Былинной силой, седой стариной веяло с высот холма.
— Ладно, Миша, иди… Ребят я переписываю, думаю, двухэтажной школы нам не потребуется, — сказал учитель с горечью. — Пока хотя бы простую хату…
Когда Степанов несколько дней назад впервые увидел Дебрянск, пустыня на месте зеленого, уютного города ужасала, угнетала, захлестывала ненавистью. Теперь он понимал, для чего это было фашистами сделано. Вместе о уничтожением материальных ценностей фашистам надо было выжечь у русских память о великом прошлом.
Да, это прекрасно понимали те, кто вырабатывал подробные инструкции послушным Гансам и Фрицам, как именно и с помощью чего уничтожать города и с ними память народа о своей истории.
Враги это понимали. А мы сами?
Понимаем ли, что умаление славной истории, небрежение к зримому ее воплощению в камне, дереве, бумаге, а пуще того уничтожение ее реалий — преднамеренно ли совершенное явным врагом или по причине пустоты в голове своим человеком — не только делает нас беднее, а прежде всего — безоружнее. Предатели и шпионы, мерзавцы всех оттенков и калибров — люди без памяти, люди без прошлого и будущего.
Опасение, что некоторые недостаточно знают о силе истории, что она не взята ими на вооружение, уже не могло не волновать Степанова.
8
Надо было разузнать в райкоме и в стройтресте, что предполагают сделать для бережанских. Ведь ясно — людей на улицу не выгонишь… Потом уже можно было идти к Галкиной с конкретным предложением…
Разговор с Владимиром Николаевичем многое прояснил для Степанова. Он понял: все, что делала и говорила Галкина, в основе своей правильно и нужно, но это не было все скреплено большими чувствами, которые руководили, допустим, Владимиром Николаевичем: Россия… Родина… Крутые повороты ее истории, совершенные вот на этих полях, историческая судьба народа. Хотя бы легкий отголосок этого чувства не затрагивал деятельность Галкиной. Как-то получалось так, что она непроизвольно умаляла масштаб событий, прогремевших здесь.
А ведь школа, допустим, была не просто добытым в трудах зданием для занятий, а утверждением и продолжением того, что начато здесь давным-давно и что бандиты, как называл фашистов Владимир Николаевич, пытались отнять… прекратить связь времен.
Перед теми, кто первыми вернулся в Дебрянск, лежала пустыня. Что будет здесь? Что должно встать над этим пепелищем? Владимир Николаевич, Галкина, Турин, Власов, другие, с кем увиделся Степанов, несомненно, думали об этом. Но чувство связи прошлого с настоящим и будущим, чувство необходимости этой связи у всех было разным.
Никого, кроме начальника, невысокого, рыхлого Троицына, Степанов в стройтресте не застал. Но и это была удача. Степанов сумел уже убедиться, что самое трудное в Дебрянске — найти нужного человека, вернее, застать его на работе. Одни уехали в глубинку, другие болели, третьи оказывались где-нибудь в городе, на объектах.
Однако и Троицын собирался уходить. Заметив человека в дверях, но не разобрав еще, кого это бог послал, Троицын энергично накинул на себя бушлат, выхлопотанный по знакомству в воинской части, что стояла под городом, и стал быстро застегивать пуговицы, всем своим видом показывая, что он уже ушел, ушел!..
— Здравствуйте. Я — Степанов, из районо…
— Ухожу… Ухожу, товарищ Степанов… — проговорил Троицын бабьим голосом и, только сейчас рассмотрев, что «учителишка» в шинели, оставил пуговицы в покое. — Ты, значит, ко мне?
— К вам, — с ударением сказал Степанов, которого кольнуло это панибратское «ты». — К вам…
— Ну, садись, — добродушно разрешил Троицын, совершенно не восприняв стараний Степанова.
Как был в полузастегнутом бушлате, Троицын сел за стол, намереваясь, видно, за несколько минут покончить с этим Степановым. Но в это время кто-то мелькнул в окне — невысокого роста, проворный, — и Троицын, привстав на стуле, проводил его настороженным взглядом: не к нему ли?
Суматошливый человек, мелькнувший за окном, был Ефим Петрович Соловейчик — работник райисполкома.
В хилом теле Соловейчика заключался источник дьявольской энергии и предприимчивости. Скромный по должности — всего лишь инспектор, — он был своим человеком во всех учреждениях Дебрянска. Случайно вот так заглянет в стройтрест во время какого-нибудь разговора его работников и обязательно вмешается:
— «Лампы»… «Лампы»… А почему бы тебе, Троицын, не наведаться в хозяйство майора?
— При чем тут майор?
— У него на объекте через неделю движок пустят, — объяснял всезнающий Соловейчик. — Как ты думаешь, керосиновые лампы после этого будут ему нужны? А?
