Голос Генри звучит неуверенно. Бывший друг касается моего плеча самым коротким, нежнейшим движением. 
Я останавливаюсь. Мое сердцебиение отдается в горле.
 Генри покусывает нижнюю губу, как делает всегда, когда о чем-то думает. Я с трудом удерживаюсь от улыбки.
 – Да?
 Он вздыхает и прекращает кусать губу.
 – Если я могу что-нибудь сделать… – Генри разводит рукой, словно хочет охватить весь мир. – Ну, не знаю… я просто хочу тебе как-то помочь.
 Мой рот слегка приоткрывается. За последний год мы сказали друг другу не больше пяти предложений. Одна из его бабушек умерла, но я так и не выразила Генри соболезнования, потому что убедила себя: ему это не нужно, и мое молчание стало еще одной пропастью между нами. Потом мой отец заболел, и дыра, образовавшаяся из-за отсутствия Генри, растворилась в гораздо большей пропасти. Тем не менее, мне стыдно, что я не старалась быть рядом, когда умерла его бабушка. Но не думаю, что Генри хочет пристыдить меня. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы почувствовать искренность в его словах, – по крайней мере я так думаю. Но за год многое может измениться. Возможно, это всего лишь слова, которые люди произносят в подобные моменты, чтобы заполнить тишину.
 Генри поворачивается, и мысль, что он собирается обнять меня, так пугает, что я срываюсь с места и бегу к парковке.
 – У папы сегодня все хорошо, – сообщает мама, как только я переступаю порог.
 – Отлично. – Я улыбаюсь ей, испытывая небольшое облегчение, словно перестала тонуть, но мама быстро возвращает меня с небес на землю.
 – Не позволяй себе испытывать ложные надежды.
 Не успев до конца снять ботинок, я замираю на месте.
 – Зачем ты это сказала?
 – Я пытаюсь защитить тебя. – Уголки ее рта слегка опускаются. – Я знаю тебя, Виктория. Тебе нравится притворяться, что все в порядке, но пришло время отпустить.
 – Ты имеешь в виду папу? Я держусь за папу, так почему же ты не держишься?! – Мой голос звучит яростно и хрипло.
 Мама отступает назад, как будто я дала ей пощечину.
 – Это несправедливо. – Обида делает ее голос грубым, и почему-то я чувствую себя хуже, хотя хуже уже некуда, и отгораживаюсь от этого чувства.
 – Пожалуйста, хватит! – Я скидываю второй ботинок с такой силой, что он ударяется о стену.
 Я пытаюсь проскользнуть мимо мамы в комнату отца, но она протягивает руку и хватает меня за предплечье. Мы по-настоящему не прикасались друг к другу с тех пор, как заболел папа. Есть в прикосновении к другому человеку, который разделяет твою боль, то, что усиливает ее, – так что становится невозможно ее игнорировать, – и мы обе предпочитаем сторониться этого. Избегать прикосновений – наше негласное правило. Мама нарушила его.
 В глазах щиплет, когда за ними нарастает давление. Гнев накрывает поток нашей общей скорби, и мне требуются все силы, чтобы сдержать его.
 Мама прочищает горло и на секунду отводит от меня взгляд, но не отпускает руку.
 – Я хочу, чтобы ты уехала на несколько дней, – говорит она. – Поезжай на Тахо с друзьями. Ты проводишь все свободное время в комнате с отцом, и я знаю, что тебе хочется быть рядом с ним, но нужно подумать и о себе. Мы с Джессикой справимся здесь сами.
 – Я в порядке. – Я удивлена, что мама вообще вспомнила про эту поездку. Я много говорила о ней, когда у нас с друзьями появилась идея поехать, но это было целую вечность назад. Я отстраняюсь от мамы, и она не пытается меня удержать.
 Мой гнев возвращается, вытесняя собой печаль. Они хотят избавиться от меня, чтобы никто не мешал им сидеть и планировать похороны. Но останутся ли у папы жизненные силы, если он окажется запертым в доме, где все только и ждут его смерти?
 – Я не оставлю папу!
 – Это не просьба. Я – твоя мама. Я действую и в твоих интересах.
 Я таращусь на нее, разинув рот. Она не может так поступить со мной. Я разворачиваюсь и практически бегу в папину комнату.
 Папа улыбается, когда я вхожу. Сегодня он выглядит бодрее, словно использует пятьдесят процентов от своей обычной мощности вместо тридцати, как я уже привыкла видеть.
 – Привет, малышка.
 – Я не ребенок, папа, – отвечаю я, хотя хочу, чтобы он называл меня так всегда.
 Папа отмахивается от моих возражений.
 – Да, да. – Умолкнув, он вглядывается в мое лицо. Перед ним притворяться труднее. – Что не так?
 – Просто поругалась с мамой. – Я слабо улыбаюсь. – Она хочет, чтобы я поехала на озеро Тахо. Ненадолго покинула дом. Ты можешь в это поверить?
 Папа подзывает меня ближе и берет за руку. Его кожа на ощупь мягкая и тонкая, словно бумага, как кожа у старушек в церкви, которые держат меня за руку все время, пока мы разговариваем. Я с трудом заставляю себя не отдергивать руку. Папе всего сорок восемь.
 – Я согласен с ней. – На этот раз я пытаюсь вырваться, но папа сжимает пальцы крепче. – Мы с ней уже все обсудили.
 – Вы говорили об этом?! – Боль сдавливает мне горло.
 – Малышка, ты не отходила от меня с самого первого дня болезни. Такое впечатление, будто ты перестала жить собственной жизнью, а я этого не хочу. Когда ты в последний раз встречалась с друзьями? Это пойдет тебе на пользу.
 Я останавливаю взгляд на прыгающих щенках, украшающих одеяло, и прикусываю щеку изнутри.
 – Мне даже не нравится Тахо.
 Кроме того, никто из моих друзей теперь даже не посмотрит на меня. Но мои родители этого не знают. Я сказала им, что мы с Генри поссорились… и не упомянула, что остальные мои друзья выбрали его сторону.
 Папа долго молчит. Когда я снова поднимаю взгляд, он хмуро смотрит на телевизор, расположенный в другом конце комнаты. Кадр застыл на лице Брэда Питта, который высасывает кровь из крысы. Мама, должно быть, включила для папы «Интервью с вампиром».
 Наконец папа переводит взгляд на меня.
 – Тогда поезжай в Новый Орлеан.
 – Что?!
 Упоминание Нового Орлеана бередит раны в моей груди. Это то место, куда папа планировал отвезти меня в качестве подарка на выпускной. Оно напоминает обо всем, чего у меня теперь не будет. Мы планировали эту поездку последние пару лет. И выбрали Новый Орлеан, потому что там был снят любимый папин фильм «Интервью с вампиром», а еще потому, что первый североамериканский вампир был замечен там в монастыре Урсулинок в 1728 году. Ходят слухи, что в том месте до сих пор держат вампиров взаперти на чердаке третьего этажа. К тому же один из