В 1922 году, в честь пятой годовщины революции, большевики объявляют полную амнистию сложившим оружие боевикам. Белогвардейское движение к тому времени было уже окончательно обречено. Мальсагов решает сдаться.
«Я до сих пор не могу простить себе, что я, который лучше других знал цену большевистским обещаниям, поверил в добрую волю этих людей. В апреле 1923 года я сам сдался в руки офицеров ЧК в Батуме. Меня допрашивал следователь, примечательный своей молодостью. Когда чекист суммировал мои преступления (надо сказать, довольно подробно), он сказал с усмешкой: «Мы не будем мягкотелы в отношении таких как ты». И они действительно не были мягкотелы. Когда я сослался на амнистию, следователь прямо взревел от смеха: «Отведите его в камеру и пусть там ему покажут амнистию!» И они показали.
…Палачи всегда ходили пьяные. Это были профессиональные мясники. Сходство с последними усиливалось привычкой закатывать рукава кителей.<…> Непрерывное кровопролитие оказалось пыткой не только для подследственных, но и для жителей. Население бросало свои дома, будучи не в состоянии слышать пронзительные крики и стоны жертв. Улицы вокруг Метеха долгое время были необитаемы.
<…>В Метехе бесчеловечные пытки систематически продолжали осуществляться по отношению к беззащитным людям — я видел много стариков, женщин и детей. Один раз в неделю специальная комиссия составляла список жертв, не уделяя особого внимания степени их вины. Каждый четверг ночью расстреливалось от шестидесяти до ста человек. Эта ночь была адом. Каждый ожидал смерти. Многие не выдерживали и сходили с ума или заканчивали жизнь самоубийством».
Через семь месяцев после ареста Мальсагова осуждают по статье 66 «контрреволюционная деятельность» и отправляют на Соловки. Уже к тому времени это был настоящий концлагерь, главным назначением которого было уничтожение людей. Там Мальсагов увидел обещанную амнистию в полном свете:
«Белый дом» — так называлось имение, покинутое его хозяевами. В нем в течение двух лет ежедневно производились расстрелы. Две тысячи матросов из Кронштадта были расстреляны в три дня. Смрад от разложившихся тел отравлял воздух на километры вокруг. Ужасная слава «Белого дома» удваивалась еще и потому, что тела казненных не убирали. И к концу 1922 года все помещения «Белого дома» были завалены трупами до потолка…
Практика жестоких репрессий против родственников повстанцев развита в сложную систему террора. Старых чеченцев сослали в качестве заложников из-за их сыновей, которые присоединились к партизанским отрядам… Вся группа была отправлена на Секир-гору, посажена в «каменный мешок» и выпорота «смоленскими палками» до потери сознания. Самому старому из чеченцев было 110 лет…
«Каменные мешки» представляли собой погребки в 3–4 фута длиной, выдолбленные в скалах монахами для хранения продуктов. Они не имели дверей и провизия укладывалась в них сверху через маленькие отверстия. Если арестант влезает в мешок вниз ногами, его бьют по голове. Если вниз головой, то его бьют «смоленскими палками» по спине и ногам до тех пор, пока все тело не войдет целиком в мешок, слишком узкий, чтобы в нем можно было сесть, и слишком неглубокий, чтобы в нем можно было стоять. Поэтому истязаемый должен находиться в коленопреклоненном состоянии с вытянутой вперед головой. Время нахождения в мешке — от трех дней до недели. Очень немногим удается вынести эту средневековую пытку».
Бежать с Соловков, конечно, пытались и раньше, но все попытки заканчивались неудачей. Как, например, это произошло с группой Цхиртладзе. Пять человек захватили лодку, неделю шли морем, не имея возможности определить направление, а когда их наконец прибило к берегу, беглецы были настолько измождены, что попадали прямо на берегу, лишь разведя костер. Там их и обнаружил конвой. Чекисты кинули в костер две гранаты. Четверо из шести были убиты на месте, двоих, в том числе и Цхиртладзе, с оторванной рукой и перебитыми ногами, притащили в лагерь, чуть подлечили, после чего жестоко пытали и, наконец, расстреляли.
Был, правда, еще студент Николаев, который работал в Соловецкой конторе. Он сумел организовать себе настоящую командировку на материк и уехал с острова на совершенно законных основаниях. После прислал в лагерь письмо с сообщением, что возвращаться не собирается. Но назвать эту командировку побегом можно с натяжкой.
Мальсагов понимал, что побег с самого острова невозможен. Но ему повезло. Он был назначен нарядчиком, распределявшим арестантов на работы, что дало ему возможность составить бригаду из своих людей и отправить её на берег материка на заготовку леса. Это был единственный шанс.
