Ну, все. До встречи в городе. Приеду, расскажу подробнее.
Твой друг,
Леша Наклейкин».
Иван Моисеич сложил письмо и сунул его в карман.
* * *
Иван Моисеич считался счастливым обладателем отдельного кабинета.
И хотя кабинет его был маленьким и скучным, зато он являлся настоящим отдельным рабоче-письменным тихо-уединенным уголком в гудящем бурляще-гоготящем и рокотящем водовороте журнально-газетного издательского комплекса.
Его пыльные оконные стекла вяло сопротивлялись яростным атакам утренних лучей солнца. Из серой канвы скромной обстановки ярким обличительным пятном вырывался замусоренный подоконник, служивший обиталищем колючему столетнику и каким-то мошкам, устроившим себе здесь кладбище вместе с темно зелеными мухами прямо возле красной стены обветшалого горшка. Кусочки земли, потеки сладкого, крепкого чая, куски утеплительного поролона и какие-то обрывки бумаг завершали скромный приоконный натюрморт. Возле него высился обшарпанный двух тумбовый письменный стол из светло-коричневого «де-эс-пе» с инородным белым пластмассовым корпусом компьютерного монитора на расцарапанной столешнице. Вглубь помещения дневной свет проникал с большим трудом. Не достигнув входной двери, он погибал возле шкафа, заваленного старыми картонными коробками с каким-то хламом, хранящимся там с незапамятных времен, возможно еще с Октябрьской Революции. В тени его великим символом обособленности стоял на особом деревянном стуле электрический чайник черного цвета. Несколько грязных чашек и стаканов громоздились рядом на тумбочке. Стопка разношерстных пожелтевших газет вперемешку с иллюстрированными журналами, кучей сваленные по всем углам кабинета, выдавали в хозяине человека широкого кругозора, можно сказать, образованного. Полка с обтрепанными книгами филологического направления завершала скромное убранство. Она была пришпандорена двумя крепкими гвоздями прямо к убогой фанерной перегородке, отделявшей данное помещение от другого, соседнего и весьма шумного. Стены кабинета, оклеенные обоями трудноразличимого цвета и рисунка, видимо впервые увидевшие свет еще на заре индустриализации, имели многочисленные прорехи и неизвестного происхождения темно-желтые пятна, выползавшие из под прикрывавших их плакатов разных лет и всевозможных социальных устремлений.
В этом кабинете было предназначено заниматься сугубо интеллектуальным трудом. Правда, с первого взгляда трудно определимым каким именно.
Здесь Иван Моисеич начальствовал над столом литературного редактора. И хотя общая направленность журнала ориентировалась главным образом на досуг не самой интеллектуально развитой части населения, он старался привнести в редактируемые статьи суровый пафос научного издания. И во многом благодаря недюжинным его стараниям развлекательный характер журнала обрел устойчивые элементы научно-бульварного популизма.
К своему делу Иван Моисеич относился серьезно. Статьи правил аккуратно и долго, полностью погружаясь в представленный материал. Поэтому без известной степени вдохновения к работе не приступал и что-либо делать не начинал, если конечно к этому его не принуждали особые обстоятельства и различного рода крайности, как то: прямые директивы начальства или то бестолково суетливое состояние, весьма хлестко именуемое в народе «авралом».
В эту же тихую достопамятную среду начала июля с самого утра работа не шла. Ни утренний кофе, ни пешая прогулка от метро до работы, ни скромные гимнастические упражнения с поднятием и разведением рук в стороны не выветрили из его тяжелой головы свинцовой пробки былых переживаний заштампованных бессонной ночью.
На столе смиренно маялась под теплыми лучами солнца отложенная со вчера серая стопка нечитанных бумаг. В ней, как обычно, помещались и очередная обличительная статья крикливого поборника общественной морали, объявляющего проституции очередной крестовый поход, и робкая попытка освещения неких заоблачных научных проблем, и свежая подборка бульварных анекдотов, и еще черт знает что, что обычно вызывает у читателя легкую улыбку или едва скрываемую зевотой заинтересованность. По замыслу главного редактора следовало включить эти материалы в некую единящую канву, с тем, чтобы в одном номере, под всевозможными углами зрения осветить разные направления общественной мысли, показать все стороны одной медали, что, несомненно, явит миру стык между наукой и нормальной жизнью. Такие приемы, по мнению руководства, должны приносить великую пользу в деле просвещения молодежи и служить делу популяризации среди отдыхающего населения современных научных направлений, что в свою очередь, поднимает интерес читателей к издаваемому журналу, повышает его тираж, а соответственно прибыль. Хотя обычно это получалось довольно нелепо. Одни пытались доказать, что так дальше жить невозможно, а другие с неизменным постоянством и, можно даже сказать, скукой, рассуждали на какие-то важные, на их взгляд, но непонятные для обычного читателя, проблемы, встававшие на очередном симпозиуме, проходящем, как всегда, где-то под теплыми лучами южного солнца, в одном из благополучных во всех отношениях уголков планеты, где во время шикарных обедов непременно поднимали бокалы шампанского за прогрессивное человечество.
