В соседней деревне немецкий офицер, ночевавший в крестьянской избе, разбил о стенку голову двухлетнего малыша: ребенок слишком громко плакал и мешал немцу отдыхать. Это не единичный случай: то же самое произошло в деревне Злобино.[82]
Наступавшие от Можайска части 4-й армии генерала Гюнтера фон Клюге взяли Рузу еще в конце октября. Уже на следующий день после взятия города нацисты устроили в помещении городского кинотеатра публичный дом, куда насильно согнали рузских девушек.[83]
В селе Королевка пехотинцы фон Клюге убили беременную женщину за то, что она не разрешила им взять из печи приготовленную на обед пищу; в соседней деревне собрали для стирки тридцать шесть девушек, не забыв напоследок надругаться над ними.[84]
Под Калинином их товарищи из 9-й армии генерала Адольфа Штрауса изнасиловали двадцатипятилетнюю Ольгу Тихонову, мать троих детей, находившуюся в последней стадии беременности. А после – перерезали ей горло. В той же деревне немецкие солдаты расстреляли тринадцатилетнего мальчика и на его лбу вырезали пятиконечную звезду.[85]
Дикая, нечеловеческая жестокость германских войск несколько обеспокоила даже Гитлера, который в середине октября сказал: «То, что делают наши войска, в самом деле не поддается воображению. Как будут наши солдаты – которые сейчас находятся на дороге домой – чувствовать себя, когда вновь ступят на германскую землю?».[86] В самом деле, не начнут ли они, приученные на Востоке к насилию и убийствам, и на родной земле по пьяному делу насиловать немок и разбивать о стены головы младенцев?
* * *
…Еще долго после победного контрнаступления под Москвой советские солдаты, идя по выжженному Подмосковью, то тут, то там натыкались на следы чудовищных зверств «хороших солдат» генералов Гудериана, фон Клюге, Гота, Гёппнера, Штрауса.
Под Тихвином выбившие немцев из очередной деревни красноармейцы сделали страшную находку. Политрук Николай Ляшенко увидел собравшуюся около большого двухэтажного дома толпу. «Солдаты стояли большим плотным кругом и что-то рассматривали, – вспоминал он. – Протиснувшись в середину, чтобы посмотреть, чем возмущены наши солдаты, я от ужаса попятился назад. Сердце защемило, в лицо ударил жар, кажется, я зашатался. Передо мной лежало огромное, еще не погасшее пепелище, на котором фашисты заживо сжигали военнопленных красноармейцев и мирное население. Вперемешку с пеплом лежало множество еще не догоревших человеческих костей и черепов, немного в стороне несколько обугленных трупов: каждый был связан по рукам и ногам обыкновенной телеграфной проволокой – еще живыми их бросали в костер. Под раскаленной проволокой тело и мышцы полопались, белели кости. Опознать тела было невозможно, настолько они обуглились… По количеству пепла, обгоревших костей было видно, что на костре этом жгли часто и много. Кого так жестоко и зверски уничтожали, поименно мы не знали, мы просто видели останки своих – их здесь истязали, мучили и умерщвляли. Кровь закипала от ненависти к проклятым фашистским извергам».[87]
«Мы идем по опустошенной местности, где все сожжено, ни одного дома в деревнях, сплошная пустыня, – писал домой один из советских солдат. – Мирные жители, старушки с детьми находят приют в лесу, у костра, в землянках. Мужчин угоняют гитлеровцы на работу, а потом расстреливают при отходе. Издевательство над местным населением самое зверское. В Волоколамске повесили 8 человек, их не разрешали снимать, и они висели 52 дня, до прихода наших частей. Недалеко от Ржева в одной деревне загнали почти всю деревню и пленных в церковь и потом зажгли ее. Всего ужаса не опишешь. При продвижении вперед каждый день встречали неслыханные издевательства над жителями».[88]
«Вот, что мы наблюдаем, – писал другой, – женщина валяется посреди улицы. У нее отрезаны уши, глаза выколоты, живот вспорот. Рядом лежит группа бойцов и командиров, у них нет носов, ушей, на лице рубленые раны. После этих издевательств они были сожжены в огне живыми. Каждый вечер мы наблюдаем огромные зарева пожарищ от пылающих сел и деревень, и сердце обливается кровью у каждого, а жажда мести все растет, и каждый боец и командир горит этой жаждой».[89]
Военная цензура задержала эти письма; их строки могли посеять ужас в тылу, сковать волю к сопротивлению. Действия оккупантов оказались столь ужасными, что рассказывать все об их преступлениях было невозможно.