Рано утром 18 мая 1925 года две партии заключенных были выведены на работу. Одна, назначенная на материк, состояла из Бессонова — командира группы, инициатора и организатора побега, Мальсагова, поляков Мальбродского и Сазонова и казака Приблудина. Вторая партия должна была отправиться в казармы мыть полы.
В самый последний момент операция чуть не сорвалась. Начальство, посчитав, что доходяги из группы Бессонова не смогут валить лес, решило поменять партии местами. Мальсагову пришлось действовать «под дурочка» и на свой страх и риск все же отправить группу на материк, сделав вид что не понял приказа.
До восьми утра, как и положено, рубили лес, ожидая сигнала командира. Когда Бессонов поднял воротник, группа набросилась на охранников и разоружила их. Мальсагов предложил расстрелять охрану, но Бессонов не стал этого делать.
Казак Приблудин, ничего не знавший о побеге, бросился Бессонову в ноги. Ему предложили на выбор — либо связывают и оставляют с конвоирами, либо он присоединяется к побегу. Он решил бежать. Бросив конвоиров в лесу и отобрав у них ботинки, группа направилась на Север.
Побег продолжался тридцать пять дней. Несколько раз группа натыкалась на чекистов и уходила с боем. Во время пути Бессонов вел дневник на внутренней стороне обложки «Нового Завета»:
18 мая — разоружили конвой и сбежали.
27 мая — Прошагали всю ночь и весь день без отдыха. Еда почти закончилась. Пришли на молочную ферму, угодили в засаду. После перестрелки красные удрали в лодке. Пошли вдоль реки, раздобыли у рыбаков еды. Еды мало, идем голодные. Ужасно устали. У всех распухли ноги.
29 мая — ночной переход через «непроходимые» болота. Отдых. Мешки. Гуси. Заяц. Мальбродский не может идти от усталости.
4 июня — пошли в деревню добыть пищи. Карелы обещали дать и обманули нас. Еды совсем мало. Идем на запад.
5 июня. — Мальсагов не может идти. Нашли домик косарей. Огромное количество хлеба, муки и соли. Все пали на колени и возблагодарили Создателя. Почти утро. Все спят.
14 июня — река. Отступление. Тропинка. Засада. Выстрелы в упор. Бог сберег нас. Хвала ему! Бегство. Назад к реке. Ужасная переправа.
17 июня — счастливым выстрелом сразили оленя. Почти всего съели.
21 июня — двинулись утром. Усталость. Идти неохота. Поляна. Пошли к краю. Вышли с поляны. Сплавка леса. Финляндия!
Уже через полгода Мальсагов пишет свои «Адские острова». Книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. На руководство СССР посыпались обвинения в государственном терроризме и нечеловеческом отношении к заключенным. Та знаменитая поездка ста советских писателей на Беломорканал, отчасти, была и контрударом на «антисоветскую пропаганду» Мальсагова. Итоги её известны — хвалебная беллетристика про счастливых зэков и труд, «дело доблести и геройства».
Вторую мировую Мальсагов встретил офицером польской армии. Но судьба военного не была ему предначертана. Мальсагов — вечный беглец. В тридцать девятом он попадает в немецкий плен и направляется в лагерь военнопленных в Германию. Снова побег, снова скитание по лесам. Сопротивление перебрасывает его во Францию, где он и партизанит до конца войны.
После Победы за Мальсаговым начал охоту НКВД. Он снова вынужден был скрываться, переезжая из страны в страну. На него было совершено несколько покушений. Но несмотря на это, правозащитную деятельность Мальсагов так и не бросил. Из этой своей войны с советской государственной машиной он вышел победителем.
Встретиться со своими родными Мальсагову было уже не суждено. Его семейная жизнь была только в письмах: «Дорогой Соси! Всю жизнь находясь в ожидании встречи, мы крепко успели с тобой постареть. Постарели даже наши дочери. Раечке уже 55 лет, она на пенсии, а Мадине — 51…» Младшую дочь Мадину, родившуюся уже после его ареста, он так никогда и не увидел. Скончался Созерко Артаганович в 1976 году в Англии.
Говорят, что история имеет спиралевидную форму. Если это действительно так, то нас заклинило на одном витке. Вместе с Европой мы вошли в 20 век, но поезд ушел уже на целое столетие, а нас Главный Стрелочник все время переводит на поворотном кругу на ветку к Соловкам. Милицейский террор, заказное правосудие, Чернокозово, Бородзиновская и Благовещенск, неуловимые «полковники» на Кавказе, полное нигелирование человеческой жизни и человеков вообще.
