«Когда Королева Солнца (Клеопатра) вернулась обратно в полуразрушенный город после того, как пламя пожрало Славу Мира, когда она увидела горы книг — или свитков — покрывавших полусожженные ступени estrada, и поняла, что внутреннее содержание погибло, а остались лишь неуничтожимые переплеты, она плакала в ярости и бешенстве, и проклинала низость своих отцов, которые пожалели затрат на настоящие Пергамос для нутра так же, как для внешности этих драгоценных свитков».
Далее наш автор, Феодас, даже подшучивает над королевой за то, что та поверила, что почти вся библиотека сгорела; тогда как на самом деле сотни и тысячи самых избранных книг были в целости сложены в его собственном доме и в домах других писцов, библиотекарей, учеников и философов.
Не более верят в полное уничтожение более поздних библиотек весьма ученые копты, рассеянные по всему Востоку в Малой Азии, Египте и Палестине. Например, они говорят, что из библиотеки Аттала III из Пергама, преподнесенной Антонием Клеопатре, ни один том не был уничтожен. По их утверждениям, в то время, с момента, когда христиане начали приобретать власть в Александрии — около конца четвертого века — и Анатолий, епископ Лаодикийский, начал оскорблять национальных богов, языческие философы и ученые теурги приняли эффективные меры, чтобы сохранить хранилища своего священного учения. Теофила, епископа, оставившего за собою репутацию наиболее нечестного корыстолюбивого злодея, некто Антонин, знаменитый теург и ученый по оккультным наукам в Александрии, обвинил в том, что тот подкупал рабов Серапиона, чтобы те воровали книги, которые он потом продавал иностранцам по высокой цене. История повествует нам, как Теофил одолел лучших философов в 389 г. после Р. X. и как его наследник и племянник, не менее нечестивый Кирил, подло убил Ипатию. Свидас дает нам некоторые подробности об Антонине, которого он называет Антонием, и об его красноречивом друге Олимпии, защитнике Серапиона. Но история далека от того, чтобы быть полной в тех жалких остатках книг, которые, перейдя столько веков, достигли нашего ученого века; она не дает фактов, относящихся к первым пяти векам христианства, которые сохранились в многочисленных преданиях, циркулирующих по Востоку. Хотя они могут показаться недостоверными, все же в этой куче плевел, бесспорно, есть немало добрых зерен. Но эти предания не так часто передаются европейцам; в этом нет ничего странного, если мы примем во внимание, насколько наши путешественники склонны проявлять себя антагонистически к местным жителям своим скептическим отношением и иногда догматической нетерпимостью. Когда исключительные люди, как некоторые археологи, которые знают, как завоевать доверие и даже дружбу определенных арабов, удостаиваются чести получить драгоценные документы, то это объявляется просто «совпадением». И все же широко распространены предания о существовании неких подземных и бесконечных галерей по соседству с Ишмонией — «окаменевшим городом», в которых сложены бесчисленные рукописи и свитки. Ни за какие деньги арабы не станут подходить к нему. По ночам, говорят они, чрез щели покинутых руин, глубоко ушедших в сухой песок пустыни, пробиваются лучи света, переносимые в галереях туда и сюда нечеловеческими руками. По их верованию, африты изучают там литературу допотопных дней, и джины заучивают по магическим свиткам урок следующего дня.
«Британская Энциклопедия» в статье об Александрии говорит:
«Когда храм Сераписа был разрушен… ценная библиотека была разграблена или уничтожена; а двадцать лет спустя[26] пустые полки возбуждали сожаление… и т. д.»
Но она не сообщает о дальнейшей судьбе разграбленных книг.
Соревнуясь со свирепыми почитателями Марии четвертого века, современные церковные преследователи либерализма и «ереси» охотно заперли бы всех еретиков вместе с их книгами в какой-нибудь современный Серапион и сожгли бы их живьем.[27] Причина этой ненависти естественна. Новейшие исследования более чем когда-либо раскрыли этот секрет.
