— Мама, но разве я об этом говорю...
Сухая трель мобильного телефона прервала его.
— Никаких изменений, — ответила мать. — Как обычно. А потом сыну сказала:
— Мы еще поговорим с тобой, милый. А пока отдыхай. И ничего не бой ся. Это была ошибка, — твердо сказала она. — Только ошибка. Запомни.
— Подожди, мама. Не уезжай. Ты должна понять то, что я понял. И это нельзя откладывать, потому что в любой момент...
— Мы еще поговорим с тобой, милый. А сейчас мне нужно ехать. Ме ня ждут.
И снова запел звонок, которому мать обрадовалась.
— Как ты вовремя, дорогой! — Мать подняла на Илью сияющий радос тью взгляд и ответила: — Вот он! Ждет тебя. Только не торопись, прошу. У нас такие плохие дороги. Заедешь по пути ко мне. Я — на месте. Целую. — И объяснила: — Алеша приехал. Скоро будет. Встречай. А я вернусь в шесть.
Старший сын и брат — Алеша Хабаров — ненадолго по делам уезжал в Германию. О семейной беде ему не сообщали.
— Алешка... — обрадованно рассмеялся Илья. — Давно не видел его.
— Вот и встречай, — сказала мать. И заторопилась: — Я поехала. От дыхай. И ничего не бойся. Запомни: это была ошибка.
Мать ушла. Илья остался один, ожидая старшего брата, которого не видел давно.
В просторной квартире было тихо. Окна ее выходили частью в нешумный двор, но главное — в просторный сквер и к реке. Маковки тополей да вязов, сосен да елок не доставали до окон высокого шестого этажа. Асфальт дорожек да землю они скрывали, но не мешали открываться просторному виду речной воды, неба, летней сияющей голубизне, нежной лазури или суровой осенней стылости. Окна глядели на восход. И всякое погожее утро видели его.
Дом был старый, кирпичный. Прежде жили здесь впятером, в квартире трехкомнатной. Теперь остались вдвоем: Алексей с матерью, прибавив к жилью прежнему еще три комнаты, когда-то соседские. Гостиная, столовая, кухня, кабинет с библиотекой, спальни да еще невеликая комнатка домработницы Вари, которая нынче была в отпуске. Обычно она прибирала да убирала, потихонечку напевая, или на кухне возилась. А нынче в просторной квартире было совсем тихо.
Но эта тишина не пугала Илью, даже напротив: он чувствовал, что берегут и укрывают его родные стены.
В квартире питерской, уже обжитой, уютной, он все же порою чувствовал себя гостем ли, постояльцем. А здесь хоть и редко теперь бывал, но чуял: домой приехал.
Вот и теперь, проводив до порога мать, он вспомнил было о делах питерских и включил ноутбук. В почте, среди обычного мусора, он искал и находил нужное и не очень: “Милый, ты почему молчишь. Скучаю”, “Академик Алексеев согласился оппонировать. Поздравляю”, “Конференция переносится на октябрь”, “Милый, ты куда провалился. Я тоскую”.
— Я — тоже... — сказал Илья вслух.
После почты он попробовал заняться иным, открывая за страницей страницу. Но таким холодным, ненужным казалось ему все, чему еще вчера, с интересом и радостью, посвящал свою жизнь: древние греки, Ямбул да Евгемер, “Священные хроники”, остров Панхее да остров Солнца и наши, которые ближе, — Феодосии Косой, Подшивалин, Поповы “общие” “молокане” — все далекое и давно потухшее. Зачем эта холодная зола, когда рядом живое? Вот оно — гляди и радуйся.
Оставив компьютер, он из комнаты в комнату прошел по квартире, наслаждаясь ее покоем, который царил тут всегда, с давних времен детства и по нынешний день. Здесь хорошо дышалось. За большими, чисто промытыми окнами открывалась картина завораживающая: огромное небо с белыми облаками, синяя речная вода, зелень деревьев — мир и покой. В одной из комнат он уселся в большое удобное мягкое кресло и стал глядеть в заокон-ный простор, порою глаза прикрывая, задремывая. Но даже опуская веки, он видел вовсе не тьму, а ту же зелень, синеву, бель — словом, жизнь.
Как хорошо оказаться дома после долгой дороги, нелегкой разлуки, чужих углов... Как благостно, сладко в родных и приютных стенах. Как тепло и покойно сердцу, душе.
Илья крепко заснул, но проснулся, внезапно вздрогнув. Что-то ему привиделось... Он очнулся: мягкое кресло, книжные шкафы и полки вдоль стен, просторный письменный стол в углу, возле окна; на нем — зеленая лампа. И вспомнил: ему привиделось, что за столом сидит отец. Лампа светит, белый круг — на столе, а голова отца, его лицо — в зеленом полумраке.
