Когда это было необходимо, Генриетта-Мария умела подавить гнев.
— Мой сын очень вырос, он уже совсем мужчина. Говорят, он поразительно похож на своего деда — моего отца.
— Только внешне, надо полагать, ваше величество. Ваш отец, наш великий король Генрих IV, был не только величайшим из королей, но, как всем известно, и величайшим любовником Франции.
— Мой сын тоже будет любить глубоко и со всей страстью души. Есть в нем что-то, что заставляет так думать.
— Остается надеяться, что он не станет по примеру деда источником страданий для своей жены и не будет заводить такое же бесчисленное количество любовниц.
— О, нет, ведь в нем течет и отцовская кровь, а более благородного, более преданного человека, чем мой Карл, невозможно себе представить. Мне, его жене, вы-то уж можете поверить!
— Если так, то вам, дорогая тетя, и в самом деле невероятно повезло с мужем. Когда я стану выбирать мужа, я тоже буду искать в нем прежде всего такое качество, как верность.
— Ваша красота любого заставит быть верным.
— Только не такого человека, как ваш отец, мадам. Он изменил бы самой Венере. И коли ваш сын так похож на него…
— Фи, мадемуазель, он же еще мальчик!
— Юный настолько, что ему еще не время думать о женитьбе?
— Принц никогда не бывает слишком молод для брака.
— А может, пока дела у него не очень хороши, разумнее не спешить. Богатые наследницы охотнее отдают руку и сердце королю, восседающему на троне, нежели изгнаннику, который всю жизнь может прожить в тщетной надежде обрести утерянную его отцом корону.
Мадемуазель небрежно улыбнулась собственному ходу мыслей. Она размышляла о замужестве, но не о браке с юным английским принцем. Генриетта-Мария, слушая рассуждения кокетки, негодовала. Племянница явно мечтала выйти замуж, но не за кого-нибудь, а за своего царствующего кузена, короля Франции.
Людовик XIV, твердо решила для себя Генриетта-Мария, должен быть предназначен другой — а именно, ее дочери Генриетте.
Принцесса Генриетта — она вновь стала Генриеттой с момента возвращения к матери — сразу полюбила брата, стоило ему войти в детскую, где девочка находилась в обществе наставницы леди Далкейт, исхудавшей и бледной после перенесенной болезни, только что с удивлением узнавшей, что вся Франция чествует ее как героиню. Леди Далкейт, женщина серьезная и трезвая, не была расположена наслаждаться похвалой. Она поняла, что королева решила воспитывать ребенка в католической вере, а это противоречило воле короля Англии и его народа. Беспокойство было тем более сильным, что Анна ощущала свою косвенную причастность к новообращению девочки, поскольку именно она доставила малышку к матери.
Но крошка-принцесса не могла знать, какие баталии разыгрываются вокруг нее. Она знала, что у нее есть брат, которого она полюбила, как только он взял ее на руки и сказал, что помнит совсем-совсем маленькой.» Чарлз! Дорогой Чарлз!»— звала она тоненьким детским голоском, а он ласково называл ее своей маленькой сестренкой.» Но, — добавлял он, — Генриетта — слишком длинное имя для такого человечка, а они, как я слышал, хотят прибавить к твоему имени «Анна»в знак уважения к матери Людовика. Это уже чересчур. Моя кисонька… любимая моя, ты будешь моей Минеттой «.
— Минетта? — повторила девочка с восхищением.
— Это имя, которым буду называть тебя я и никто больше, и о нем будем знать только я и ты, моя сестренка.
— Минетта! — кричала она радостно. — Я Минетта! Минетта Чарлза!
Он поцеловал ее и разрешил потаскать себя за длинные темные кудри.
— Уж не знаю, когда снова увижу тебя, Минетта, — говорил он. — Допускаю, что, может быть, и никогда.
— Ты такой большой для брата, — замечала она.
— Это потому, что я самый старший. Мне было целых четырнадцать лет, когда ты родилась.
Она не все поняла и, засмеявшись, прижала его руку к своему маленькому тельцу, чтобы показать, как сильно его любит.
Он в ответ крепко обнял сестру. Как это замечательно быть с кем-то одной плоти и крови. Повторится ли вновь такая встреча, будет ли когда-нибудь вся семья в сборе, в этом он сильно сомневался. Он был еще мальчиком, но вместе с отцом участвовал в бою и знал, что события развиваются не в их пользу. Тихий, даже робкий, он предпочитал общество женщин, но не таких надменных, как его кузина мадемуазель де Монпансье, ему нравились девушки более безыскусные, в первую очередь те, которым он сам нравился, а он нравился, поскольку, не будучи красавцем, излучал обаяние.
Особенную робость принц испытывал здесь, во Франции, потому что знал, что над его французским произношением смеются. Чарлз первый был готов посмеяться над своим ужасным акцентом и никогда не пытался строить из себя человека более образованного, чем есть на самом деле, но все же он был слишком юн и слишком неуверен в себе, чтобы спокойно воспринимать иронические намеки в свой адрес. Он ни на минуту не забывал, что является наследником без престола и зыбкость будущего заставляла его быть особенно осторожным.
Тем более чудесно было находиться в обществе нежной и привязанной к нему крохи-сестренки, хрупкой, необыкновенно хорошенькой девочки с живыми, умными глазами Стюартов. До чего же хорошо иметь семью, решил Чарлз.
Чтобы побыть в обществе сестры, он убежал от своего компаньона и кузена принца Руперта, который отменно говорил по-французски и слыл отличным воякой, несмотря на поражение при Марстонской пустоши; убежал от матери с ее нескончаемыми жалобами и наставлениями о том, что ему следует ухаживать за кузиной, мадемуазель Монпансье.
— Я люблю тебя, сестренка, — шептал он, — и люблю гораздо сильнее, чем эту заносчивую мадемуазель.
— Чарлз, — пролепетала малышка, подергав его за волосы и убедившись, что кудри как заколдованные ложатся на прежнее место, — ты останешься со мной, Чарлз?
— Мне скоро придется уехать, Минетта.
— Нет! Минетта говорить» нет «! Он коснулся ее щеки.
— Что же, приказы Минетты надлежит выполнять!
Леди Далкейт вышла, оставив их двоих. Принц ей очень нравился и ее искренне радовала привязанность брата и сестры. Она подумала: может быть, удастся поговорить с ним о религиозных наставлениях ей? Он ведь знает волю своего отца. Но как пойти против королевы? Как можно сплетничать с принцем о его матери? Мальчик еще слишком юн для таких разговоров. Придется ждать. Если бы знать, что случится дальше?
— Ты был когда-нибудь маленьким? — спросила Генриетта брата, когда они остались одни.
— Да, я был маленьким, и при этом таким некрасивым, что даже мама стыдилась меня. Я был очень напыщенный, поэтому все думали, что я очень умный. Дорогая сестренка, если ты чего-то не знаешь по невежеству, смолчи, и сойдешь за умную. Все сочтут тебя глубокомысленной особой.
