Стефан остался безоружным. Но это дело оказалось вполне поправимым, потому что у камина обнаружился старый топор викингов. Это было самое распространённое оружие простых воинов, не имеющих в достатке средств, чтобы приобрести настоящий меч. Клинки, изготовленные по своим технологиям слэйвинами, даже не рассматривались, как оружие. Пару ударов по подставленному железу — и все, кранты, можно выбрасывать. Или в переплавку. Топор же был вполне в приличном состоянии, отполированное ладонями древко не потрескалось и не рассохлось. Судя по всему им нечасто пользовались, но содержали в исправном состоянии.
Он уже собирался, было, уходить, к тому же обеспокоенный кот уже удрал, но взгляд его натолкнулся на книгу на каминной полке. Не просто книгу, а готическую. Не просто готическую, а про конунга Артура.
Стефан так взволновался, словно это и было целью его прихода в этот негостеприимный дом, где имеется все удобства, даже тюрьма. Топор и книга — это настоящее богатство. То, что он совсем недавно проткнул до смерти хозяина, как-то не вызывало никаких эмоций. Крови от смертельного удара выступило совсем немного, поэтому гибель незнакомого человека никак не пугала. Может, оживет еще?
Перелезая с крыши на дерево, Стефан понял, что немного ошибся о причине прекратившегося плача. Мальчишку загнали не в тюрьму, а в образовавшуюся во дворе закрытую повозку, какую обычно используют, чтобы перевозить скот, или преступников. Что же такого совершил этот несчастный, раз его таким вот образом, по-взрослому, этапируют? Может хозяина убил? Ах, да, смерть свою владелец усадьбы принял от рук другого парня. А нечего было с удавкой подкрадываться!
Стефан двинулся прочь, крадучись, как убийца и вор, временами перебегая через пустыри и обходя верхушки холмов. Очень хотелось ознакомиться с загадочной книгой, но все было не совсем удобно: то надо бежать, то на дорогу вышел. Тут же его и догнала повозка с усадьбы. Возница, а потом тот, что сидел сзади, хмуро посмотрели на путника, но ничего не сказали, поравнялись и медленно проехали мимо. Лошадь шла пешком, использую отведенную ей природой лошадиную силу не на всю мощь.
Погонщик и охранник выглядели отвратительно. Хоть Стефан и не успел, как следует, рассмотреть напавших на него ночных разбойников, но предположил, что они очень похожи. Когда сидевший сзади снова посмотрел на него, то молодой хунгар бросил свой трофейный топор, причем не на дорогу.
Охранник принял бросок, как подобает, на грудь, где топор и застрял. С удивленным выражением лица он кувыркнулся со своего седалища и распростерся в пыли, окрашивая все под собой в бурый цвет обильно истекающей крови.
Стефан напал на очередного незнакомого человека не потому, что в нем, вдруг, с ночи проснулась жажда убийства, или просто из злостных хулиганских побуждений. Просто он увидел в проезжающей мимо повозке не одного, а сразу несколько подростков. Да, вдобавок, покойный, видимо, что-то сообразив, собирался заставить и Стефана лезть туда. Но не успел оформить в действие это свое желание. Только подумал — а тут уже и топор прилетел. Не до дум стало.
Тем временем, освободившись от некоторого веса, повозка дернулась. Возница, не поворачивая головы, поинтересовался у своего коллеги: что произошло? Но тот по понятным причинам был слишком занят, чтобы как-то реагировать на слова. Тогда кучер повернулся, но товарища своего на месте не увидел, и только извернувшись так, что у него, казалось, сейчас открутится голова и укатится в придорожную канаву, заметил безжизненное тело на дороге.
Он взревел, как рассерженный медведь, бросил поводья и, выхватывая на ходу длинный нож, который здесь принято называть мечом, устремился к Стефану. Хунгар, конечно, предвидел такое развитие событий, но никак не мог предсказать, что топор так глубоко увязнет в теле. Удалось его высвободить только в тот момент, когда возница по всем правилам фехтования нанес всесокрушающий удар сверху вниз.
Пришлось, рискуя показаться нелепым, спешно отпрыгивать в сторону. Вместе с ним отпрыгнуло древко топора, а труп, не желая освобождать сам топор, перевернулся на бок. Туда и всадил свой клинок могучим ударом кучер, там он и застрял. Зато освободилось оружие Стефана.
Он этим воспользовался: зачем-то ударил по лезвию меча у его основания и легко перерубил, как жердь. Возница выпрямился, недовольно вглядываясь в зажатую в кулаках рукоять, глаза его скосились к переносице, да так и остались. Это хунгар, используя инерцию первого удара для замаха, хлопнул противника обухом по лбу.