«Не есть ли нынешнее поклонение святым и ангелам во всех отношениях то же самое, чем поклонение демонам было в прежние времена?» — сказал епископ Ньютон годы тому назад. — «Только название стало другим, сущность та же самая… те же самые храмы, те же самые изображения, которые когда-то посвящались Юпитеру и другим демонам, теперь посвящаются Деве Марии и другим святым… Язычество целиком переделано и применено к папству».
Почему не быть беспристрастными и не добавить, что «значительная часть того же применена также в протестантских религиях?»
Само апостолическое имя Peter пришло из мистерий. Иерофант или верховный понтиф носил халдейский титул […], peter, или истолкователь. Имена Phtah, Peth'r, резиденция Валаама, Патара и Патрас, имена городов-оракулов, pateres или pateras, и, возможно, Буддха[28] — все произошли от одного и того же корня. Иисус говорит: «На этом petra я построю свою церковь, и врата, или правители Гадеса, не одолеют ее»; подразумевая под petra высеченный в скале храм, а метафорой — христианские мистерии, противниками которых были древние боги-мистерий подземного царства, которым поклонялись в обрядах Изиды, Адониса, Атиса, Сабазия, Диониса и Элевзинии. Никакого апостола Петра в Риме никогда не было; но папа, захватив скипетр Pontifex Maximus, ключи Януса и Кибелы, и украсив свою христианскую голову шапкой Magna Mater, скопированной с тиары Брахматмы, верховного понтифа посвященных древней Индии, — стал наследником языческого верховного жреца, действительного Peter-Roma или Petroma.[29]
У римско-католической церкви два гораздо более могущественных врага, чем «еретики» и «неверные»; и этими врагами являются сравнительная мифология и филология. Когда такие выдающиеся теологи, как досточтимый Джеймс Фримэн Кларк, прилагают так много усилий, чтобы убедить своих читателей, что «Критическое богословие со времен Оригена и Иеронима… и дискуссионное богословие в течение пятнадцати веков не заключалось в принятии, на основе авторитета, мнения других лиц», но, наоборот, выявило много «острых и разумных рассуждений», — мы можем лишь сожалеть, что так много учености должно было быть зря затрачено на попытки доказать то, что беспристрастный обзор истории богословия опровергает на каждом шагу. В этих «дискуссиях» и в критической трактовке доктрин церкви, несомненно, можно обнаружить некоторую долю «острых рассуждений», но намного больше там еще более острой софистики.
Недавно масса накапливающихся доказательств была подкреплена до такой степени, которая мало, если вообще, оставляет место для какой-либо дальнейшей дискуссии. Убедительное мнение высказано слишком большим количеством ученых, чтобы сомневаться в том факте, что Индия была alma mater не только цивилизации, искусств и наук, но и всех великих религий древности, в том числе и иудаизма, следовательно, и христианства. Гердер помещает колыбель человечества в Индии и представляет Моисея как умного и сравнительно современного компилятора древних брахманистских традиций:
«Рекою, охватывающей эту страну (Индию), является священный Ганг, которую вся Азия считает Райскою рекою. Есть также библейский Гихон, что есть ничто другое как Инд. Арабы до сих пор называют его этим именем, и названия стран, омываемых ими, известны среди индусов».
Жаколио утверждает, что он переводил каждую древнюю написанную на пальмовых листьях рукопись, которую брахманы пагод позволяли ему читать. В одном из его переводов мы обнаружили отрывок, который раскрывает нам несомненное происхождение ключей Св. Петра и объясняет принятие этого символа его святейшеством римским папой.
Он показывает нам, основываясь на свидетельстве «Агручеда Парикшай», название, которое он свободно переводит как «Книга духов» (питри), что за многие века до нашей эры посвященные храма выбирали Верховный Совет, где председательствовал Брахм-атма или верховный глава всех этих посвященных. Эту высокую должность мог занимать только брахман, достигший восьмидесяти лет;[30] этот Брахм-атма и являлся единственным хранителем мистической формулы, резюме всех наук, заключенного в трех мистических буквах:
А U Mкоторые означают творение, сохранение и преображение. Только он единственный мог излагать ее значение в присутствии посвященных третьей и высшей ступени. Если кто-нибудь из посвященных открывал хотя бы одну, даже самую малую, из доверенных ему истин профану, его казнили. А тот, кто принял от него секрет — разделял его участь.
