Я бессильно киваю. Не могу выдавить ни слова. Бел бросилась за мной вдогонку? Я и не заметил.
— Луиза, — она морщится, называя маму по имени, — сразу выбежала следом за вами. Если бы на вашем месте были мои дети, я бы поступила так же.
Мне становится так погано, как будто я получил кулаком в солнечное сплетение. Она шла за мной. Это я привел ее туда, где подстерегала беда. Я крепко жму ладони к ране, но пальцы соскальзывают, и я лихорадочно шарю вокруг, чтобы поскорее возобновить давление.
Топот сапог. Зеленая форма с неоновыми полосками. Четверо санитаров с носилками. Один из них садится на корточки рядом со мной. Большими ножницами он начинает разрезать мамино платье, обводя мою руку, в то время как другой санитар надевает на маму прозрачную пластиковую маску, к которой присоединена красная пластиковая бутыль. Слышу треск за спиной, когда третий медик распаковывает перевязочные материалы. Тот, что с ножницами, пытается аккуратно убрать мою руку, но я сопротивляюсь. Что, если, как только я отниму руки, оставшаяся в ней кровь хлынет наружу? Он тихонько вздыхает и рывком отдергивает мою ладонь в сторону. К ней прилип лоскут окровавленного шелка. Оголенная рана формой напоминает глаз, как будто кто-то воткнул в нее нож и провернул.
— Ты молодец, — говорит он негромко, прикладывая к порезу бинт на липучках.
Другой санитар улыбается мне, втирая антисептический гель в мое покусанное запястье, и бинтует его. Его лицо мне смутно знакомо. Мой мозг бьется в замешательстве, пытаясь выявить связи там, где их не должно быть.
— Ее можно перемещать? — спрашивает другой голос позади меня.
— Нам придется это сделать, — ответственно заявляет Рита. — Несите носилки.
Они кладут носилки рядом с мамой и бережно-бережно переносят ее с пола. Проходят годы. Каждый тик секундной стрелки на моих часах по ощущениям тянется как месяц.
— Анабель.
Я резко оборачиваюсь при упоминании сестры, ожидая наконец увидеть ее, но ее все нет, и только Рита строго смотрит на меня.
— Питер, это очень важно. Где сейчас Анабель?
Я неловко достаю телефон, но сигнала по-прежнему нет. Подушечки больших пальцев оставляют кровавые отпечатки по всему экрану.
— Не знаю, — сдаюсь я. — Понятия не имею.
Наконец маму уложили на носилки. Санитары считают: «Раз, два, три, взяли» — и водружают их на раскладную тележку.
— Уверен? — Рита напряжена, на ее лице застыло выражение, которое я не могу прочесть. — Подумай. Куда она могла пойти? Вы близнецы. Никто не знает ее лучше, чем ты. Когда ты в последний раз принимал лекарства? Недавно? Хорошо. Тогда думай.
Я тупо мотаю головой. Я не знаю. Она должна быть здесь, со мной и мамой. Еще одна страшная мысль бьет в солнечное сплетение. Я вспоминаю, как бежал по всем этим коридорам. Вдруг Бел лежит в другом таком же коридоре, истекая кровью, и рядом нет никого, кто мог бы ей помочь?
— Вдруг она тоже ранена? — Я задыхаюсь.
— Нет, — уверяет Рита. — Мы уже всё проверили. Ее здесь нет.
— Я не… я не…
Но что-то не так, что-то не дает мне покоя.
Когда ты в последний раз принимал лекарства?
Как она узнала?
Потому что она мамина коллега, придурок. Она ее подруга. Она назвала ее по имени. Конечно она знает о таблетках — она знает о тебе все.
Но тогда почему — и подозрение, как червяк, закрадывается в мою голову, — почему я не знаю о ней ничего? Если они с мамой достаточно близки, чтобы обсуждать мое медикаментозное лечение, почему мама никогда не упоминала о Рите?
Глупый, дурацкий, параноидальный мозг. Сосредоточься, бесполезный ты кусок дерьма. Она хочет помочь. Она пытается сказать, что Бел пропала, а ты только и можешь, что придираться к словам. Парамедики с мамой вышли за дверь на три четверти. Один из них придерживает ее ботинком. Массивным черным кожаным ботинком. На носке которого — длинная царапина, из-под которой выглядывает стальной носок. Сердце ухает вниз.