Отец умер пять лет назад. Но умер не здесь, а далеко, на Севере. Его привезли и схоронили в закрытом цинковом гробу. Гроб был большой и страшный своей непонятностью. Потому что гроб человеку не замена, даже мертвому.
Но сначала, и очень долго, отец был живой.
Вспомнилось совсем давнее. Но вспомнилось ясно. Желтый двухэтажный корпус глазной клиники, где работал отец. Второй этаж и налево. Тесный кабинетик. Отец за столом, возле окна. Только что ушел больной. И тут же кто-то из врачей заглянул в кабинет.
— Бога ради, простите...— взгляд на пришедшего Илью. — Извините, я бы вас не потревожил, но в первый раз такое вижу.
Илья понимает: это рядом, через стену, идет операция и что-то случилось неожиданное, потому и зовут отца, который без слов поднимается и уходит. И возвращается не скоро.
Потом телефонный звонок.
— Да, да, — отвечает отец. — Посмотрел. Правильно, что сказал. Мо лодец. Я посмотрел. Видишь ли, глазное дно очень чистое, розовое... Но с другой стороны... Молодец. После этого я еще посмотрю, и мы посовету емся. Естественно... — Отец опускает телефонную трубку и объясняет: — Девочка, три года...— А потом вздыхает: — Чего-то я устал. Вроде всего од на операция, и людей приняли немного, — словно спрашивал он у своей помощницы медсестры, которая ответила сразу:
— Но ведь все были такие тяжелые. Самые тяжелые — всегда наши... С усталой улыбкой отец глядел на сына, который ожидал его.
— Сейчас пойдем...
А Илья был готов сидеть и сидеть в тесном кабинетике, сидеть и ждать. Или пойти к аквариуму с рыбками, который стоял в коридоре детского отделения. А к отцу пусть приходят и зовут его. Пусть приходят... Он гордился своим отцом.
В школе или в случайных разговорах скажут: “Хабаров...” — и чувствуешь, видишь, что и на тебя падает отсвет отцовского.
Был один случай. Бывший солдат оставался слепым целых тридцать лет. На войне его ранило молоденьким, он ослеп. Так и жил слепым, не видя своих уже взрослых детей, внуков. К отцу он попал случайно. И отец, осмотрев его, сказал: “Можно помочь. Нужна операция”. И сделал ее. Человек стал видеть. Об этом даже московские газеты писали. Случай-то удивительный. А уж в родном городе об этом, конечно же, все знали. Разве это не гордость для сына? И он гордился.
Это была давняя пора, школьная, детская, но помнилось хорошо. И вспоминать хотелось еще и еще.
Поднявшись из кресла, Илья подошел к книжным полкам. Там, в одном из шкафов, до сих пор стояли книги отца. Илья достал одну из них наугад, большую, в черном переплете, и снова уселся в кресло. “Материалы научно-практической конференции...” — прочитал он на обложке и стал перелистывать книгу, потом оглавление посмотрел и нашел отцовы статьи: “Оценки степени зрелости катаракты...”. Какие-то схемы, рисунки глазного яблока. “Инфракрасный свет в офтальмологической диагностике”.
Из опущенной на колени книги выскользнули и разлетелись невеликие листки, вырезки из газет. Илья собрал их, стал проглядывать. На всех — детские фотографии. Мальчик в очках. И еще один. Девочка в очках. Темноволосая, кажется, раскосенькая. Крупный заголовок: “Помогите мне!” Под ним текст помельче: “Здравствуйте, тети и дяди! Я, Калинина Маша, обращаюсь к вам. Мне нужна сложная операция на глазах, иначе я ослепну. За операцию нужно заплатить 12 тысяч. А у нас с мамой таких денег нет. Я окончила 3 класса с одной 4, а остальные 5. Я люблю петь. Я вас всех люблю и надеюсь на помощь!
Мой адрес... Лицевой счет мамы... Поволжский банк СБ РФ...”
Ветер памяти порывами, полегоньку приносил давнее. И все об отце. Обрывки разговоров, рассказов, какие-то давно прошедшие дни, часы, которые будто забылись, а теперь вдруг вспомнились, из-за забытья выплывая. Для людей, далеких от семьи Хабаровых, внезапный отъезд главы семьи куда-то на Север был объясним. Наступили в стране времена тяжкие для многих и многих. Останавливались заводы, фабрики. Учителям да врачам платили за работу копейки, а иногда и вовсе не платили долгие месяцы. Живи как хочешь. Токарь ты или врач, даже доктор наук, профессор — золотая голова и руки. Вот и Хабаров не мог свою семью прокормить. Уехал на Север, на заработки, лечить нефтяников, у которых деньги.
