В конце концов кто из нас поэт?
— Разумеется я! — с воодушевлением ответил Александр Сергеевич.
— Ну вот! А я всего лишь организатор твоих концертов. Ты пишешь, а я продаю… Так, Саша, у нас проблема с меценатом: сибирский алюминий отказался, но это ничего. Я договорился с медными рудниками, так что давай у тебя будет не алюминиевый всадник, а медный.
Пушкин задумчиво почесал свои кудри на голове, а затем молвил в ответ:
— То есть ты думаешь это так просто: взять и переиначить стихотворение? У меня же там рифма: всадник алюминий, мы будем побеждать отныне!
— Саша, ну потрудись, что ли! Я не знаю… Пусть будет там: всадник медный, мы будем побеждать мгновенно!
— Я не могу работать в таких условиях!
— Ах ты не можешь, Cаша? Иди на завод!
— И пойду!
— Да, на заводе ждут такого как ты, ведь там нужны рабочие руки. Сработаешься подобно своим предкам.
— Но мои предки на заводах не работали!
— Я о предках твоего прадеда!
Пушкин аж опешил от такой дерзости организатора, и хотел было вызвать его на дуэль, но вовремя одумался. А организатор между тем и не думал останавливаться:
— Только ты вспомни, Саша, каким я тебя подобрал! Мороз и солнце: день чудесный…
— Что? — возмущению Пушкина не было предела.
— И знай, завтра здесь будут стоять пятнадцать таких-же кучерявых рифмоплётов, как и ты. Я без тебя проживу.
— Ха, полюбуйтесь-ка! Он без меня проживёт. Да все знают, что ты организатор концертов ПУШ-КИ-НА! — свою фамилию поэт отчеканил по слогам особенно отчётливо.
— А вот это вот не надо… Это все знают, что ты Пушкин организатора концертов… Всё! С меня довольно, пошёл вон!
Дальше следовало продолжительная пауза, после которой Александр Сергеевич расплылся в улыбке и сменил тон:
— Да будет тебе дуться… Ты пошутил, я тоже посмеялся. Мир?
— Хорошо, мир. — быстро согласился организатор, а затем добавил, — Значит так, завтра ты будешь выступать на именинах у царя. Деньги никакие, но сам знаешь, отказаться нельзя. Там будут все: Чаадаев, Грибоедов, ну и в конце концов Жуковский, и ты…
— И я! — вторил Пушкин.
— …И концерт закрывать будет Лермонтов.
— А чё это Лермонтов концерты стал закрывать? Я же всегда был последний — вновь завозмущался поэт.
— «Чё»… — вздохнул организатор, — Солнце русской поэзии… И на тебе: «чё». Не чё, Саша, а почему Лермонтов! Учишь-учишь, как об стенку горох.
— Ну хорошо: почему Лермонтов-то? — недоумевал Александр Сергеевич.
— Да по кочану! — сказал, организатор, и задумался, а потом добавил, — кстати, запиши, хорошая рифма, может пойти в народ… Да потому что он пишет! «Мцыри» вон, с руками отрывают!
— Просто Кавказ сейчас актуальная тема…
— Да, он конъюнктурщик! — перебил поэта организатор, — Но он пишет, Саша, пишет! А не рожицы на полях рисует.
— Всё равно я лучший! — выпалил Пушкин.
Поняв, что перегнул палку и опасаясь вызова на дуэль, организатор стал поддакивать, постепенно переходя на шепот, чтобы успокоить поэта:
— Разумеется, Саша, ты лучший. Но нельзя останавливаться, понимаешь… Гоголь всю Украину исколесил. Декабристы устроили тур по Сибири. А мы с тобой тут… Москва дыра, Саша… В Питер надо ехать, вот где деньги крутятся…
Казалось, речь организатора вновь перерастала в монолог, потому как Александр Сергеевич уже его не слушал, отвлёкшись на афишу.
— Попса какая-то… — разочарованно молвил поэт, глядя на небрежно намалёванную физиономию, отдаленно напоминающую его самого.