Но, оказывается, для того чтобы лампы очутились в руках Троицына, а не в чьих-нибудь еще, хорошо бы девушкам дать в воинской части концерт самодеятельности: солдаты соскучились и по искусству, и по девушкам…
— Какое искусство?! Какие девушки?!
— В Красном Бору девчата собираются по вечерам и поют… Заслушаешься!
— Ну и что? Как это все практически осуществить: Красный Бор в одной стороне, воинская часть — в другой… Да и вместо шефства какая-то торговля получается: ты — мне, я — тебе…
— Как хочешь, — сурово говорил тогда Соловейчик, — покупай лампы в центральном универмаге города Дебрянска. И проси, чтобы тебе их доставили на дом. — Он делал паузу и доверительно добавлял: — Завтра заседание райисполкома, на котором будет председатель и из Красного Бора… Я скажу, чтобы он к тебе зашел. Жди.
Удаляясь, он говорил с укором:
— Развел детский сад.
И Троицын был уже впутан в хитроумную комбинацию, не осуществить которую вроде как непатриотично по отношению к городу.
Сейчас Соловейчик прошел мимо.
Слабо махнув рукой, мол, слава богу, что пронесло, Троицын спросил, обращаясь к Степанову и не видя его:
— Что у тебя? Откуда явился?
— Из Москвы.
— А-а… — удивленно протянул Троицын, теперь уже внимательнее вглядываясь в Степанова. — Воевали?
— Да.
— А теперь, значит, направлены к нам? Учителем? И учились там?
— Совершенно верно.
— Располагайтесь, располагайтесь, — неизвестно что имея в виду, предложил Троицын. — Значит, из самой Москвы?
Уже не первый раз замечал Степанов, как люди меняли отношение к нему, узнав, что он из Москвы и что шинелька на нем не чужая.
— Из Дебрянска я сам, из Дебрянска, — настойчиво сказал Степанов. — В школе здесь учился!
— Ах, вот что!.. На родные места потянуло? Ну что ж, хорошо…
Заметив, что взгляд посетителя остановился где-то у него над головой, Троицын в догадке, с какой-то опаской, повернулся и поднял голову. Он словно не верил своим глазам.
— Висит! — воскликнул он, словно призывая Степанова в свидетели.
Под потолком, над Троицыным, висела выцветшая, засиженная мухами старая олеография, изображавшая счастливых влюбленных среди роз и каких-то непонятных цветов. Над влюбленными витали ангелочки, тоже безмерно счастливые.
— Семь раз сказал, чтобы сняли эту… пакость! Сам, наконец, снял. И вот пожалуйста — висит! — Троицын показал рукой на олеографию, но заметил, что посетитель лишь метнул на эту картинку безучастный взгляд и не проявил ни к ней, ни к его словам никакого интереса.
— Я хотел спросить, товарищ Троицын, — начал Степанов, — намечено ли что-либо строить для бережанских, которые сейчас живут в здании школы?
— Нет, — с проворностью, совсем неожиданной для такого с виду медлительного человека, отрубил Троицын. — Нет, не собираемся.
— Как же так?! Почему?
— А почему мы для них должны строить в первую очередь? — вопросом ответил Троицын и, чувствуя, что разговор может затянуться, стал снимать свой бушлат. — Почему?
— Не понимаю… — все еще недоумевал Степанов. — Не гнать же людей на улицу?
Троицын поднялся и в нетерпении помотал головой:
— Не с того конца! Не с того конца, товарищ Степанов!
— Что «не с того конца»?
— Не с того конца смотрите на положение вещей! — Троицын стал перед Степановым. — Семьям воинов-фронтовиков трест отпустил стройматериалы в первую очередь! — Троицын резанул рукой. — Так? Так! Семьи фронтовиков эти материалы без шума реализовали и землянки себе построили кто на Бережке, кто в городе. Они не позарились на школу! А другие, кто и прав-то меньше на эту школу имеет, ее захватили. Там, если копнуть, товарищ Цугуриев может для себя немало работы найти! А мы им, выходит, землянку на подносе!
— Подождите… Подождите… — остановил Троицына Степанов. — Я не знаю, кто такой товарищ Цугуриев и что он там должен делать.
— Напрасно не знаете. Товарищ Цугуриев проводит большую работу. Хочешь ты того или нет, а факт остается фактом: одни шли к партизанам, а другие — к немцам. Правда, — здесь же уточнил Троицын, — последних немного, но они были… Или возьмите просто темные личности — ни вашим ни нашим. Кто их знает, кто такие?.. У всех теперь одна отговорка: при немцах пострадал! Документов нет, справку навести не так-то легко: архивы сожжены…
