- Алло! - сказал я усталым голосом.
- Здравствуйте. Это вы?
В одно мгновение я окончательно проснулся и похолодел от испуга, словно та, что была на другом конце провода, могла видеть меня, сонного, мокрого, почти голого.
- Как вы... разыскали... мой телефон?
- Ну, в двадцатом веке это проще простого.
- Я собирался вам звонить...
- Да, мне сказали, что вы будете звонить.
- Нам надо повидаться, - бухнул я и затаил дыхание, ожидая, что она ответит на такое нахальство.
- Обязательно надо, - сказала она. - Я сейчас могу к вам приехать.
- Вы? Сейчас? Только не сейчас! - Я был ошарашен таким бесцеремонным предложением и напуган тем, что она увидит весь мой хаос.
Она засмеялась, и я как-то сразу понял, что она отлично разбирается и в сказанном и в недоговоренном.
- Тогда приезжайте сами. В институт. Я вас буду ждать.
Я увидел ее еще с дороги. Она стояла за большим, во всю стену, окном институтского вестибюля и смотрела на улицу. Ничего в ней не было выдающегося, но мне казалось, что и белый мешковатый халат сидит на ней как-то по-особенному модно, и ее поза - с руками в карманах - само изящество. Она что-то говорила мне, показывая в сторону входной двери, удивленно раскрывала глаза, снова говорила и смеялась, то ли радуясь моему непониманию, то ли сердясь.
Мы поздоровались как старые знакомые, непринужденно и просто, прошли по каким-то коридорам и оказались в пустой комнате с большим столом посередине, уставленным электроизмерительными приборами, осциллографами и всякой непонятной мне аппаратурой.
- Тут нам никто не помешает, - сказала она, плотно закрыв за собой дверь.
- Секретный разговор?
- Не секретный. Хочу показать вам одну записку.
- Записку?!
- Что вас так удивило?
- Ничего. Просто последнее время я стал бояться записок.
- Я так и думала. Посмотрите-ка.
Она отодвинула какой-то прибор, развернула и положила передо мной лист бумаги. На нем с большим отступом друг от друга были напечатаны на машинке три фразы:
"Знаете ли вы, кто мать вашего будущего зятя?"
"Прежде, чем выдавать дочку замуж, познакомьтесь с родителями Жениха".
"Если вы выдадите свою дочь за Петра Колобкова, случится большое несчастье".
- Что это такое?
- Давайте подумаем вместе.
Я насторожился, но тут же решил, что если эта женщина имеет отношение к тексту, то она знает и о моей записке, и потому таиться нечего. Лихорадочно зашарил в кармане, выхватил бумажник, достал записку и сразу понял, что она и фразы на листке, лежавшем передо мной, напечатаны на одной машинке.
Валя взяла у меня из рук записку, внимательно прочла ее, подняла голову, тревожно посмотрела мне прямо в глаза.
- Это вы нашли в почтовом ящике, - утвердительно сказала она.
- Все-то вы знаете. Я уж начинаю бояться...
Она прервала мой монолог просто тем, что коснулась пальцами моей руки.
- Вы бы лучше спросили, откуда у меня этот листок.
И, не дожидаясь вопросов, начала рассказывать. Несколько дней назад, зайдя в приемную, она увидела, как Зоя Марковна торопливо закрыла пишущую машинку газетой и необычно засуетилась. Никогда прежде не видевшая Зою Марковну такой растерянной, если не сказать, испуганной, она подошла вплотную к столу. Как раз в этот момент звякнул вызов, и Зоя Марковна кинулась в кабинет директора. Но стремительное движение ее грузного тела сбросило газету с машинки, и Валя увидела то, что было напечатано на листке. Тогда она еще не поняла до конца, что означали эти фразы, но почувствовала какой-то подвох и потому вставила в машинку чистый листок и перепечатала текст. Затем все сделала, как было, закрыла машинку газетой и ушла. И уже у себя в кабинете, поразмыслив, поняла, что затевается что-то недоброе против семьи директора института...
Минуту я сидел молча, переваривая услышанное. Интрига, чистой воды интрига! Но зачем? Кому от этого выгода и какая?
- Дайте мне этот листок, - решительно сказал я. - Пойду поговорю с Зоей Марковной.
В тот момент я был убежден, что мне удастся если не вытянуть из секретарши признание, то хотя бы по ее поведению понять что-либо.
До чего же я был наивен в оценке таких людей, как Зоя Марковна!
Она встретила меня не только недружелюбно, но даже враждебно. Косо взглянула поверх машинки и, даже не ответив на мое "Здрасьте!", с ожесточением принялась молотить по клавишам.
- Егор Иваныч у себя? - ошарашенный таким приемом, спросил я.
- Нет его! - резко ответила Зоя Марковна.
- Когда он будет?
- Не знаю.
- Вы и вдруг не знаете? Не поверю, - сказал я это весело, чтобы разрядить обстановку. Но, похоже, только еще больше зарядил ее.
- Я тоже еще вчера многому бы не поверила.
- О чем вы?
- Вы знаете о чем.
- Догадываюсь, - сказал я, ничего, впрочем, не понимая. - И потому хочу задать вам один вопрос. Зачем вы написали эту записку?
Она взглянула на листочек, вырванный из записной книжки, который я положил перед нею на стол, сунула его в какую-то папку и подняла на меня глаза, полные гнева.
- Э, нет, - сказал я, протягивая руку к папке. - Записку-то вы мне отдайте.
Она быстро сунула папку в ящик стола и резко встала.
- Я думала, что вы простой развратник, но вы еще и клеветник!
Я чуть не подпрыгнул от таких слов, но сдержался. Ждал, что она назовет меня клеветником. Но развратником? Почему развратник, при чем тут развратник?! Однако пришлось проглотить оскорбление.
- А вот это вы тоже никогда не видели? - Отступив на шаг, я показал листок, взятый у Вали, и не без злорадства увидел самый настоящий испуг в глазах секретарши. На это я и рассчитывал. Она-то считала, что порвала листок, а он - вот он, напечатанный на ее бумаге и на ее машинке.
- Провокация! - взвизгнула она.
Ну вот, теперь у меня был полный набор ярлыков, но я не расстраивался. На меня ей их наклеить не удастся, ведь я же не здесь работаю. И потому я удовлетворенно наблюдал, как переливаются краски на ее лице, словно цвета побежалости на разогретой железной болванке.
- Я не собираюсь никуда жаловаться. Скажите, что вы хотели пошутить с этой запиской, и дело замнется...
- Клеветник! - снова выкрикнула она. - Развратник!..
- Выходит, дело нешуточное. Но зачем все это? Какая вам-то корысть от того, поженятся наши дети или не поженятся?
- Зато вам сплошная корысть. - Она уже приходила в себя, к ней возвращалась способность говорить нормальным человеческим языком, а не только восклицаниями. - Удобно устраиваетесь.
- Вы о чем?
- Все о том же. Сами кругом в дерьме, а к другим принюхиваетесь?..
Она прямо так, почти спокойно, произнесла эти слова, оглушив базарной терминологией. И я замолк, не зная, что сказать. Было неловко разговаривать с женщиной в таком же тоне, а другие слова все казались сейчас убогими, неубедительными. А она все говорила и говорила, выкрикивала обидное, оскорбительное, и все повышала голос, явно рассчитывая на то, что кто-то услышит из коридора, заглянет, будет свидетелем моего "хамского разговора с женщиной". Так уж принято считать: если женщина хамит, а мужчина при этом присутствует, то, само собой разумеется, он и виноват.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
