Петухов не шел, а как бы подкрадывался. Низко согнувшись, держа автомат наизготовку, он подолгу всматривался в густолесье, неторопливо переходил от дерева к дереву, замирал, сливаясь с ним, и снова смотрел до боли в глазах в просветы между соснами.
Капитан рассчитал точно, посылая сержанта за рацией. Служба на границе вырабатывает в человеке то шестое чувство, о котором любят шутя поговорить ученые и писатели.
Еще не видя врага, сержант угадал его появление. Помогли галки, шумливые, заполошные жительницы леса. Они гомонно сорвались с развесистого дуба, покружились над ним и полетели прочь, недовольно вскрикивая.
Петухов прекратил движение и лег прямо на мокрую прошлогоднюю листву, припал ухом к земле. И скоро услышал то, о чем догадывался минуту назад. Среди всхлипов дождя Петухов различил слабый шорох шагов, а точнее сказать, шарканье. И вот в обманчивой серой пелене возник силуэт, за ним другой и чуть поодаль третий.
Гулко застучало сердце. «В подзорную трубу смотрел капитан. Так они нас не оставят. Пятнадцать километров ничьей земли — есть где разгуляться. Разведка или дозор?.. Идут неслышно «охотнички».
Сержант пропустил разведку — немцы прошли чуть левее того места, где он лежал, — и рванулся в сторону, в самую чащу, надеясь там найти себе укрытие.
Завал из полусгнивших деревьев возник в полумгле чащи, как спасательный круг в зеленом океане леса, нашлось и укрытие — нечто напоминавшее медвежью берлогу, поросшее мхом, еще хранящее запах осеннего тлена и полусгнившей хвои.
Сержант смотрел из своей норы на приближающихся немцев. Эти шли не таясь, плотной широкой цепью, поглядывая по сторонам, вздергивая автоматы, словно собирались стрелять. Но не стреляли. Видимо, знали, что цель еще далека.
Петухов неслышно достал единственную гранату и положил ее рядом. Изготовил автомат для стрельбы. Из норы отступать некуда, теплилась слабая надежда, что немцы не прочешут завал. Но и тогда стрелять все равно придется. Для того чтобы предупредить Тасманова. Иначе каратели накроют всю группу.
Не шевелясь смотрел Петухов, как проходили мимо него солдаты в мышиного цвета шинелях, в натянутых на уши пилотках — каски были не на всех, — как скользнули меж деревьев пулеметные расчеты с двумя тяжелыми МГ. Два плечистых немца пронесли миномет. И тут же следом унтер-офицер провел тяжело навьюченную лошадь.
«Во вьюках мины, — догадался сержант, — основательно же фрицевня взялась за дело. Насолили мы им, факт».
Немцы прошли мимо завала, словно его и не было. Они торопились к хутору. И тогда Петухов выполз из норы.
«Еще повоюем, — усмехнулся сержант, — они у меня еще вспомнят границу, гады».
Больше всего боялся Петухов «скучной» случайной смерти — на войне убивал и шальной осколок, и посланная без цели пуля. По правде же говоря, о смерти сержант думал нечасто — в глубине души он надеялся пережить войну и вернуться на родную заставу. Он давно уже точно знал, что сделает, когда придет туда. Гранитную стелу своими руками. И впишет золотом всех погибших ребят поименно. Чтобы помнили. Всегда. Вечно.
Теперь он шел не таясь, маскируясь шумом, который создавала спешащая полурота. Сержант догонял навьюченную лошадь. Он понимал, что самое грозное оружие у немцев — два миномета. Расстреляв лошадь, он задержит этих крыс на четверть часа, а то и больше. Пока разгрузят вьюки, распределят мины промеж солдатиков, Тасманов успеет оторваться с хутора.
Сержант ошибся. Немцы не задержались возле убитой лошади. Они вообще как бы не обратили на него, сержанта Петухова, должного внимания. Сыпанули очередями на выстрел, оставили с десяток солдат прикрытия и так же поспешно устремились дальше, ведомые железным приказом окружить хутор.
Оставшиеся немцы, рассредоточившись, понемногу постреливали, но на рожон не лезли.
Петухов размышлял недолго. Такой бой его не устраивал. У сержанта родилась дерзкая мысль опередить немцев. Для этого нужно было добраться до старого дуба, забрать все запасные рожки к «шмайсеру» — сам ведь прятал, а их там десять штук, — взнуздать белую с подпалинами находку старшины — а она должна быть там, куда же ей деться, сам привязывал — и ходу по просеке, аллюр два креста.
А что делать дальше — покажет обстановка. Тот, кто верхом на лошади, всегда имеет маневр.
* * *
В той стороне, куда ушел Петухов, возникли одиночные, похожие на треск горящих сучьев выстрелы.
Дети спали, уронив головы на стол, и сон их был как стон.
— Буди, — приказал Тасманов Тихону и обернулся к старику. — Уходите, — сказал он. — Немцы сожгут вас вместе с хутором…
Старик кивнул, шепнул что-то жене. Старуха проворно набросила на себя кожушок и вышла из дома.
Хозяин хутора отодвинул кованый сундук, нагнулся над одной из половиц и легко поднял ее.
Руки его зашарили под полом, и Тасманов увидел, как из груды промасленного тряпья появился новенький немецкий автомат и несколько рожков с патронами.
— Я — жолнеж,[3] — просто сказал старик.
Он пожал капитану руку жесткими царапающими ладонями.
— Але… Прошу за мну.
Капитан так и не узнал, что же хотел ему показать хозяин хутора. В дверях возникла фигура Долгих.
— Немцы, — как-то уж очень спокойно доложил он. Тасманов выскочил на крыльцо и без бинокля увидел за сеткой дождя поле. Солдаты шли густо, не таясь.
«Это не ягдкоманда, — подумал капитан, — у них приказ во что бы то ни стало настигнуть нас. Рота отборных солдат. Многовато. Хотя понять их можно. Такие потери. Разведка, эсэсовцы. Да прогулка по тылам. И два дзота — не подсолнушки на солнышке. Теперь фрицы будут чесать всю эту местность под гребеночку. А Петухов погиб…»
Капитан тут же отогнал эту мысль. Не такой он парень, чтобы дать себя вот так просто расстрелять. И гранаты не было слышно.
Ребристую шестисотграммовую «феньку» Тасманов отличил бы от любой немецкой. Ее положено бросать из укрытия — поражаемость двести метров. Ушел Петухов… Надо полагать, ушел…
— Не стрелять! — крикнул Тасманов и вопросительно посмотрел на старика.
— В ляс… — коротко бросил хозяин хутора.
Немцы заметили их. Поле вздыбилось от ураганного огня, но было еще довольно далеко, и автоматные очереди буравили кромку поля, пулеметчики же высоко взяли прицел, и пули посвистывали над крышей дома, а одна из них задела скворечник, и он рухнул на землю, расплескивая голых невзрачных птенцов.
Тасманов взглянул на ребят, которые жались к Тихону.
— Всем за дом… Долгих, к пулемету. Заставь их залечь. Пусть минуток пять пожуют землю.