…Еще очень долго в сводки органов внутренних дел приходилось заносить все новые и новые страшные находки.
В Звенигородском районе, дер. Налицы, около стога сена обнаружены пять трупов неизвестных молодых девушек, изнасилованных и зверски расстрелянных фашистами… В Новопетровском районе, в дер. Васильковское, на опушке леса обнаружены два трупа изнасилованных и зверски замученных девушек. У одной из них выколоты глаза, у обеих изуродованы груди. Фамилии девушек не установлены.[90]
Впервые солдаты и офицеры Красной Армии смогли увидеть, что творится на оккупированной территории.
Реальность оказалась страшнее любых пропагандистских рассказов.
II
Подготовка геноцида
Вот вам программа и указания лидеров гитлеровской партии и гитлеровского командования, программа и указания людей, потерявших человеческий облик и павших до уровня диких зверей.
И. Сталин, 6 ноября 1941 г.
Как ни страшны были находки, делавшиеся советскими войсками во время зимнего наступления 1941 года, они были лишь малой толикой тех преступлений, которые уже были совершены на оккупированных территориях и тех, которые нацистам еще только предстояло совершить. Об этих преступлениях осталось множество свидетельств. Со страниц составлявшихся по свежим следам актов Чрезвычайной государственной комиссии, внутренних отчетов органов госбезопасности, партизанских разведсводок, по рассказам людей, переживших кошмар нацистского господства, перед нами встает то, о чем в послевоенное время пытались забыть. То, о чем на самом деле забыть невозможно, что навсегда останется впечатанным в коллективную память: виселицы, котлованы с тысячами трупов, сожженные заживо крестьяне, вспоротые животы изнасилованных девушек, разбитые головы младенцев. Кровавый след кованого немецкого сапога на советской земле.
Ни в одной другой стране, оккупированной нацистским Рейхом, не происходило ничего даже отдаленно похожего на преступления, совершенные на советской территории. Во Франции, Норвегии, Дании, Греции и даже в Польше оккупанты очень долго вели себя как добропорядочные завоеватели, с немецкой педантичностью выполняющие международные законы и обычаи войны.
Во время Нюрнбергского трибунала выяснилась забавная, но весьма характерная деталь: вступая на территорию Франции, Бельгии и Нидерландов, каждый солдат вермахта имел памятку с «Десятью заповедями о ведении войны», в которой предписывалось вести себя лояльно по отношению к мирному населению и не нарушать международных правил ведения войны. Когда через год вермахт вторгся в Советский Союз, его солдаты были снабжены указаниями без раздумий применять оружие против мирных жителей.
И в том, в другом случае речь шла не об отдельном казусе, а о системе.
Сейчас многие полюбили рассуждать о родственности советского и нацистского режимов. Это глубочайшее заблуждение. Мы слишком слабо представляем себе сущность нацизма; факельные шествия, костры из книг на площадях и «Триумф воли» заслоняют от нас содержательную сущность явления. Очень трудно осознать, что нацизм, в отличие от советского строя, был специфически европейским явлением. Расовые теории нацизма брали начало из расовых теорий европейских колониальных империй; ненависть Гитлера к жидобольшевизму была лишь отражением общеевропейского страха перед «красными». «Национал-социализм – это европейский ответ на вопросы нашего века», – заметил Альфред Розенберг.[91] Эту очень точную характеристику нынешние европейцы пытаются забыть, а отечественные «западники» даже и не знают.
Европейское происхождение нацизма – это отдельная и очень большая тема; заинтересовавшихся ею можно отослать к недавно переведенной на русский язык монографии германского ученого Мануэля Саркисянца «Английские корни немецкого фашизма». Мы же лишь приведем главный вывод, к которому пришел Саркисянц: Гитлер лишь предал государственное оформление широко распространенным в Европе общественным идеям.[92]
Нацистское руководство всегда очень трепетно относилось к вопросам общеевропейского единства; после окончания французской кампании «в одном из самых впечатливших немецкую публику документальных фильмов нацистской пропаганды показывали местечко Domremy – родину Жанны д'Арк. Сюжет построен на том, будто бы Орлеанская дева дает тайный знак солдатам вермахта, что их борьба против еврейско-негритянского разложения Старой Франции ей импонирует и она благословляет немецких солдат».[93] Не следует думать, что это была лишь пропаганда; в июле 1940 года, вскоре после поражения Франции, писатель Андре Жид констатировал: «Если бы правление Германии принесло нам благосостояние, девять из десяти французов смирились бы с ним, а трое или четверо приняли бы его с улыбкой».[94]
