— Пусть освободит его, — заревела толпа, — пусть помилует!
— Тише! Великий князь вельми добр, сейчас он изъявит вам свою волю. — Михаил Васильевич требовательно глянул на мальчика.
Ваня готов был расплакаться при виде толпы разбойников под строгим взглядом Тучкова, но в это время ощутил прикосновение сильной руки Ивана Овчины. Это прикосновение удержало его, однако страх по-прежнему леденил душу, сковывал язык.
— Я, великий князь всея Руси, — тоненьким срывающимся голосом произнёс он, — велю освободить из темницы своих слуг — Андрея Шуйского и Ивана Бельского.
Толпа в ответ взревела от радости. Но тут вперёд вышел тиун Андрея Шуйского Мисюрь Архипов с дружком своим Юшкой Титовым. Мисюрь, поклонившись, произнёс:
— Ты б, государь, господина нашего Андрея Михалыча Шуйского пожаловал бы боярством.
Не следовало великому князю быть столь щедрым, но мальчик так перепугался, что торопливо промолвил:
— Жалую слугу своего Андрея Шуйского боярством. — После этого быстро исчез за дверями. Толпа же направилась к великокняжеской конюшне, где находилось приземистое мрачное здание тюрьмы.
Вечером в палатах Андрея Михайловича Шуйского пир горой. Распаренный хозяин весело улыбается гостям. В переднем углу, как и положено, дорогие освободители, двоюродные братья Иван Васильевич Шуйский с немногословной женой Авдотьей да Василий Васильевич, явившийся один по случаю отсутствия супруги, не так давно скончавшейся. В отличие от хозяина братья не скрывают своего неудовольствия.
— Ради чего мы старались, мутили народ? Поди, Бельские потешаются над нами: ни с того ни с сего на них свалилась великокняжеская милость.
— Что верно, то верно, Иван. Выйдя из темницы, Бельский почнет льнуть к великому князю, отпихивать нас от него. А ведь мы после Еленкиной опалы ещё не вошли в силу. Давно знаю я Ивана Фёдоровича — властолюбив, честолюбив, к соперникам нетерпим. Но дело не только в нём. Чую, есть и другие, не желающие нашего усиления. Наверняка это Михайло Тучков надоумил великого князя напакостить нам. Хитрущий мужик! Но мы ещё припомним ему эту пакость.
— Наверняка в этом деле и конюший замешан.
— Скоро конец ему, не минет и седмицы, как наши людишки расправятся с ним.
Ранним утром Ульяна выскочила с ведром к колодцу и тотчас же увидела кожемяку Акиндина с суковатой дубиной в руках. Сердце сжалось от тяжкого предчувствия. Не к добру это, ой не к добру!
— Акиндин, куда это ты устремился в эдакую рань, да ещё с дубиной?
— На Кудыкину гору, Ульянушка.
— Ты правду сказывай.
— Идём мы имать великого прелюбодея — конюшего.
Ульяна перекрестилась.
— Поди, опять Шуйские вином вас поманили?
— Не без этого, Ульянушка, а пока прощай, заболтался я с тобой.
Ульяна повесила вёдра на коромысло, поспешила к дому. Войдя в избу, присела на краешек лавки рядом со спящим мужем. Афоня тотчас же проснулся.
— Что стряслось, Ульяша?
— Видела я Акиндина, сказывал он: Шуйские подбили людишек на поимку конюшего.
Афоня поднялся с лавки, поспешно оделся.
— Не ходил бы ты, Афонюшка, звери они — не люди, убьют.
— Нельзя мне не идти, Ульяша, конюшего надо уведомить, чтоб врасплох не застали.
— Уведомить уведомь а в драку не лезь! — Ульяна перекрестила мужа. — Поел бы сперва.
Афоня только рукой махнул.
— Некогда, пошёл я.
По дороге заглянул в сарай, прихватил увесистую оглоблю и устремился к дому конюшего.
День занимался ясный, солнечный. В придорожных берёзах деловито орали грачи. По Варварке на торжище валом валил народ: Афоня миновал Варварский крестец и повернул направо, к усадьбе Ивана Овчины. Разъярённая толпа уже осадила ворота, пришлось обойти постройки, перемахнуть через ограду. Конюший с мечом в руке стоял на крыльце, вокруг толпились вооружённые челядинцы.
— Выходи, сучий сын, мы тебе покажем кузькину мать!
Плотные дубовые ворота гудели под ударами дубин, однако не поддавались. Чья-то голова показалась над ними, но тоненько звякнула стрела, и голова, испустив вопль, исчезла.
Дубины загрохотали ещё яростнее.
— А ну, ребята, навались!
Афоня признал голос кожемяки. Ворота распахнулись, толпа повалилась на землю, и только Акиндин, ворвавшийся во двор первым, устоял на ногах. Афоня с оглоблей в руках шагнул ему навстречу.
