До того как пришло сообщение, что Витьку убило, произошло вот что…
Маша долго по хорошей погоде гуляла с куколкой, а когда пришла, то увидела: мать читает ту самую старую газету, в которой написано, сколько за это платят в Москве. Более идиотского выражения лица у матери Маша не видела за всю свою жизнь. Сидела мать, как чумичка, с открытым ртом. Остолбенелая, как статуя на морозе.
– Читала? – спросила она у Маши.
– Ну… – ответила Маша.
– Это ж надо! – едва выдохнула мать. – За раз – и столько… А тут мотаешься, мотаешься…
Маша усмехнулась: неужели мать – старая дура – может примерять это на себя? Спятила она, что ли?
Мать ушла в ванную, гремела там тазами, хлюпала водой. Маша знала: иногда так мать прячет слезы.
Полается на работе с начальником, придет домой и устраивает грохот в ванной, потом выходит оттуда вся красная, глаза опухшие, тут от нее спасайся, ненароком двинет… Маша даже приготовилась на вся-кий случай к отпору. Определенно пойдет сейчас разговор, что Маша ей надоела, что ее жизнь – это ее жизнь, а Машина – Машина, и нечего все валить в кучу, а каждый должен отвечать за себя. Так что, дорогая, собирай-ка свои бебехи и иди туда, где твое место. На мезонинчике уже тюль весь висит. Дорогой тюль, немецкий. Ворье проклятое – эти продавцы. У них все самое лучшее, а ты хоть задавись, ничего приличного не купишь…
– А мы им коммунизм строй, да? Мы им изобилие и отдельные квартиры? Что ж это такое, люди, как называется? Весь народ до кровавого пота, а они? Ты только сравни заработки шахтера и этих лярв! Нет! Нужен Сталин, вот при нем такого не было! Да он бы их всех сразу на лесоповал, и завязали бы они это место крепким узлом. Сталин нам нужен, Сталин! Дошли-доехали до такого бардака, что хочешь верь, хочешь не верь, но я сейчас вспоминаю Зою Космодемьянскую. Ну скажи – она могла такое? Она ж писала в своем дневнике – умри, но не дай поцелуя без любви… Вот какое было поколение! А теперь, значит, все! Надо стрелять и вешать. Сразу. Без суда и следствия. Откуда у тебя эта газета?
Маша была шокирована. Это ж надо быть такой примитивной. Никогда она мать за очень умную не держала, но не до такой же степени?
– Между прочим, – сказала она, – любой труд в нашей стране почетен…
– Труд?! – завопила мать.
– Отдых?! – завопила Маша. Так они и стояли друг против друга и тяжело дышали, и мать уже предвкушала, как она вцепится в Машины прекрасные волосы, а Маша прикидывала, как она перехватит материну руку и тряхнет ее так, чтоб с нее песок посыпался.
Вот тут как раз зазвенел звонок, и они обе так дернулись, что у каждой посредством дерганья возникло обычное лицо, ну а сбитое дыхание в наше время – дело житейское: стирала, полы мыла, гладила – господи, да мало ли у женщин дел, сбивающих им дыхание?
На пороге стояла девчонка.
Не могли они сразу сообразить, чья она, но она, молодец, долго их не мучила:
– Нашего Витьку убило в Афганистане… Мать кричит, тебя зовет…
У Маши заколотилось сердце так, как никогда с ним, с сердцем, не было. «Вот напоролась! Вот напоролась! – думала она. – Вот это да! Вот это да!»
– Батюшки светы! – завыла мать. – Красавец ты наш ненаглядный!
Маша прямо испугалась: чего это она? Но поняла быстро. Ай да мать! Как же она раньше нее сообразила, что надо завыть?
Маша отвернулась. Не надо, чтоб видели это ее недоумение, не надо. Ей ведь не заплакать, не завыть. У нее другое состояние – каменное. Вот и хорошо, пусть оно и будет.
Так они и пришли к Коршуновым. Мать выла по всем правилам вытья, и не скажешь, что партийная и работник исполкома. Маша же сомкнула в молчании губы, сблизила брови, так и шла. А куколка своими пальчатами теребила кружавчики и пускала пузыри со всем своим огромным удовольствием и полным непониманием исторического момента.
Дальше все пошло по таким нотам, что Маша подумала… Господи! Как там у тебя? Царство Витьке небесное, что ли? Получается же лучше!!!
