Впрочем, глаза у Адама были закрыты. Длинные ресницы, как два черных полумесяца, выделялись на фоне сильно развитых скул, а дневная щетина подчеркивала твердую линию подбородка. Я только оставлю полотенце, и уйду, любуясь его лицом, повторила про себя Дженис и на цыпочках прокралась в комнату.
Она повесила на спинку кровати полотенце и потянулась было к лампе, чтобы выключить свет, когда густые ресницы Адама затрепетали и взгляд чуть затуманенных дремой пронзительно-синих глаз буквально пригвоздил ее к полу.
— Дженис? — Это был скорее вздох безмерно утомленного человека, чем приветствие, и неуверенная улыбка на ее губах погасла. — Какого черта ты здесь делаешь?
— Просто… принесла пару полотенец!.. Забыла дать их тебе сразу. — Голос ее зазвенел от обиды. Резко повернувшись, Дженис нарочито небрежно показала рукой на полотенца. — Я подумала, что утром ты захочешь принять душ…
— Спасибо!
«Свободна!» — так можно было понять его безучастный тон. Адам снова сомкнул веки, как бы давая понять, что присутствие Дженис здесь совершенно излишне.
— Ладно, пойду, не буду тебе мешать. Спи.
— Уж будь так добра!
Последние слова Адама как ножом полоснули ей по сердцу. Вскинув голову, она выпрямилась и как можно равнодушнее сказала:
— Спокойной ночи!
Кажется, ей не особо удалось скрыть свою обиду, потому что ресницы Адама снова взметнулись вверх.
— Джен? — Голос его звучал странно низко. — Спасибо за все… — Какая-то неуловимая перемена произошла в его лице. Приподнявшись на локте, он протянул ей руку. — Не знаю, что я стал бы делать, не окажись тебя дома.
— Я рада, что смогла тебе хоть чем-то помочь.
Она пыталась говорить беспечно-бодро, а сама думала о том, что если бы не другая женщина, отвергнувшая его, Адам скорее всего так никогда бы и не появился в ее доме. Но при всех своих обидах остаться равнодушной к приглашению его протянутой руки, к этой новой и непонятной нежности в его глазах она не могла.
Вбирая теплую силу его руки своими пальцами, Дженис неловко примостилась на краешке кровати. Сердце у нее бешено стучало.
— В конце концов, — сказала она, — не для того ли существуют друзья, чтобы приходить на помощь друг другу? — Она помедлила и только потом осторожно вынула ладошку из его ручищи. — А теперь тебе нужно поспать… И мне тоже, чтобы утром быть в форме. Так что я, пожалуй…
— Джен, — нетерпеливо промолвил Адам, и она застыла как вкопанная. — Не уходи так сразу! Я не хочу оставаться один.
— Но как же?..
— Пожалуйста, прошу тебя!..
— Но…
— Слышишь: прошу!..
Дженис самой стало страшно от того, каких малых колебаний стоило ей ответить согласием. Совершенно невозможно было сказать «нет», хотя здравый смысл подсказывал, что во имя собственного душевного равновесия ей следует не медля ни секунды удалиться отсюда.
— Поверь мне, я без всяких задних мыслей, — пробормотал Адам. — Во-первых, я так вымотался, что уже почти спал, когда ты появилась. Во-вторых, я столько выпил, что едва ли представляю хоть какую-то угрозу для женщины. А потом, мы же с тобой друзья!..
Если бы он знал, как ненавистно было ей это слово, особенно сейчас. Да, он предложил ей гораздо больше, чем когда-либо раньше, но в миллион раз меньше того, чего она желала. Как друг она не может обладать в его глазах ни малейшей физической привлекательностью, а если так… Если так, то надо все-таки попытаться взять себя в руки.
— Не думаю, что это хоть в какой-то степени…
— Пожалуйста, Джен!
Нужно было обладать сверхъестественным слухом, чтобы услышать эту высказанную шепотом просьбу-вздох, но Дженис услышала не ушами — сердцем. Отказать? Для этого потребовалось бы немыслимое усилие воли, а Дженис и так приходилось слишком часто напрягать ее сегодня. Кроме того… Кроме того, Адам уже погружался в глубокий, ровный, безмятежный сон, веки у него сомкнулись, дыхание выровнялось. Он сейчас поразительно походил на самого себя в ранней юности, на того Адама, в которого она без памяти влюбилась девчонкой…
— Ты можешь держать меня за руку?
— А?
Уж не послышался ли ей этот сонный шелест вместо слов?
— Держать за руку, — с трудом размежил Адам губы, не в силах открыть глаза.
Дженис почувствовала вдруг, что еще слово с его стороны, и она разревется, размазывая слезы кулаками, разревется, как ребенок. Второй раз за день она ощутила себя угловатой, нескладной девчонкой, гадким утенком, мучительно осознающим свое несовершенство, в особенности тогда, когда рядом находился такой великолепный мужчина, как Адам Лоусон.
Конечно же, поначалу он вообще не обратил на нее внимания. Когда ее мать начала работать в поместье Лоусонов, Дженис было лет двенадцать, а Адаму — двадцать один, возраст совершеннолетия. Он едва удостоил ее взглядом при первой встрече, и так продолжалось несколько лет, пока в игру не вмешался рок, бросив ее в прямом и переносном смысле слова к ногам любимого.
Дженис возвращалась домой из школы позже обычного, задержавшись на репетиции хора; смеркалось, моросил мерзкий осенний дождь. Она переходила дорогу напротив автобусной остановки, когда шальной мотоциклист, выехавший на сумасшедшей скорости из-за поворота, врезался в нее на полном ходу. На какое-то мгновение Дженис потеряла сознание, а придя в себя, обнаружила, что лежит на мостовой, поддерживаемая сильными, надежными руками, и сверху на нее внимательно и тревожно глядят пронзительно-голубые глаза.
Сперва Дженис показалось, будто она умерла и вознеслась на небеса. Но это был не ангел-хранитель, а Адам Лоусон, направлявшийся домой и случайно ставший свидетелем происшествия. Он немедленно отправил кого-то за ее матерью, а сам остался с Дженис, дождался приезда «Скорой помощи» и поехал с ней в больницу. Адам все это время держал ее за руку, успокаивая нежными словами, и смешил всякими прибаутками, совершенно не обращая внимания на то, что дорогой костюм у него перепачкан ее кровью.
Тогда-то она и влюбилась в него. На несколько недель Дженис оказалась прикованной к постели, и все это время Адам навещал ее, приносил книги и игры, чтобы ей было чем занять свое время, баловал разными сладостями и вообще всячески поднимал ей настроение. Дженис оглянуться не успела, как присутствие Адама стало ей необходимо как воздух.
Именно в те дни, не имея возможности отблагодарить его в должной мере, но стремясь хоть как-то высказать ему свою признательность, она сделала первое наивное и искреннее признание в тех чувствах, для которых сама еще не находила тогда подходящего слова. «Если когда-нибудь я буду тебе нужна, все равно зачем и по какому поводу, только намекни, и этого будет довольно! — совершенно искренне сказала она, не удосужившись задаться вопросом о том, что неискушенная в жизни девчонка могла предложить взрослому мужчине, который был старше ее почти на десять лет. — И если тебе нужна будет рука помощи, как она понадобилась мне, я всегда в твоем распоряжении!»
