Надо заметить, что по тем временам работа в подобном заведении давала целый ряд известных преимуществ перед обычными советскими гражданами. Ну например, в институте был свой стол заказов, в котором колбаса, сыр, масло, творог и другие продукты первой необходимости были всегда, без очередей и очень приличного качества. У меня была пристойная по тем временам, особенно для вчерашнего выпускника ВУЗа, зарплата плюс квартальная премия, и в институте был свой небольшой распределитель, где можно было купить пальто, зимнюю шапку, костюм, брюки, рубашки весьма приличного качества и, конечно, всё импортное. Была своя очередь на получение квартир, машин, свои ведомственные санатории и дома отдыха и даже своя медсанчасть. Были, разумеется, свои учёные советы и кандидатские и даже докторский. И дома и среди моих друзей и родственников считалось, что я неплохо устроен, только вот очень жесткая дисциплина на работе. Но к дисциплине я привык ещё во время учёбы в МАИ, где за опоздание из проходной отправляли на учебный аэродром, где стояли МИГИ, СУХИЕ и разные прочие АНы, ТУ и ИЛы, которые никогда не взлетали, но зато их надо было мыть и счищать с них снег. Пару раз соскользнув с фюзеляжа самолета и со всей моей хоккейной тренированностью брякнувшись об асфальт, я навсегда потерял охоту опаздывать на занятия. А за пропуски без справки в МАИ снимали со стипендии. В общем, я был достаточно дисциплинирован, чтобы не бояться соблюдать порядок.
В моей жизни тогда, пожалуй, было всё, что нужно молодому человеку, вернее, было всё, что считалось тогда молодому человеку необходимым для нормальной жизни, кроме… У меня не было постоянной, устойчивой связи с девушкой, которая приносила бы взаимное удовлетворение обеим сторонам. Полагаю, связано это было с тем, что в свои 22–24 года я ни в коем случае не готов был к тому, чтобы после нескольких месяцев отношений с девушкой предложить ей пойти в ЗАГС. А атмосфера тогда в обществе была такой, что девушку еще пробовали осуждать за свободную сексуальную жизнь и сами девушки эту сторону жизни воспринимали как некий запретный плод. Кроме того, пресловутый вопрос «где?» Меня на протяжении многих лет спасала дача, на которую выезжала семья. А когда семья была в Москве, я частенько, несмотря на холод и даже выпавший снег, пользовался дачей как местом для любовных утех. Стоит ли говорить, что когда семья находилась на даче, я плотно стабилизировался в нашей московской квартире. А что было делать тем, у кого не было дач? Нет, конечно, в те времена отелей не было и никакие советские люди, как теперь говорит молодежь, не могли забукать себе рум в отеле. Это была совершенно иная жизнь и в ином стиле, почти ничего общего не имевшая с тем, что имеет место быть сейчас. А мы все были МОЛОДЫ!
И вот однажды еду я по нашему дачному поселку на велосипеде. Погода прекрасная, не жарко, не холодно, нет дождя, я в отличной спортивной форме, как в прямом, так и в переносном смысле, подо мной очень хорошая бордовая с металликом диамантовская рама, в руках я держу итальянский профессиональный руль и сижу на английском седле, переключатель у меня – оригинальная итальянская компаньёлла, а колёса от француского велосипеда «Кольнаго». Только покрышки у меня отечественные, но очень приличные, нейлон по японской лицензии фирмы «Данлоп». Я молод, строен, как три тополя на Плющихе, и у меня очень красивая немецкая велоформа. А на трико на самом весёлом месте еще и замшевая вставка. В общем, не понравиться я мог только абсолютной дуре, которая ничего не понимает ни в велосипедах, ни в молодых парнях, а стало быть, в жизни как таковой.
Навстречу мне идет, катя рядом с собой такой же микст-велосипед, как и тот, на котором еду я, мой закадычный друг Юра Богомолов, он же и мой тренер по велоспорту и учитель жизни, он старше меня на пятнадцать лет, что мы никогда не обсуждаем с ним вслух. Это вынесено за скобки, как сказали бы коллеги математики. Рядом с ним девушка, очень стройная миловидная шатенка, с классной причёской и огромными широко расставленными зелёными глазами. «Здорово, Манька», – следует громкий возглас Юры Богомолова, сопровождаемый усмешкой и прищуром правого глаза. «Прокатился уже, или икры разминаешь?» – этот вопрос понятен только нам двоим, потому что «прокатился» – это значит съездил в Жаворонки или в Дорохово, или Голицыно и вернулся. В общем, километров пятьдесят и больше. Потому что «неплохо прокатились» означало, что сто километров проехали с душой, проще говоря, этап командной велогонки. «Нет, – отвечаю, – Юрий Палыч, только выехал. Что-то во рту сухо, надо поехать флягу дома наполнить». «Давай, я вот Олечку Анатольевну до станции провожу, а ты давай к переходу на Минке подкатывай, и оттуда прокатимся вместе».