Дело в том, что Нюся выхватила из коляски куколку, прижала к себе «кровиночку мою» и зашлась, и зашлась…
Оказывается, они получили одновременно и извещение и письмо. В письме Витька писал:
«Дорогие родители, мама, дядя Володя, бабуня и сестра Вера! Сообщаю, что продолжаю находиться на горячей точке нашей планеты. Дело такое – кому-то надо и стрелять. Ребята у нас хорошие, за ценой не постоят, чтоб победили силы прогрессивного Афганистана. Одним словом – воюю. Поэтому тем более думаю о мирной жизни. В частности, о возможном своем ребенке. Конечно, окончательные доказательства можно получить только при моем приезде и взятии анализов, но так как факт был, то не исключено, а значит, надо помочь подрастающей дочери. Я тут насмотрелся всяких детей, жалко их очень. Как же я могу допустить, что ребенок, даже если и не стопроцентно мой, страдает в сиротстве? Прошу тебя, мама, ты Машу не обижай, чтоб потом не стыдиться, если мы с ней поженимся. Я все больше к этому склоняюсь. Маша – девушка серьезная, не стала бы она зря на меня тянуть. Так что сделайте там выводы, а я со своей стороны тоже успокою молодую мать. Она просит дубленку, но я что-то их тут не видел. Ты, мама, узнай в магазине, может, можно купить? Все равно же придется делать какой-то подарок… Хочется вас всех увидеть. Хочется домашней еды, не в том смысле, что здесь плохо кормят, а в том, что хочется любимой пищи. Синеньких, например, соленых и картошки со свининой, что в духовке парилась. Такие странные у меня тут возникли потребности. Целую вас всех.
Ваш сын, брат и внук».
Все было – и синенькие, и картошка пареная со свининой, и водки-вина залейся, потому что решили объединить все вместе: поминки, новоселье в мезонине и крестины. Нюся оказалась замечательным человеком, собственной рукой без понукания написала завещание на мезонин куколке, и на книжку ей выделила деньги, и Маше сказала:
– Доучивайся. Присмотрим за куколкой, она наша кровь.
Дубленку она Маше тоже подарила, правда, монгольскую, но ничего, вполне. Жестковатая, но ведь что взять с монголов?
– Кожух – и есть кожух, – сказала мать, но Маша видела – это она от зависти. У нее-то никакой, да и не будет никогда. С каких денег?
Коршуновы матери сказали:
– Ты, сватья, живи своей жизнью, но не гордись. Надо родычаться. У нас внучка общая, поэтому помоги нам выписать железо для гаража. Тебе это ничего не стоит…
Не надо думать, что Нюся жесткий человек и ей железо было важнее горя. Горе было при ней, оно ее ело. Во всяком случае, за месяц Нюся похудела на пятнадцать килограммов и ходила теперь в платьях дочки, что выглядело смешно – кокетки, бантики, мячики. Но Нюся такая крайняя женщина. Она, если ненавидит, то до конца, если худеет, то тоже до полного собственного уничтожения, а если уж любит…
Так вот, возвращаясь с работы, она становилась на колени перед кроваткой, где лежала куколка, и могла так стоять хоть сколько. Стояла и говорила:
– Носик – Витин… Я уже вижу. Он вширь пойдет и будет точно. И бровки… До серединки густенькие, а потом ничего… Рисовать их будет ласточка наша…
Мы ей карандашик французский купим… – И без перехода, уже Маше: – Сама не вздумай никакую косметику у цыган покупать. Потравишься. Чтобы этих цыган посадить всех к чертовой матери, трясут подолами, вшей разносят…
Маша вернулась в училище, жизнь пошла спокойная, упорядоченная, как у хороших людей.
Но, думала Маша, все это пока очень далеко от мечты. Надо бы ей еще разок съездить в город. Одно смущало – тетка. К ней ведь больше не сунешься… Хотя можно было и сунуться. Тетка как-то весной столкнулась с матерью в городе, та приехала на очередное мероприятие по подъему культуры, ну и бежала бегом по улице. Так тетка мать остановила и заплакала.
– Зачем, – говорит, – Маша мне так подло отомстила с водой, я разве когда хотела, чтоб вы с моим дураком братом расходились? При чем тут я? Я всегда к тебе хорошо относилась и к Маше как к родной, а она так вызывающе со мной поступила…
– Зачем ты ей воду спустила? – не понимала мать. – При чем тут она? Она правда нас с твоим отцом всегда мирила. Она – баба хорошая.
Маша чуть не зашлась от хохота, но сдержалась. Так сдержалась, что вообще ничего не сказала.
Мать покачала головой и сказала задумчиво:
– Тебя иногда хоть бойся…
Нюсю вызвали в военкомат и сказали, что зовут ее в Москву на вручение какого-то там посмертного ордена и одновременно на встречу с Витькиными однополчанами. Они заходились там то ли памятник погибшим ставить, то ли еще что-то.
– Куда мне ехать? – махнула рукой Нюся. – Засолка идет. Пусть жена едет. Маша. Да и не в чем. Из всего вываливаюсь. Смотри! – Нюся надела свое новое кожаное пальто и потерялась в нем. Даже жутковато стало.
На Машу же пальто пришлось тютелька в тютельку. Дорогая вещь просто заиграла на ней.
Не все ли равно военкомату, кто едет. Написали: Мария. Выдали плацкартный билет.
