик любви голые полки, находит сломанную застёжку на кожаном ремешке, кассету ВСВ и открытку. На открытке — отражённая в белом свете голограмма розы.
У кухонной раковины он скармливает ремешок мусоропроводу. Вялый в затемнении, тот жалуется, но проглатывает и переваривает. Аккуратно держа за уголок, Паркер подносит голограмму к вращающимся челюстям. Железные зубы разрезают ламинированный пластик, мусоропровод обиженно скрежещет — и вот роза разлетается на тысячу осколков.
Час спустя он сидит на неприбранной постели и курит. Её кассета вставлена в деку, готова для просмотра. Плёнки женщин обычно сбивают его с толку, но он сомневается, что именно по этой причине он медлит сейчас запустить машину.
Приблизительно четверть всех пользователей ВСВ испытывает некоторый дискомфорт, пытаясь ассимилировать субъективное тело противоположного пола. Звёзды вещания ВСВ становятся в последнее время всё более андрогинными, чтобы привлечь и эту часть аудитории. Но записи самой Анджелы никогда раньше не отпугивали его. (А что, если она записала любовника?) Нет, этого не может быть — просто неизвестно, какого качества кассета.
Когда Паркеру было пятнадцать лет, родители подписали за него контракт на стационарное обучение в одной из дочерних компаний японского синдиката по производству пластмасс. В то время он считал, что ему крупно повезло: конкурс заявлений на обучение был просто огромен. Три года он прожил в казарме, распевал по утрам гимны компании, и раз в месяц ему, как правило, удавалось выбираться за заграждение центра на поиски девочек или голодрома.
В контракте значилось, что обучение окончится в день его двадцатилетия. Выдержи Паркер до конца, он приобрёл бы право на полный статус служащего. За неделю до того, как ему исполнилось девятнадцать, с двумя украденными кредитными карточками и сменой одежды, он в последний раз вышел за ограду. В Калифорнию Паркер прибыл за три дня до падения диктатуры «Новых Раскольников». В Сан-Франциско метались по улицам, стреляя друг в друга, какие-то военизированные политические группировки. Все четыре «временных правительства» города провели такую эффективную работу по запасанию продовольствия, что почти ничего нельзя было достать.
Последнюю ночь революции Паркер провёл в подвале сгоревшего дома на окраине Таксона, занимаясь любовью с девчонкой из Нью-Джерси. Та объясняла нюансы своего гороскопа между приступами почти беззвучных рыданий, не имевших, впрочем, ничего общего с тем, что он говорил или делал.
Много лет спустя он вдруг осознал, что понятия не имеет, что толкнуло его разорвать контракт.
Первые три четверти кассеты пусты. Нажимаешь клавишу, чтобы на скорости перемотать себя вперёд сквозь статическую дымку стёртой записи, где вкус и запах сливаются в единый канал. На аудиовходе — белый звук, не-звук первичного тёмного океана… (Продолжительное воздействие аудиовхода со стёртой плёнки может вызвать гипнотические галлюцинации).
В полночь Паркер, скорчившись, затаился в кустах у дороги в Нью-Мексико, глядя, как на трассе догорает бензовоз. Пламя освещает белую ломаную линию, за которой он следовал от самого Таксона. С расстояния двух миль взрыв был виден белым полотнищем жаркого света, превратившего бледные сучья обнажённых деревьев на фоне ночного неба в фотографический негатив их самих: угольные ветви на магниевом небе.
Многие беженцы были вооружены.
В кислотных дождях Залива дымились кострами их мусорные города. Этим-то поселениям и был обязан Техас тем шатким нейтралитетом, который ему удавалось сохранять среди расколовших Побережье группировок.
