– Помню, – кивнув, подтвердил Беглов. – Мертвого до белого каления может довести.
– Вот именно. Короче, один из оперативников по дороге не утерпел и дал ему по башке. Легонько, без фанатизма, просто чтобы привести в чувство, напомнить, где и в каком качестве он находится. А он возьми да и затей ласты клеить – прямо там, в машине.
– Закосил? – с живым интересом человека, не раз проделывавшего подобные трюки, спросил народный избранник.
– Да то-то, что нет! Если бы те, кто его брал, пришли к такому выводу, мы сейчас не слонялись бы по лесу с этими дурацкими ружьями, а пили коньяк на его могилке. Но его скрутило по-настоящему – так, что даже фээсбэшников проняло. Потом ему повезло еще раз: врачам «скорой» удалось ненадолго привести его в сознание, и он сумел назвать им диагноз: неоперабельная опухоль мозга. Сейчас этот диагноз проверяют и уточняют, но, судя по всему, он полностью соответствует действительности. Если так, жить ему осталось недолго, от силы пару месяцев. Поэтому его срочно отвезли в лучшую клинику, и там профессора и академики с него буквально пылинки сдувают – что самое смешное, за казенный счет, потому что наш генеральный все еще надеется получить от него какие-то ценные показания. Его собственное дело до суда уже не довести, это ежу понятно, но старик рассчитывает, что перед смертью Француз сдаст ему пару-тройку своих бывших партнеров и конкурентов.
– И он их сдаст, – с уверенностью предрек Беглов. – Я даже догадываюсь, кого именно. Теперь понятно, почему он не побоялся вернуться. Терять-то все равно нечего!
– Да, – согласился Винников. – Более того, я подозреваю, что именно за этим он и приехал – свести перед смертью счеты, раздать долги. Утопить нас и подохнуть с довольной ухмылкой на роже. Шуточка как раз в его духе. И срок нам размотают, поверь, на всю катушку. Никакие адвокаты не помогут, впору самим в Аргентину драпать.
– Это факт, – вздохнув, подтвердил Беглов. – Настоящий подарок для твоего шефа! Громкий коррупционный процесс в духе времени, на скамье подсудимых – генерал-полковник из самого Генерального штаба, заместитель генерального прокурора и депутат Государственной думы. Да журналюги Французу в складчину памятник поставят – выше Останкинской башни, чтоб с любого конца Москвы видно было! Только хрен он угадал, этот умник. Я ему пасть землей забью раньше, чем он успеет ее разинуть. Ты можешь узнать точно, где он лежит и как его охраняют?
Вместо ответа Винников вынул из нагрудного кармана своей пятнистой охотничьей жилетки сложенный вчетверо листочек бумаги и, зажав между средним и указательным пальцами, протянул его Беглову. Депутат развернул бумажку и усмехнулся: осторожный и предусмотрительный, как все прокурорские, друг Володя не написал адрес от руки, а набрал на компьютере и распечатал.
– Охрана обычная, – сказал Владимир Николаевич, – четыре постовых милиционера… то есть я хотел сказать полицейских.
– Еще бы констеблями назвали, – проворчал Беглов, убирая записку в карман. – Как были ментами позорными, так ими и остались. Можно подумать, если «Оку» назвать «порше», она от этого быстрее поедет.
«Чья бы корова мычала», – хотел сказать Владимир Николаевич, но предпочел воздержаться от комментариев: Беглов не любил, когда ему напоминали о прошлом, а сейчас от этого остепенившегося быка слишком многое зависело, чтобы попусту его злить.
– Многовато – четыре, – озабоченно сказал Илья Григорьевич. Он имел практический склад ума и явно уже прикидывал, как ценой наименьших потерь и риска решить непростую задачу. – Насчет обычной охраны ты, Вован, загнул.
– Сделаю, что смогу, – без видимого энтузиазма пообещал Винников. – Нажму на кого следует… Да, думается, и жать-то особенно не придется. Это они просто в себя прийти не могут: поймали крупную рыбину, а она чуть коньки не отбросила на глазах у пораженной публики. Побега или покушения они не опасаются, журналисты не в курсе… Короче, день-другой, пыль уляжется, начальство успокоится, осознает, что старуху с косой даже всем личным составом московского ОМОНа не отпугнешь, и количество охранников сократят до двух. А может, и до одного.
– А совсем их убрать нельзя? – спросил Беглов.
– Угу, – язвительно промолвил Винников. – И попросить, чтобы перед уходом потратили на Француза патрончик-другой, чтоб самим не пачкаться. Так-то проблемы решать и я умею!
