Я узнал эту новость, когда пришел в контору Я уже рассказывал, как она функционирует. В принципе, речь идет о конторе по найму, якобы принадлежащей манихейской церкви единения. Но в реальности все эти горничные, компаньонки и прочая обслуга - секретарши на один день, студентки, подрабатывающие нянями по ночам, девушки по телефонному вызову с почасовой оплатой и т.д. - являются нашими агентами, которых мы таким образом внедряем во все слои общества. Их обязанности многообразны - от сбора информации до рэкета и пропаганды. Совершенно очевидно, какую пользу можно извлечь из подобной сети шлюх по вызову, роскошных проституток и самых дешевых девок, ибо благодаря им мы разом получаем как бесценную возможность контактировать с людьми, стоящими у власти, так и большую часть наших финансовых средств, не считая выгод, возникающих в результате всегда возможного шантажа.
На прошлой неделе ДР получила задание устроиться приходящей няней в ответ на небольшое объявление в "Нью-Йорк Таймс": "Отец-холостяк ищет девушку с приятными внешними данными и покладистым характером для ночного присмотра за непослушной дочерью". Означенная девочка и в самом деле существовала, несмотря на странно многозначительный текст объявления: ибо слова "послушный" и "властный", как известно, представляют собой основополагающие понятия в терминах условного языка специалистов. Как правило, это означает дрессировку новенькой, которой следует дать хороший урок, чтобы привести к покорности.
Итак, мы послали туда ДР, девушку белой расы, с пышными формами и роскошной рыжей шевелюрой, неизменно дающей нужный эффект в интимных сценах;
в сходных случаях эта ирландка использовалась нами неоднократно. Вечером она является по указанному адресу, на Парк-Авеню, между Пятьдесят шестой и Пятьдесят седьмой улицами, одетая в зеленое шелковое платье, облегающее и очень короткое, всегда приносившее нам хорошие результаты. К ее величайшему удивлению, открывает ей ребенок - на вид лет двенадцати или чуть старше; в ответ на вопрос смущенной и застигнутой врасплох ДР, девочка отвечает, что находится в квартире одна, что зовут ее Лора и что ей тринадцать с половиной лет, а затем предлагает выпить горькой содовой, дабы получше познакомиться за разговором...
ДР настаивает: "Прежде всего, мне бы хотелось увидеть вашего отца...". Но девочка тут же заявляет с полной непринужденностью, что, с одной стороны, это невозможно, потому что он ушел, а с другой, "знаете ли, он мне вовсе не отец..." - последние слова произносятся тихо и доверительно, с приглушенным смешком, тоном слегка робеющей светской дамы, манерам которой девочка блестяще подражает. Совершенно не интересуясь проблемами приемных или незаконнорожденных детей, ДР, вне всякого сомнения, покинула бы дом, если бы не очевидное богатство внутреннего убранства и обстановки-в стиле миллиардера, увлекающегося авангардизмом. Будучи добросовестным работником, она решила остаться и выпила содовой (напиток был приготовлен девочкой) в комнате, служившей, очевидно, будуаром, где при нажатии на электрическую кнопку появляются кресла и маленькие столики из надувной резины. Чтобы не молчать, а также надеясь извлечь информацию, которая могла бы принести пользу при других обстоятельствах, ДР спросила, есть ли в доме слуги.
- Так ведь это вы, - ответила Лора с ослепительной улыбкой.
- Я имела в виду тех, кто убирает дом, готовит...
- А вы не будете этим заниматься?
- Право, не знаю... Я не думала, что это входит в мои обязанности... И больше никого нет?
Девочка напустила на себя скучающий вид, контрастирующий с прежней жеманной любезностью ребенка, играющего в светскую даму. И совсем другим тоном, далеким, печальным и чуть ли не умирающим голосом она в конце концов с явной неохотой произнесла:
- По утрам приходит одна негритянка. Тут мы обе замолчали, и пауза показалась мне довольно долгой. Лора крошечными глотками тянула свой горький лимонад. Я подумала, что она несчастна, однако, меня прислали сюда не для того, чтобы я тратила время на выяснение подобных вещей. И в этот момент в соседней комнате послышались решительные тяжелые шаги. Хрустнула доска на деревянном полу; я не сразу сообразила, насколько странным выглядит такое покрытие в доме миллиардера. Я сказала:
- Рядом кто-то есть.
Малышка ответила "нет" все с тем же отсутствующим видом.
- Но было слышно, как ходят... Да вот же! Опять звук шагов...
- Нет, это невозможно, здесь никогда никого не бывает, - упрямо ответила она, не желая признавать очевидного.
- Тогда, может быть, у вас есть соседи?
- Нет, здесь не может быть соседей. Все это одна квартира!
И девочка широким жестом обвела стены будуара.