— Прочь, Афонька, иначе быть Ульянушке вдовушкой!
— Сам уноси ноги подобру-поздорову!
От этой дерзости зеленоватые глаза Акиндина побелели.
— Ах ты, сволочь!
Дубина со свистом прошлась рядом с головой Афони. Тот, увернувшись, раскрутил оглоблю и обрушил её на Акиндина. Кожемяка по-звериному отпрянул и коротким взмахом нанёс сильный удар по оглобле, отчего та переломилась пополам.
— Слабоват, Афонька, со мной тягаться. Получай же!
Вновь дубина прошлась рядом с виском. Афоня пригнул голову и резко ударил ею в живот Акиндина. Раскинув руки, тот опрокинулся на землю. Толпа зачарованно смотрела на побоище. Афоня шагнул к поверженному противнику, но тот ловко подсёк его ногой. Два тела, плотно сцепившись, покатились по двору, поросшему птичьей гречишной. Акиндин, словно клещами, сжал шею Афони, отчего у того зарябило в глазах. Собрав все силы, он ударил кожемяку кулаком в лицо. Тот крякнул и ослабил объятия. Афоня, вывернувшись, вскочил на ноги. Соперник тоже поднялся, широко расставил ноги. По лицу и белой рубахе струилась кровь. Резким движением Акиндин выхватил из сапога нож, прыжком бросился на Афоню, нанеся ему сильный удар. В это время конюший сбежал с крыльца и мечом срубил кожемяке голову.
Толпа отпрянула к воротам, ощетинилась дубинами, топорами, шестопёрами, бердышами, а потом медленно двинулась на Ивана Овчину. Неожиданно из-за спин нападающих полетели камни. Один из них угодил в висок конюшего, кровь красным червём поползла по щеке. Воевода взмахнул мечом, но сильный удар бревном расплющил ему шлем. В толпе завизжали, заулюлюкали. Иван Фёдорович сделал несколько шагов, пытаясь устоять на ногах, но не удержался и упал. Нападающие кинулись к нему, намереваясь добить, растерзать, но прозвучал хриплый голос Андрея Шуйского:
— Не убивайте этого кобеля, тащите его в ту самую темницу, где мне пришлось помаяться по его воле, пусть крысы им полакомятся!
Конюшего поволокли в Кремль, в тюрьму.
На Красном крыльце великокняжеского дворца стоял Ваня и широко распахнутыми глазами смотрел на тело любимца матери, волочимое по земле; слёзы текли по его щекам. Рядом стояли митрополит Даниил и мамка. При виде брата Аграфена повалилась на колени, запричитала:
— Убили, убили касатика моего ненаглядного! Услышав её крик, сторонники Шуйских возмутились:
— Эй, ребята, тащите эту сводню в ров!
— Отпустите, отпустите её! — закричал Ваня, но никто уже не слушал его, толпа озверела от самовольства.
— Опомнитесь, исчадия адовы, вспомните о Боге, не берите грех на душу! — вторил ему митрополит.
Никто, однако, не думал слушаться. Ваня с удивлением смотрел на предводителя смутьянов, которого он три дня назад пожаловал боярством. Потное, грязное лицо, осклабившийся в хищной усмешке рот, самодовольный взгляд. Лютая ненависть зажглась в сердце юного великого князя к этому человеку.
Можно привести немало примеров из истории, подтверждающих истину: жестокий человек от жестокости и погибает. Лют был Михаил Глинский — скончался в темнице. Сурово покарала Андрея Старицкого и его сторонников Елена Глинская — умерла в страшных мучениях от яда. Жестокость Андрея Шуйского не останется неотмщенной: придёт время, и великий князь отдаст его на растерзание псам. А пока Шуйским всё нипочём, пришёл их час!
ГЛАВА 2
— Да что же это творится у нас, отец? Ваню Овчину Шуйские приказали заковать в оковы и заточить в темницу. Мало того, есть ему, бедному, не давали, отчего он весь высох и погиб в страшных мучениях. Сегодня утром тело его выволокли из темницы и бросили в ров. Не могу, не хочу видеть всех мерзостей нынешнего бытия! Уйду в обитель, чтоб быть подальше от всего этого!
Михаил Васильевич Тучков, бледный и озабоченный, стоя у окна, слушал сетования сына.
— В монастырях тоже немало неправды, — возразил он, — и пьют там, и прелюбодействуют, и кривду, угодную игуменам, говорят.
— Таких обителей на святой Руси немного, отец! Это мне хорошо ведомо… Вот плата за всё, что сделано Ваней для нашего отечества! Не благодаря ли ему после кончины великого князя Василия Ивановича мы спали спокойно, не страшась набегов ворогов? Не он ли усмирил татар, успешно завершил в прошлом году войну с Литвой, присоединил к Руси две крепости — Себеж и Заволочье?
— Что и говорить, заслуги Ивана Овчины перед отечеством велики.