Лошадь, предоставленная сама себе, остановилась и принялась фыркать и смотреть по сторонам. Наверно, ей не очень нравилось здесь находиться. Но, имея за плечами такой груз, не больно-то убежишь в вольные табуны на заливные луга под охрану диких санитаров-волков. Ее былые хозяева расположились друг на друге бесформенной грудой и полностью утратили способность управлять своей кибиткой.
Стефан без лишних слов сбил замок с дверцы и распахнул ее настежь. Из проема показалась сначала одна голова, осмотрелась, никого не увидела, и сразу голов стало больше. Юного хунгара в расчет никто не брал — он возрастом не особо отличался от тех, кто спустя миг выбрался на волю.
В основном это были подданные императора Священной римской империи Фридриха Второго Гогенштауфена, внука большого оригинала Барбароссы, но нашелся один человек, признававший своим главарем герцога Леопольда Шестого. С этим австрийцем удалось найти общий язык.
Мальчишки все дрожали и друг за другом пытались плакать. Но торчать здесь на тракте, дожидаясь какой-нибудь транспорт, было бессмысленно. Если их поочередно и попарно выловили в проклятом стогу и, прикрываясь именем Папы, без каких бы то ни было терзаний совести продали муслимам, то никакой гарантии не существовало, что встречные поступят как-то иначе.
Дальнейший поход к Святой земле решил продолжить только один человек — Стефан. Да и то, потому что обнаружил у себя в кармане целый кошель, волшебным образом полный золотых дукатов. Он и не заметил, как и откуда их добыл. Не иначе, из усадьбы. Руки взяли, а мозгу не сообщили.
Мальчишки забрались в повозку, развернули лошадь в обратную сторону и ускакали по направлению к своим домам. Лошадь не любила скакать, но, видимо, и ей передалось то ощущения беспокойства, что вызывали два неподвижных тела на обочине. А Стефан отправился дальше.
Вообще-то, его планы претерпели изменения. Теперь он не собирался идти мимо Венеции, где непременно располагались единоверцы, промышляющие торговлей людьми муслимам. Обладая некоторым богатством, он решил потратить часть в ближайшем населенном пункте, а именно, в Триесте. Здесь, в портовом городке обязательно можно было нанять какую-нибудь посудину, способную доставить его не в Египет, а прямо в Святую Землю.
Так и вышло. Везде его пытались ограбить и обмануть, но везде он демонстрировал поистине недетскую силу и выдержку. Сам Стефан и не подозревал, что обладает такими божьими дарами. Благополучно проплыв вдоль всего греческого побережья, миновав открытую воду, суденышко доехало до самого Ашдода. Что везли моряки — то ли запрещенное муслимами вино, то ли оливковое масло — он не интересовался. Вообще он ничем не интересовался. Только морем.
Стефан первый раз видел столько много воды, она ему понравилась цветом. Но пугала мощью. Стоя на палубе и вглядываясь в глубину, он не раз видел вялых или, наоборот, стремительных рыб. Их бывало много, и они откровенно плевали на жизнь наверху. Никто из них не пытался посмотреть и полюбопытствовать.
Иногда какая-нибудь агрессивная тварь хватала за бок другую и начинала мотать головой из стороны в сторону. Стефану эта картина напомнила драку двух собак, когда одна из них цепляла за загривок другую, более задумчивую, и принималась трепать ее по сторонам. Какие тогда должны были быть хозяева у этих подводных псов? Встречаться с ними совсем не хотелось.
Стефан дошел до стен Иерусалима, беспрепятственно прикоснулся к пустому Гробу Господню, погладил ладонью торчащий из земли медный Пуп Земли, даже проделал весь путь на Голгофу, каким прошел Иешуа Га-Ноцри с крестом на плечах. Причем, этих путей, на удивление, оказалось два. По одному он двигался направо, по другому — налево. У каждого маршрута были свои сторонники. Но ведь была еще и дорога прямо.
На обратном пути в Европу он поделился своими сомнениями с паломником, возвращавшимся домой, в далекую Гардарику. У того был странный говор, но отдаленно напоминающий хунгарский. Понять было можно, если поднапрягшись.
— Понимаешь, — сказал тот. — Для Истины всегда одна дорога, потому что она единственна и не нуждается в доказательствах и оговорках. Но зачастую люди пытаются создать еще две, или три, или несколько. Так не бывает на самом деле, и все они — ложь. Но именно в этой лжи кроются возможности обогатиться, подчинить себе других. Путая окружающих, создавая свои доказательства, всегда можно извлечь из этого прибыль. Только ради прибыли образовалось несколько путей Христа. Направо, или налево. На самом-то деле он всегда шел прямо. Только, поди, попробуй обнаружить этот путь. Папа лжет, лгут святые отцы в Константинополе, лгут муслимские толкователи — и все довольны. Государства поддерживают их всех. Одних больше, одних меньше. Якобы для блага. Но благо это — всего лишь ненужное никому богатство.