Тем не менее, она вскочила со своего резинового кресла и принялась нервически кружить по комнате, а затем подошла к большой застекленной стене, через которую можно было увидеть только небо однообразно серого цвета. Именно тогда я заметила, насколько бесшумны ее собственные шаги, утопающие в белом ковре, пушистом, словно мех. Их не было слышно, даже когда она сильно топала маленькими ножками в спортивных туфлях из черной блестящей кожи, с застежками на липучках.
Если юная Лора рассчитывала отвлечь внимание своей нервозной беготней от происходившего в смежной комнате, то это было весьма наивно - тем более что за стеной все возобновилось с еще большей силой, и теперь это были легко опознаваемые звуки борьбы: топот, грохот падающей мебели, прерывистое дыхание, треск раздираемой ткани, а через секунду сдавленные стоны, приглушенные мольбы, как если бы женщина не смела поднять голос по неизвестным причинам или же была не в состоянии это сделать по не зависящим от нее обстоятельствам.
Девочка теперь тоже слушала. Когда стоны приобрели особый характер, она украдкой взглянула на меня, и мне показалось, что быстрая улыбка скользнула по ее губам или, по крайней мере, мелькнула в полузакрытых глазах, едва заметно мигнувших. Но затем раздался дикий вопль, настолько громкий и пронзительный, что она решила, наконец, пойти посмотреть, не выразив, однако, ни удивления, ни испуга.
Одновременно и тем же инстинктивным движением поднявшись с кресла, я смотрю, как за Лорой закрывается дверь; потом, поскольку больше ничего не слышно, в свою очередь поворачиваю голову к застекленной стене. Я подумал, разумеется, о наружной железной лестнице; однако, помимо того, что ничего подобного не существует в домах, построенных недавно, мне совсем не хотелось бы еще раз воспользоваться этим удобным средством, чтобы вновь оказаться на улице, в метро, в моем ветхом жилище... Тем не менее, сделав несколько задумчивых шагов, я подхожу к широкому проему, тут же слегка отводя в сторону занавеску из толстого тюля.
И тогда я с удивлением убеждаюсь, что комната, где мы сидели, выходит на Централ-Парк, что кажется мне невероятным, учитывая расположение здания, в которое несколько минут назад вошла ДР. Из этого следует, что, совершив очень сложный путь до дверей квартиры - пройдя через просторный холл, а затем поднявшись несколько раз на лифте и воспользовавшись бегущими дорожками - она пересекла, по меньшей мере, одну улицу. Но тут меня отвлекает от этих топографических размышлений сцена, которая происходит в самом низу, на улице, недалеко от фонаря, искажающего своим сомнительным светом тени ее участников.
Их трое; двое, несомненно, мужчины, а третья - женщина, хотя с уверенностью утверждать этого нельзя при взгляде сверху и совершенно недостаточном освещении. Равным образом, совершенно неясно, имеется ли какая-нибудь связь между белой машиной, стоящей поблизости у кромки тротуара, и непонятными суетливыми движениями троих персонажей, которые непрерывно, но без видимой цели, снуют от кустов к мостовой и обратно. Зато не подлежит никакому сомнению, что они стараются как можно быстрее осуществить некую тайную операцию: вырвать цветы или же перенести с намерением спрятать под ветками некие мелкие предметы, возможно также, обменяться между собой одеждой или, скорее, натянуть вещи, принесенные сюда специально, предварительно бросив в густые заросли трупы их прежних владельцев, от которых желательно избавиться... Можно даже представить, как они завершают свое преображение, снимая маски, надетые для только что совершенного преступного акта, и стягивая с рук, словно перчатки, белую резину с фальшивыми отпечатками, которая маскирует их черную кожу.
Один из мужчин, которому никак не удается избавиться от заемного лица, намертво прилипшего к подлинному, торопится и нервничает, поскольку в округе в любой момент может появиться полиция нравов, совершающая рейд в поисках малолетних гомосексуалистов; он изо всех сил тянет за те места, что можно захватить пальцами, отрывая кусками уши, шею, виски, веки и не замечая, как сдирает в спешке лоскуты собственной кожи. И когда через несколько минут он входит в залу "Старого Джо" с целью отчитаться перед Фрэнком и подкрепиться двойной порцией сухого бурбона, оркестр неожиданно прекращает играть, а внезапно онемевший тромбонист, не выпуская из рук ставший бесполезным инструмент, лишь медленно отводит его ото рта, и тот застывает в десяти сантиметрах от губ, вытянутых вперед в положении для фортиссимо; все же сидящие в зале единым движением поворачивают голову к входной двери, желая, в свою очередь, посмотреть на то, что первыми увидели музыканты с возвышения на эстраде: явление окровавленного лица в прямоугольной раме проема, зияющего на черном фоне сгустившейся ночи.