Я делаю круг и на излете поворота замечаю, что девушка внимательно смотрит на меня, на мой велосипед, на то, как я сижу в седле, а я также плотным взглядом охватываю её спину, ноги, плечи. Голова моя так и остаётся повёрнутой в сторону девушки, хотя еду я давно вперед, в сторону дома, а девушка остановилась и внимательно смотрит мне вслед. Через десять минут мы с Юрой плотно стоим на дороге руль в руль и, чуть пригнувшись от ветра и повернув головы друг к другу, ведём мужской разговор. «Ну что, старичок, запала чувиха в душу? Западло на скорости идти? Снюх пошёл?» – с характерным прищуром и подвывом спрашивает Юра. Здесь надо сделать небольшую ремарку. Юра к тому моменту уже давно кандидат и без пяти минут доктор экономических наук, совершенно свободно говорит, читает и пишет по-английски, в том числе стихи, Юра из очень интеллигентной, с корнями русской семьи и при том, как все советские люди рождения начала 40-х годов, для поступления в ВУЗ должен был два года отработать рабочим. МОСГАЗ – от подручного до слесаря высшего разряда, параллельно с этим, чтобы не пристраститься к выпивкам, занятия велоспортом, шоссейник, мастер спорта. Причудливо переплетясь, лексика слесаря-газовика и гонщика-шоссейника осталась на всю жизнь, и это в известном смысле было предметом гордости, потому что не все знали, что пиздехокс – это газовый ключ № 1, а гнать пиздехокс – это значит сорвать резьбу на муфте этим самым газовым ключом № 1. В МГУ и в МГИМО, где Юра получил экономическое образование и закончил аспирантуру и где он начал заниматься экономикой США и Канады, пиздехоксам не обучали.
В ответ на Юрину тираду я задумываюсь. Да, девушка очень понравилась. Очень. Прелестная фигура, не слишком громоздкая, но и не маленькая, очень стройна, но при этом есть и грудь и попа. Глаза, очень широко, не по-русски разведенные глаза, с изумрудно-зеленоватым оттенком. Лицо живое, выразительное. Она свободна – во взгляде, в манерах, во всём это не кухаркина дочь, которая думает только о том, как бы выйти замуж и свалить от мамани с папаней, куда угодно, хоть в омут, но только из дому. Смотрю на Юрку и молчу. Ничего не понимаю. Он ведь женат. Людка, его жена, моложе его лет на двадцать, и он Людку любит, и не изменяет ей.
«Юрка, а кто эта девушка?» – спрашиваю я в лоб. Правый глаз богомоловский превращается в щелочку, Юрка тормозит и уходит на обочину, разумеется, я за ним. «Ты чего? – спрашиваю удивленно. – Чего так резко с трассы, на ходу, по тормозам? Тебе колодки не жалко? Что случилось?’ Юрка молчит, лицо очень серьёзное. Задумался. Сел на обочину, велосипед положил. Смотрит куда-то в бок. «У меня с Олькой были отношения, – говорит он. – Давно закончились, и не потому, что я так решил. Решила она, она вообще давно и всё решает сама. Ты для неё мальчишка, на один зуб. Она тебя и старше на год. Она тебя сломать может. Понимаешь?»
Ничего я не понимал и не хотел понимать. Мне очень понравилась девушка, я видел, что и я ей понравился, и еще я заметил, что у Юрки в вилке руля лежит сложенный лист бумаги. У меня очень цепкий взгляд с раннего детства. Этого листка не было, когда я встретил его на дороге с девушкой. Юрка, заметив мой взгляд, махнул рукой, в жесте было что-то вроде отчаяния. «Она сказала, что если ты спросишь о ней, передать тебе её телефон и сказать, что она будет рада, если ты позвонишь. А теперь послушай меня очень внимательно. Я понимаю, что тебе сейчас всё нипочём и что у тебя х…й стоит до подбородка, но ты должен знать. Олечка из очень хорошей семьи. Вот были Арнты и Дали, лейб-медики государя императора, а были и ещё немцы В…ты. Так вот, отец у неё академик Академии меднаук, мать профессор и доктор наук, завотделением в институте Бурденко, а родной дядя крупнейший дизелист, проректор МВТУ. Ты понимаешь, куда ты лезешь? Она полслова скажет папе или дяде, и тебя в порошок сотрут и никакой твой папа, отставной полковник, тебе ничем помочь не сможет. Олечкин папа ближайший друг и консультант академика Чазова. Ты понимаешь, что это за люди и что они могут?»
Ничего я не понимал, полагаю, у меня тогда, в двадцать четыре года и органа-то не было, которым люди что-то могут понимать. Вело меня желание и интерес. Девушка была очень не похожа на всех тех, которых я видел раньше, да и на тех, которых видел потом. Однако я получил телефон, позвонил и думаю, что когда-нибудь я соберусь с мыслями и чувствами, чтобы рассказать о наших отношениях с Олей, Олечкой, Ольгой Анатольевной. Я не знаю, и не может знать мужчина – может надеяться, может предполагать, любила, не любила, как любила. Однажды, я уже спал, а она собиралась в командировку. Мне нездоровилось, вялость, небольшая температура. Олечка сложила чемодан, приняла ванну, пришла в постель. Она начала будить меня, но как! Через секунду я почувствовал, что никогда раньше не знал, что такое заниматься любовью. А мы к этому моменту с ней уже прожили больше года вместе.