Среди вороха рукописей внимание Ивана Моисеича привлекла объемная статья некоего Склярского, отпечатанная на дешевой плотной бумаге отечественного производства, содержащая некие околонаучные изыскания на тему воздействия микроволнового излучения на сознание человека. Ивану Моисеичу ранее уже попадались подобные трактаты, то претендующие на очередной прорыв, одаряющий человечество неимоверными перспективами развития, то пугающие кровожадным сговором ползучих сионистов на пути к мировому господству. Большого значения он им не придавал. От них, как правило, веяло дилетантизмом и явным желанием авторов заявить о себе на склочном поприще народных спасителей. Читать их было смертельно скучно, а редактировать и выверять содержание сомнительных терминов, обмусоливая каждую фразу – сущем наказанием пытливого и гибкого ума. Но эта нескрываемо претендовала на сенсационность. Для автора не существовало никаких сомнений в том, что все люди давно зомбированы и даже продолжительность человеческой жизни впрямую зависит от силы особого управленческого потока.
Надо отметить, что Иван Моисеич с содроганием представлял себе тот день, когда костлявая старуха постучит в его дверь и зазубренной косой отсечет ему голову. Эта процедура не только вызывала дрожь, но даже думать об этом он не решался, дабы не накликать на себя преждевременных неприятностей. Ему было тягостно ощущать, как с годами медленно тяжелеет тело. Как лицо обретает легкую одутловатость. Морщинится и сохнет кожа. Живот упорно пытается обогнать подбородок. И каждый раз после принятия душа волосы забивают сточное отверстие ванны.
Иван Моисеич встал, подошел к шкафу. Внутренняя сторона дверцы хранила мутное зеркало. Он посмотрелся в него.
«Старею. Немилосердно, решительно старею, – подумал он, обозрев свое опухшее от бессонной ночи лицо, – И еще эти угри…», – потер указательным пальцем бугорок с черной точкой на правом крыле носа. Попытался выдавить. Но тот упорно сидел, не желая покидать теплое местечко.
В коридоре послышались быстрые шаги. Кто-то стремительно прошел мимо двери. А мог бы и зайти. Зайти и увидеть. Как это все неприятно. Что могут о нем подумать? Стоит возле зеркала, давит прыщи…
«Дома займусь этим. Запрусь в ванной и выдавлю», – решил Иван Моисеич.
Вспомнилась содержание только прочитанной статьи. Ее автор с полной категоричностью утверждал, что достаточно найти ретранслятор и прекратить передачу программы, как человечество вновь обретет светлый лик Бога. Появиться новое дыхание, прекратятся болезни и год, два, три, а то и десять лет жизни – снова будут твои… Как в аптеке.
«Какое шарлатанство! – покачал головой Иван Моисеич, – И как только можно печатать такую гадость? Сознательно дурить людям мозги? Но таков бизнес. На всем надо делать деньги. Такова задача дня, текущего момента.… А я кто? Раб лампы…»
Пора возвращаться к делам. Читать дурацкие рукописи, производить правки.
Но для подобной работы необходим особый настрой, агрессивный и жестокий. Некое злорадное умонастроение, своего рода мазохизм, язвительно выжигающей нелепые обороты тощих слов из канвы не до конца потерянной для науки мысли. То самое состояние, которого после наполовину потерянной ночи, он как раз в эту минуту и не имел.
Для достижения нужного настроения Иван Моисеич вынуждено выпил три стакана чая с лимоном, мерно расхаживая по кабинету от двери к окну. Однако, должного эффекта это не оказало. Тогда он спустился в буфет, где медленно выкушал две чашки черного кофе. Но и это существенного просветления уму не принесло. Мысли по-прежнему вращались вокруг штампованных фраз и избитых выражений. Наконец, после стакана пива, выпитого на улице с небритым наборщиком из второго цеха, он ясно осознал, что рабочий день сегодня выдался не удачный, можно сказать не творческий, бесполезный. Бумаги вызывали неотвратимое отвращение. Жара, противная липкость под мышками, истерический женский хохот за стенкой, стрекотание машин, жужжание компьютера – ну все, решительно все отвлекало, не давало сосредоточиться, раздражало и нагнетало нестерпимую и вместе с тем высокую тоску по чему-то возвышенному и тонкому, хрустально прозрачному, как прохладное кружево весеннего льда.