— Стойте… — я бросаюсь вперед в тот момент, когда за мамой, чье лицо наполовину скрыто налипшими влажными прядями, захлопывается дверь, окончательно скрывая ее из виду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Стойте…
— Питер? — Рита смотрит на меня с беспокойством. — Можешь пойти за ними, Питер, все в порядке.
— Кто вы такая? — сипло спрашиваю я сквозь мокроту и слезы в горле.
— Я же говорила, — отвечает она. — Я врач, я ваш друг. Меня зовут…
— Я вам не верю, — перебиваю я. — Если вы мамина подруга, почему она никогда не рассказывала о вас? — Мысли лихорадочно скачут, и слова спотыкаются друг о друга. — У фельдшера царапина на ботинке, точно такая же была у того парня, который ставил столы в зале. Там было восемь техников, две команды по четыре человека. И здесь было четыре фельдшера, хотя обычно на вызов посылают двоих. И вы говорили с ними так, как будто вы давно знакомы. Вы сказали: «Нам придется это сделать». Нам. Каким таким «нам»? Кто вы все такие?
Я замолкаю и перевожу дыхание. Заткнись, Питер. Послушай, что ты несешь: ты перенервничал и ведешь себя как параноик. Я смотрю на Риту, надеясь, что она будет все отрицать, — тогда я смогу выдохнуть и довериться ей. Одному мне не справиться. Сейчас она все объяснит, непременно объяснит. Расскажет все как есть. Она мне поможет.
Рита смотрит на меня. Потом переводит взгляд на часы. И вроде бы приходит к какому-то решению.
— Ты можешь либо поверить в то, что мы на твоей стороне, — говорит она, и ее тон нисколько не меняется. — Либо ты можешь считать нас своими врагами. Получается, твоя истекающая кровью и беспомощная мать сейчас находится под нашим контролем. Так что в любом случае тебе выгоднее делать так, как мы говорим.
Внутри меня все леденеет. Я уставился на нее и не могу отвести глаз. С невозмутимым выражением она терпеливо ждет моего решения.
Я поворачиваюсь на сто восемьдесят. Сквозь матовое стекло еще видно, как они увозят маму по длинному коридору. Мне хочется драться — бешеное желание растет во мне и распирает грудную клетку так, что, кажется, вот-вот вырвется наружу и потащит за собой, но их слишком много, они слишком крупные, и даже если в какой-то гомерически малоправдоподобной вселенной я смогу одолеть четырех взрослых мужиков, дальше-то что? Слишком много времени потрачено впустую. Мама может умереть до приезда второй скорой, настоящей скорой. Ее единственная надежда — ее же похитители.
Где же ты, Бел?
Я сглатываю кислую слюну и говорю:
— Что мне нужно делать, говорите.
Сквозь стекло я вижу мутную человеческую фигуру, бегущую к нам. Человек тормозит, огибая мамины носилки, затем снова набирает скорость и врывается в двери. Я узнаю в нем человека в сером костюме. Сейчас его галстук ослаблен, лицо раскраснелось. Когда он видит меня, на его лице мелькает что-то вроде облегчения, быстро сменяясь недоумением. Он поворачивается к Рите.
— Где девушка? — строго спрашивает он. В его голосе слышится североирландский акцент.
Рита молчит.
— Ты что, не знаешь? — возмущается он. — Какого че…
— Следи за выражениями, — ледяным тоном обрывает его Рита.
Метнув на меня беглый взгляд, он снова возвращает свое внимание к ней. «Девушка», — лихорадочно соображаю я. Он имеет в виду Бел?
— Ее нет? Он забрал ее? — шипит мужчина. — Как это могло произойти? Как он вообще сюда попал?
«Он». В мыслях разброд. Кто такой «он»?
— Не знаю, — признается Рита.
— Твои люди должны были мониторить все входы и выходы.
— А твои — вести наблюдение, Шеймус. Хочешь сейчас искать виноватого? — В голосе Риты звенит опасное напряжение.
«Пора нырять с аквалангом, родной», — не к месту думаю я.
— Не сваливай на меня ответственность.
— И свалю, если решу, что так надо, — говорит Рита тоном, не терпящим возражений. — А теперь возвращайся к своим мониторам и организуй нам отступление.
Она снова поворачивается ко мне, а я смотрю, как человек убегает обратно через двойные стеклянные двери.
