ростом? А что, понравилась? Мне тоже тут многие нравятся, только знаешь сам, по нашим обычаям, мне невесту мама выберет. Поверь, мама не ошибется… а сам можешь глупости наделать, да…
— Это ты так говоришь, потому что не влюбился. А влюбишься, так и забудешь про обычай предков.
— Э… не говори так, обычаи надо уважать. Садись пить чай, пожалуйста.
Аркадий сел за стол. К чаю Рустем положил на стол нарезанный кусок халвы.
— Халва тут не такая, как у нас, но… что есть, тем и богаты. А девушка эта, Ребекка Голдберг, восемнадцатого года, кстати, родилась двадцать третьего февраля, в один день с Красной армией, представляешь? Еврейка. Тут много в городе евреев. Комсомолка. Отец сочувствующий. Хорошая спортсменка, работает в школе учителем математики. У нее две сестры. Живут с отцом и матерью около базара…
— Спасибо, друг.
— Не за что… Кстати, хорошо, что ты этот вопрос затронул. Вот что… В городе во вторник будет соревнование — массовый заплыв по Днестру. Сам понимаешь, мои там будут контролировать, только у меня людей не так много, чтобы соревнование прикрыть, надо бы три-четыре лодки с людьми. Я письмо от комендатуры командиру отряда составил, заберешь его, так быстрее будет. По телефону согласовал, но, сам понимаешь, порядок есть порядок. — Рустем улыбнулся и отхлебнул чай.
Аркадий пил чай, который был точно таким, каким он привык его пить с самого детства. Халву попробовал, удовольствия не было, а был не голоден, поэтому чай допил и тут услышал с улицы гудок машины, и тут же повторился еще два раза. И это был сигнал их полуторки. Аркадий поднялся.
— Это уже за мной.
— А говорил, что еще есть время.
— Ребята оперативно обернулись. Письмо давай.
— И такое бывает. — Рустем дал письмо, Аркадий расписался в получении, потом они обнялись, так, как обнимаются старые друзья, хотя были знакомы всего ничего, каких-то полтора месяца.
Глава пятая. Планы на будущее
18 августа 1939 г.
Они шли по узкой улочке, ведущей прямо в гору. Так выбраться к дороге, ведущей на аэродром было намного проще, чем если идти по улицам, совершая прогулку по своеобразному серпантину: дорога тут строилась почти по горным принципам. По этому подъему, прозванному «ослиной тропой» выбраться наверх было просто, и быстро. Строились тут только люди, которые ничего не боялись. Конечно, если бы погода была дождливой, то тропа эта становилась сразу же непроходимой, но… сейчас пройти было можно. Тропинка вильнула еще разочек, на этот раз вправо, и веселая компания выбралась на небольшую площадку.
Ривка любила это место, но не за его крутость или скорость восхождения, отнюдь, больше всего ей нравился вид на город, который открывался отсюда. И все их приграничное местечко оказывалось как на ладони. Там — железнодорожный мост, правда, по нему можно пройти на ту сторону реки и пешим порядком, а почти в центре города — паромная переправа, а вот видны купола — это армянская церковь, а чуть левее, ближе к реке, — православная, тут — синагога, а на территории военной части — бывшая полковая церковь, только закрытая. В самом центре города — базар. Городок тонул в зелени скверов, садов, виноградников. Отсюда был замечательный вид, их домик только угадывался краешком крыши, это было место, где она родилась, выросла, счастливо жила.
Отец был человеком небогатым, но и не очень-то бедным. Раньше он шел по коммерческой части, был приказчиком у довольно известного купчика. А вот женился по любви, не на состоянии, что в его среде было не принято, обычно заключались браки по расчету. Выбрал красавицу Лейзе, сироту, которая была в приживалках у Рувимы, жены Генриха Келлера, владельца и основателя чугунолитейного завода, который теперь был главным предприятием города. Девушка умела прекрасно шить, была послушной, честной, так что хозяйка в ней души не чаяла. А когда к ее воспитаннице, круглой сироте, посватался представительный приказчик Абрахам, Рувима выдала Лейзе приданное, причем такое, что его хватило на покупку того самого домика с сараем почти в центре города, недалеко от базара, в котором и жила вся их семья до сих пор. В сарайчике хранилось главное — топливо на холодную зиму: и дрова, и уголь, а еще большая куча очищенных от зерна кукурузных початков. Все это добро выписывал отец в совхозе. Стоило оно недорого, а польза была двоякая, что хорошо ощущалось в голодные годы: сухая кукуруза быстро горела и давала легкий жар, на ней особенно хорошо было растапливать печку и готовить, вторым, несомненным, достоинством было то, что после обмолота на початках оставались кукурузные зерна. Они тщательно собирались, перемалывались, и из них делали кукурузную кашу, которую соседи-молдаване называли мамалыгой. Лейза или Лея (как ее называл дедушка) была хорошей швеей, как говорится «от Бога», она никогда не обмеряла клиента, который приходил заказать к ней наряд. Мама Ривки просто прикладывала отрез к человеку, а потом раскраивала его точно по фигуре. Это было ее основным видом заработка. Ее знали. К ней приходили. Но кроме того, что мама Лея была прекрасной швеей, она еще была и великолепным кулинаром. Дело не в том, что она могла вкусно приготовить, когда продукты были в достаточном количестве, ее главным умением было приготовить вкусную пищу тогда, когда почти никаких продуктов в семье не было. Тогда в пищу шла и кукурузная крупа, собранная своими силами, да и какой-то кусочек свеклы, или морковь, или листья какой-то съедобной травы, но в семье прекрасно знали, что всегда будут вкусно накормлены, а еще их семью от голода спасало то, что отец работал в совхозе. Абрахам пошел туда работать из-за дочерей. Он хотел дать всем девочкам приличное образование, а какое образование будет у них, если в анкете будет значиться их почти что буржуйское происхождение. Вот поэтому Абрахам и устроился в совхоз. Зато в их анкетах появилась запись «из колхозников».
Еська Луферман, учитель музыки, был организатором бригады синеблузников. Он был невысоким полноватым, вечно смешливым человечком, самым «старым» из их компании. Ему вот-вот должен был исполнится тридцатник, а он как пацан лежал в траве и курил трубочку. Еська покупал дешевый самосад, на базаре этого товара было навалом, а посему купить его можно было всегда. Обычный учитель музыки не мог позволить себе табак получше. Не мог он позволить себе и обзавестись семьей. И на это было несколько причин, одна из которых тщательно Еськой скрывалась. Это произошло в декабре семнадцатого, когда в Могилев вошли польские отряды корпуса Довбор-Мусницкого.