— Я тебя умоляю… — организатор подхватил поникшего Пушкина и повёл его к винной стойке, — Саша, выпей что-нибудь, успокойся. Это ты сейчас попса, а через двести лет представь: «Золотой век Российской поэзии»! Двести лет — это же совсем ничего! И вообще, нам нужно что-то, чтобы тебя вспомнили: какой-то скандал… Скажем, трудное детство или няня садист. Крепостным это нравится.
— Нет, это исключено.
— Или… — продолжал, потирая вески организатор, — Точно! Нам нужна дуэль!
— Нахрена? — опешил Александр Сергеевич.
— Что значит «зачем», Саша? Пусть будет дуэль, скажем, с Дантесом… А что? Он француз… Новый рынок, валюта в конце концов.
— Чего это мы с ним вдруг будем стреляться?
— Если тебе так будет проще, вчера Дантеса видели с твоей женой. — импровизировал организатор.
— Ну и что?
— Как что? Они Лермонтова читали вместе, Саша!
Через пару секунд активной обработки сказанного организатором, Пушкин пришел в ярость:
— Что?! И ты молчал? — казалось, поэт даже побагровел от ярости, — Где мой пистолет?!
— Саша!
Но Пушкина было уже не остановить. Он спешно покинул душные театральные просторы и скрылся в ночи.
Не сказать, что организатор был слишком расстроен подобным исходом. Буквально на следующий день он уже нашел замену Александру Сергеевичу:
— Всё, Лермонтов, будем делать из тебя звезду! Только давай договоримся сразу: ты будешь не Марат Юсупович, а Михаил Юрьевич. Поверь моему опыту, так будет лучше. Ну, что там у тебя?
— Например, вот… — неуверенно начал Лермонтов, — Сижу за решеткой…
— О Боже мой, какая решетка?! Давай что-нибудь другое!
— Хорошо… Скажи-ка дядя, ведь не даром…
— Ну вот, уже лучше! Далеко пойдёте, молодой человек! — похвалил организатор.
БОРЩ ДЛЯ ТУЗЕНБОБИЛЯ
Марлинский Тузенбобиль Олегович был обычным провинциальным актёром с большими амбициями, и десятилетним стажем игры в городском драматическом театре. Как и коллеги по театральному ремеслу, он мечтал о грандиозной кинокарьере в Голливуде, однако имел за плечами лишь эпизодические роли в российских криминальных сериалах.
Киногерои, исполняемые Тузенбобилем, редко переживали десятиминутные сцены, и обычно его персонажи хладнокровно убивались в бандитских разборках, пафосно отснятых режиссерами-однодневками. Впрочем, изредка он получал чуть больше экранного времени благодаря сценам, в которых криминалисты обследовали место преступления, на которых Марлинский изображал бездыханные тела.
Пожалуй, помимо него самого, успехами Тузенбобиля гордилась только Марфа Поликарповна — заботливая бабушка провинциального актёра, которая прямо сейчас снимала с плиты только что приготовленный борщ. Кухарную суету Марфы прервал звонкий телефонный звонок старенького дискового телефона.
— Алё… Непонятно… Алё, кто-кто? Какой Спилберх? Непонятно… Халевуд? М-м… Ту миллион долларс? Непонятно же! Изъясняйтесь по-русски! — бабуля тщетно пыталась понять иностранную речь, но четыре класса церковно-приходской школы не позволяют ей этого сделать, — Пожалуйста, перезвоните позже.
Стоило Марфе повесить трубку, как из прихожей донесся скрип просевшей двери. Это Тузенбобиль вернулся домой с затяжной театральной репетиции.
— Би ор нот ту би! Зат ис квештн! — повторял провинциальный актёр, снимая с себя сюртук.
— Боба, пришел! Устал, наверное? — засуитилась Марфа Поликарповна.
— Устал, бабуля… Устал очень, замотался, всё, не могу! Все эти тюзы-пюзы, гамлеты-шмамлеты…
— Пюзы… Шмамлеты… — понимающе вторила Марфа Поликарповна, — Раздевайся, проходи к столу…
— А я с режиссёром поцапался, — продолжал жаловаться Тузенбобиль, — Просто
