Закрепляя и узаконивая свое положение, верхушка нового объединения племен использовала общеарабское движение, породившее пророков и ислам, и приняла суровые меры для устранения препятствий к своему безраздельному господству в Аравии. В частности, ею было потоплено в крови пророческое движение в Йемаме, во главе которого стоял Мусейлима; до капитуляции Мекки представители этого движения поддерживали мединских ханифов-мусульман. Традиционное оправдание расправы с йемамцами как меры, направленной против возрождения "язычества", исторически несостоятельно.
На это, в частности, обратил внимание академик В. Бартольд в исследовании "Мусейлима"[26] и в неопубликованном письме к востоковеду Н.П. Остроумову (1846–1930) от 21 мая 1924 года. "Уже давно было отмечено, — писал он в письме, — что восстание арабов после смерти Мухаммеда нигде не имело целью возвращение к языческому культу; руководители восстания хотели быть такими же пророками, каким называл себя Мухаммед. Для меня, кроме того, ясно, что по крайней мере один из них, Мусейлима, стоял ближе к христианству и к первоначальному исламу, чем сам Мухаммед в конце своей жизни, после примирения с курейшитами"[27].
Мединская власть одновременно с расправой с племенами и пророками, не желавшими ей подчиняться, принимала решительные меры по привлечению на свою сторону кочевых арабских племен. Само принятие ислама, как мы уже отметили, в этих целях истолковывалось ранее всего как признание своего политического подчинения. Правда, это подчинение, как правило, на первых порах не задевало старых родо-племенных устоев подчинившихся племен. Другое дело, что вхождение в государство раннефеодального типа в перспективе, очевидно, должно было способствовать подрыву и разрушению древних традиций и норм. На наш взгляд, правилен вывод о том, что, как бы ни складывались отношения мединского Халифата с арабскими "племенами, осуществлялось ли их присоединение на добровольных началах или силой, в одном и самом важном положении государство отступало от своих принципов, а именно от непринятия родо-племенной организации. Социальная структура племен не нарушалась государством при условии принятия их членами ислама, что означало, по сути дела, признание государственного суверенитета… Союз с Мединой не грозил племенной аристократии утратой ее главенствующего положения в племенах. Не могла она также не сознавать экономической выгоды слияния с мусульманскими отрядами в военных предприятиях, особенно после успешно начатого осенью 633 г. вторжения через Сирийскую пустыню в Палестину и Сирию"[28].
И действительно, в предпринятых почти одновременно военных действиях за пределами Аравийского полуострова Халифат вскоре стал широко использовать арабские кочевые и полукочевые племена, их военную силу. При этом сохранялись давние родо-племенные обычаи, когда, к примеру, вместе с воинами двигались их жены и дети. Так, в Месопотамии это имело место и в период весьма крупных операций Халифата, например при Кадисии, после выигрыша которых "жены и дети воинов, не принимавшие участия в сражении, оказывали помощь тяжелораненым бедуинам и добивали оставшихся в живых иранцев"[29]. Лишь иногда верховное арабское командование вмешивалось в родо-племенные устои, исходя из стратегических соображений. Это имело место, в частности, после сражений при Кадисии, когда халиф Омар потребовал, чтобы войско Халифата продолжало наступление на столицу Ирана Ктезифон (Мадаин), оставив женщин и детей в районе Атика. Сообщение об этом сохранилось у арабского историка и богослова ат-Табари (838 или 839–923). Комментируя это событие, А.И. Колесников связывает его с тем, что "перспектива ведения военных действий на Востоке ставила арабов перед необходимостью преодолевать могучие водные преграды — реки Евфрат и Тигр, — пересекать множество каналов и вести боевые действия на незнакомой местности и в условиях, когда отступление было равносильно смерти, так как отступать было некуда. В такой ситуации присутствие в войске жен и детей ограничивало его мобильность и увеличивало риск гибели семей арабских воинов"[30].
Как бы то ни было, но Халифат в Медине, начав военные действия за пределами Аравии в 30-х годах VII века, в том же столетии завладел Сирией, Палестиной, Египтом и другими восточными провинциями Византийской империи, подчинил себе Иран, вторгся в Северную Африку, Закавказье и Среднюю Азию. В течение одного века он завоевал огромную территорию, номинально простиравшуюся от Атлантического океана и границ Южной Франции на западе до Индии и Западного Китая — на востоке.
