Я терялся в догадках. Зачем старообрядцам понадобился еще один человек, если они и так крепки телом и духом, — это можно было понять по моим спутникам. Смутно я понимал — никто из местных не отважился бы ехать сюда, разве только по крайней нужде. И раньше краем уха я слышал, что про Мору и тамошний скит ходили нелестные слухи: мол, сторожат там не кого-нибудь, а самого Дьявола. Но разве можно поверить в такую чушь, как мне тогда думалось.
Ожидая увидеть скит со старообрядцами, я не обманулся, но удивительным было другое. Кроме хозяев, в общине жили еще несколько человек, в которых я без труда опознал людей ученых и не имеющих ни малейшего отношения к религии. Со мной они разговаривать не соизволили, хотя прекрасно знали о появлении в скиту новичка. Наткнувшись на столь холодное отношение, я и сам в первое время сохранял видимое презрительное равнодушие и общался только с теми двумя «монахами», что доставили меня сюда. Да с их старцем, мужчиной почтенного возраста, он был главный в скиту и объяснил, что у них в лесу погибли два человека, и рабочие руки требовались как хлеб и вода.
Две недели я привыкал к новой обстановке, а в канун Рождества меня вызвал настоятель и сказал, что очень доволен моим отношением к труду. Еще с момента первой встречи он показался мне суровым и жестким человеком, однако именно он позволил мне переселиться в общую избу (до этого я жил в постройке, служившей овином, где зимой было довольно холодно, несмотря на каменную печь), но с условием, чтобы соблюдались все обычаи, присущие их общине.
Вот теперь я должен рассказать про эти обычаи, точнее о главном из них, вокруг которого и завязана вся эта история. За свою тогда еще не слишком долгую жизнь (на момент ареста мне было всего-то двадцать пять лет), я видел множество монастырских общин, однако ни одна из них не казалась такой странной, как эта, хотя бы речь шла и об осколке старой веры. Да, все положенные религиозные обряды наличествовали, но отношение к ним было несколько странным и, я бы даже сказал, несколько прохладным. Как будто это были пустые ритуалы, без которых нельзя обойтись, и «монахи» весьма об этом сожалеют. Но когда наступало время, которое называли они меж собой «бодрствованием», все эти люди словно преображались. В лицах появлялась строгость, решимость, они вовсе переставали говорить, хотя и без того могли прослыть молчунами даже в царстве немых.
«Бодрствование» заключалось в том, что небольшая группа «монахов», под обязательным руководством двух «ученых мужей», отправлялась куда-то в лес, иногда они брали с собой какое-нибудь животное — козу или теленка. Вскоре после отправления этой группы, назад возвращалась та, что уходила в лес вчерашним вечером, отчего я понял, что место их бдения находится где-то поблизости. Это единственное, что я знал наверняка. И задумал в ближайшие дни узнать больше. Заняться мне все равно было нечем, тем более что я решил переждать с бегством до весны.
Улучив момент, примерно на третий день после моего переселения, я постарался сделать так, чтобы мое исчезновение не заметили те, кто оставался в скиту. Удача была на моей стороне, и вскоре я углубился в лес по широкой протоптанной дорожке и вышел к оледеневшей и запорошенной снегом речушке Море, откуда двинулся вдоль ее берега. Идти пришлось долго, я сильно устал. А потом заметил издали воткнутые в сугробы горящие факелы и пламя небольшого костра. Каково же было мое удивление, когда на поляне, где горел костер, я не обнаружил ни одной живой души. Потрескивание в костре, пощелкивание факелов, кромешная темнота за этими пятнами света и никого вокруг — такое сочетание вселяло ужас. Разум подсказывал, что нельзя кричать и звать кого-либо, но как трудно было удержаться от этого. Я подошел ближе и заметил, что поляна расположена у подножия огромной скалы, и человеческие следы огибают ее, уходя в лес.
Я долго стоял в нерешительности, но вдруг из темноты раздался жуткий вопль.
Воспоминание о том, что согласно представлениям местных жителей, здесь сидит в заточении сам Сатана, внезапно ожило в моем густо зараженном неверием в Бога сознании. Однако, прожив некоторое время вблизи с природой, я стал гораздо чувствительнее к суевериям. «А для кого предназначаются козы и телята, которых люди иногда уводят за собой в лес», — спрашивал иногда я себя.
Уж не приносят ли здесь жертвы?
Первобытный страх возобладал над моим разумом, и мне вдруг стало не по себе. Я побежал обратно…»
Лука оторвал взгляд от тетради. История эта была весьма забавной, но не настолько, чтобы сидеть голодным. Он решил на время отложить чтение. И только через час, после плотного ужин, вернулся к рассказу.
Сначала он попытался представить, как мог бы сегодня выглядеть скит из рассказа, если только он не существовал лишь в воспаленном воображении Ивана Курбатова. Он мог бы походить на так хорошо знакомые брошенные деревни — исчезнувшие во времени останки былых мест оседлости. Сколько он повидал их за многие годы. Вросшие в землю избы. Сгнившие и провалившиеся крыши, укрытые зеленым мхом. Почерневшие журавли над рассыпавшимися срубами колодцев. И над всем властвует Забвение.
Перед тем как снова погрузиться в чтение, Лука удивился, насколько ярко эти образы всплыли в его сознании. Обычно он читал, расслабившись, и полностью отдавшись этому процессу, но сейчас навеянный памятью образ умершей деревни (в одной из таких он когда-то родился) не давал полностью сосредоточиться. Поэтому Лука пролистывал странички, пытаясь вычленить из них наиболее любопытные отрывки, решив, что более подробно ознакомится с тетрадью позже.
«…Я пришел к выводу, что «монахи», а в особенности «ученые мужи» — хранители какой-то страшной тайны, связанной с этим местом. Я не стал расспрашивать о том, что узнал — боялся. Хотя очень желал выяснить хоть что-нибудь. Но спустя недолгое время случилась история, которая позволила мне частично проникнуть в их тайну. Погибли еще два монаха. Они не вернулись с «бодрствования» и все в скиту были в состоянии тяжелой удрученности…»
«…Проблема состояла в том, что в скиту находилось всего девять человек, а теперь осталось семеро, из которых один — я, непричастный к сообществу. Если случится еще что-то непредвиденное, а по лицам монахов я понял, что это вполне возможно, то их пока еще непонятная мне миссия окажется под угрозой. Настроение общинников говорило о том, что трагедии страшнее представить сложно. Правда, я слышал, как между собой они говорили о том, что должно прибыть пополнение — наставник, мол, отправил куда-то просьбу и через несколько недель можно ожидать еще четверых. А сейчас получалось, что на каждое «бодрствование» должны отправляться все обитатели скита. Естественно, кроме меня. Это был единственный шанс, позволяющий мне увидеть все собственными глазами…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