– Умеешь, умеешь, – покивал головой Беглов. – Если припомнить, так ты их по-другому сроду не решал. Ладно, как говорится, напьемся – разберемся. Ты помещика нашего, его высокопревосходительство господина генерал-полковника, проинформировал?
– Еще чего, – фыркнул Владимир Николаевич. – Пускай его армейская разведка информирует, а мне и без его истерик забот хватает. Был бы от него хоть какой-то прок, проинформировал бы непременно. А так – ну, чего попусту воздух сотрясать?
– И то правда, – согласился Беглов. – Пусть пока забавляется. А когда сделаем дело, мы с него, кабана в погонах, компенсацию стребуем.
– Стребуешь с него, – с нескрываемым сомнением проворчал Винников.
– Стребуем, стребуем. Про топор-то ты давеча правильно сказал. Топорик у него был, а отдуваться кому – нам, что ли? Мы-то отдуемся, не привыкать, а вот ему придется раскошелиться – разумеется, в широком смысле слова.
– В самом широком, – уточнил заместитель генерального прокурора Винников и улыбнулся, на какое-то мгновение приобретя неуловимое, но несомненное сходство с грозой морей и океанов – большой белой акулой.
2
– Липский! Андрюха!
Голос показался Андрею знакомым и почему-то вызвал не самые приятные ассоциации. Желание проигнорировать оклик, сделав вид, что не услышал, пришло почти одновременно с пониманием бесполезности этой меры пассивной обороны: человек, не стесняющийся драть глотку в набитом людьми кафетерии телецентра, все равно не отстанет – так и будет надрываться, стараясь привлечь к себе внимание, пока не добьется желаемого результата.
Андрей остановился и огляделся, держа на весу поднос.
– Да вот он я! – во всю глотку воскликнул тот же голос. – Сюда давай!
Несколько человек обернулись, и, проследив за направлением их взглядов, Андрей увидел в дальнем углу зала машущую руку. Ниже руки обнаружилась ярко-красная бейсбольная кепка с похожим на утиный клюв длинным козырьком и броской белой надписью по-английски: «Поцелуй меня в зад», а под кепкой – широкая рыхлая физиономия, самыми примечательными деталями которой являлись большие солнцезащитные очки и рыжеватые, любовно ухоженные бакенбарды.
– Чтоб тебя, – пробормотал Андрей, беря курс на эти заметные издалека ориентиры.
Интуиция его не подвела: действительно, человек за дальним угловым столиком был ему неприятен, и, действительно, отделаться от него было не так-то просто. Тот, с кем решил пообщаться обладатель красной кепки с неприличной надписью, солнцезащитных очков а-ля Элвис Пресли и рыжеватых бакенбард, мог избежать этого, лишь применив предельно грубые, неприемлемые в цивилизованном обществе приемы наподобие удара по лицу или пинка в промежность. Причем последний был предпочтительнее, поскольку временно ограничивал способность любителя поцелуев в зад к передвижению без посторонней помощи, давая его несостоявшейся жертве возможность затеряться в толпе.
Человек, к которому, мысленно проклиная несчастливую звезду, что привела его сюда именно в это время, направлялся Андрей, подписывал свои фотографии звучным псевдонимом Александр Соколов-Никольский. Его настоящее имя было не столь благозвучным: по паспорту он был Федор Скопцов. В прошлом фотокорреспондент захудалой газетенки из какого-то забытого Богом и людьми провинциального райцентра, лет пять или шесть назад он перебрался в столицу и здесь благодаря врожденной пронырливости и непрошибаемой наглости довольно быстро снискал сомнительную славу матерого папарацци – охотника за знаменитостями. Благодаря этим же качествам в определенных кругах он был известен под кличкой Глист, ибо как никто умел пролезать без мыла в любую щель и, подобно упомянутому паразиту, жирел на том, что у приличных людей не вызывает ничего, кроме рвотного рефлекса.
Несмотря на то что в кафетерии было довольно людно, Глист восседал за столиком в гордом одиночестве. Без сомнения, это не было случайностью: свободный фотохудожник, как он себя называл, Федор Скопцов относился к той породе людей, которых окружающие сторонятся инстинктивно, на подсознательном уровне. Столик был заставлен многочисленными тарелками; в центре возвышался пузатый графинчик, на дне которого еще плескалось граммов пятьдесят некой прозрачной жидкости – надо полагать, отнюдь не воды. Видя, что его призыв услышан, свободный фотохудожник быстренько слил ее в рюмку, торопливо выпил и только после этого, обезопасив ценный продукт от посягательств со стороны Липского, принялся сдвигать тарелки, освобождая место. Места было мало, и, чтобы обеспечить подносу Андрея благополучное приземление, ему пришлось повесить на шею лежавший наготове на углу стола фотоаппарат с мощным телескопическим объективом.