Побудительной причиной этих войн, по-видимому, сначала было стремление объединить и подчинить Медине и Мекке все арабские племена полуострова, а также обеспечить себе свободное пользование торговыми путями в соседние государства. Исходя из этого, арабы Хиджаза, устремившись на север, прежде всего обратились к местам, где в течение длительного времени обитали два значительных объединения родственных им арабских племен, имевшие характер полувоенных раннефеодальных государств. Одно, возглавляемое Гассанидами, находилось у северо-западных границ Аравии, и, как правило, служило Византии, другое, во главе с Лахмидами, занимало северо-восточные области, граничившие с Ираном, и являлось его вассалом. И те и другие племена угнетались иноземцами, и между ними, так же как и между их "сюзеренами", шла непрерывная борьба. Вместе с тем Гассаниды и Лахмиды не порывали связей с племенами Центральной Аравии. Названия главнейших родов и племен Месопотамии, Северной и Центральной Аравии встречаются и на юге полуострова, что при наличии и других данных позволяет предполагать их общее происхождение. Центром племен, возглавлявшихся Лахмидами, был город Хира (или Хирта), расположенный невдалеке от развалин древнего Вавилона. Их религия была политеистична, и еще в 40-х годах VI века они совершали человеческие жертвоприношения богине аль-Уззе (культ ее существовал и в Мекке). Однако в том же VI веке среди Лахмидов начало распространяться христианство, и их царь Нуман III, несмотря на вассальную зависимость от Ирана, официально принял несторианство[31].
Власть Лахмидов продержалась до начала VII века. За этот период их отношения с Сасанидским Ираном не раз обострялись. Еще в сирийской хронике Иешу Стилита, написанной не позднее 518 года, отмечается, что во времена иранского шаха Кавада (правил с перерывом в 488–531 гг.) "арабы, которые находились под его властью, когда увидали беспорядок в его государстве, стали разбойничать, насколько хватало сил, по всей персидской земле"[32]. В начале VII века царь из династии Лахмидов был низложен и заменен иранским ставленником. Однако Лахмиды вскоре отомстили Сасанидам, выступив против них в битве при Зу-Каре, и одержали победу. А взгляды арабов-несториан, в частности их учение о деве Марии (Марйам) как "человекородице", а не "богородице", получили отражение в Коране (5:76–79; 19:16–36; 43:57–59 и др.).
Среди Гассанидов было распространено христианство монофизитского толка[33]. Их отношения с Византией к VII веку также начинают все более обостряться. Историки Византии сообщают о росте неприязни Гассанидов к своему некогда богатому покровителю — Византии. Это происходило в немалой мере из-за того, что истощенная войнами с Ираном Византия перестала выплачивать арабам деньги, причитавшиеся им за охрану ее границ.
Вообще успех военных действий Арабского халифата был обусловлен не "религиозным рвением", как это часто внушалось и внушается исламской пропагандой, а более всего внутренним истощением Византии и Ирана, хозяйство и военные силы которых находились в упадке. Обе эти империи только что закончили войну, тянувшуюся между ними долгие годы (602–628). В результате, по словам современника, армянского историка Себеоса, "царство персидское находилось в то время в упадке", в Византии же "царь греческий не был уже в состоянии собрать войска"[34].
Население Византии и Ирана, особенно в смежных с Аравией областях, почти не оказывало сопротивления арабам, так как, страдая от возросших податей и произвола правителей, не хотело их защищать. Армия, состоявшая из наемников, тоже была ненадежна, хотя и составляла десятки тысяч воинов. Во время боевых операций многих из них сковывали цепью, "чтобы пресечь всякую возможность к отступлению"[35]. В этих же целях сковывались цепями по пять-шесть воинов и в иранской пехоте.
Византийские императоры восстанавливали против себя подвластное население и своим нетерпимым отношением к иноверцам. Император Ираклий усугубил это положение, издав в 30-х годах VII века указ о насильственном крещении живших на территории империи иудеев, который проводился в жизнь с крайней жестокостью. В результате, как писал сирийский историограф Михаил Сириец (1126–1199), часть иудеев, не соглашавшаяся принять христианство, "бежала из земель римлян; они пришли сначала в Эдессу, но, испытав новые насилия и в этом месте, бежали в Персию"[36]. Эти гонимые люди, как отметил в VIII веке армянский писатель Гевонд, могли и сами подстрекать арабов к дальнейшим действиям против Византии. "Восстаньте с нами, — говорили они, явившись в лагерь арабов, — и избавьте нас от подданства царю греческому, и будем царствовать вместе"[37]. И так же как арабы из бывших племенных союзов Гассанидов и Лахмидов, терпевших немало унижений от правителей Византии и Ирана, преследуемые иудеи стали служить Халифату. Арабский историк аль-Балазури (820–892) в "Книге завоевания стран" ("Китаб футух аль-бульдан") сообщает, что полководец Халифата "Абу Убейда ибн аль-Джаррах заключил с самаритянами[38] урдуннскими и палестинскими, которые служили мусульманам шпионами и проводниками, мир…"[39]. Себеос же, описывая битву при Джабия, указывает, что "собрались и присоединились к ним (к арабам. — Л.К.) все остальные сыны Израиля; вместе с ними они составили огромное войско"[40].
