– Ты картошку будешь? – спросила она, открыв мужу дверь.
Он кивнул утвердительно головой и пошел переодеваться. Мария вернулась на кухню к догорающему луку. Тьфу. На губах его задумчивый поцелуй. Он всегда становится грустным, когда Дима долго не возвращается с гор. Посерел, похудел немного. На свежем воздухе мало бывает. Она отставила сковородку от огня и продолжила нарезать картошку.
Павел ел без аппетита, знакомый отсутствующий взгляд.
– Вкусно, – прозвучало с большим опозданием.
Все равно не скажет. Мария легко подавила в себе озабоченность.
Павел посмотрел ей в глаза.
– Как ты сегодня?
– Хорошо. А ты как? Ты сегодня раньше с работы?
– Чуть раньше ушел. Надоело.
– У тебя вид усталый.
– Спал ночью плохо. Нужно пораньше лечь сегодня.
Один из дней, когда ее муж выглядит старше. Когда она не может не заметить это вопреки желанию. Малознакомое поблекшее лицо, которое, она надеялась, исчезнет завтра, когда он выспится и отдохнет. Она не хотела начинать к нему привыкать. Еще не время.
А что происходит на моем лице? Она надеялась, что больше никто на свете не вглядывается в него так же пристально, как она. Настойчивым, затуманенным взглядом. Она отгоняла назойливую мысль, что видит не то, что отражается в ее зеркале. А лицо, которое навсегда запечатлелось у нее в голове. Это лицо ни в коем случае нельзя потерять, забыть.
Все равно не скажет. В своих мыслях. Она догадывалась, что мужа тоже стало волновать его лицо. По-особому волновать. Думает о нем чаще, посмотрелся в зеркало в спальне. Посерел.
– Ты сегодня хорошо выглядишь.
Этим словам она всегда верила.
– Хочешь еще немного? Остатки?
Теперь она не могла представить другого мужа для себя. Всегда могла, почти не затрудняясь, в любой момент. До самого недавнего времени. Когда она не пугалась отражения в своем зеркале. Удивительно, но забыла, не помнит совсем, каким он мог бы быть. Другой мужчина. Исчез, как будто его никогда не было. Довериться другому мужчине. Смешная мысль. Никому больше она не сможет никогда довериться.
– Чай будешь? Еще осталось немного пирога.
В воскресенье она вдруг решила испечь яблочный пирог. Так, как он его любит. Почти всегда не так, как она. Она останавливала себя в ключевых моментах. Столько яблок, столько сахара. Как испечь. Это очень важно. С сухой, немного жесткой коркой. Слишком жесткой и сухой для ее рта. Она получила от этого удовольствие. Когда открыла духовку и увидела темно-коричневый цвет. Как раз. Он его плохо ест. Обычно пирог исчезает за два дня.
– Тебе нравится мой пирог?
– Очень вкусный.
Крошки обильно падали на стол. Слишком большой кусок отрезала. Она видела это по его лицу. Ничего не скажет. Нужно было два маленьких. Иногда она любила его подразнить. И сделать вид, что он любит большие куски. Смотри, как удобно!
Она училась не отгонять мысли о счастье. Они чувствовали себя все свободней и привычней в ее голове. И незначительней. Подходит к концу день привычных дел, нескольких поцелуев, значимых прикосновений. Неуместно задумываться о счастье в такой. Похожий на вчерашний и, бог даст, завтрашний. Грешно.
Она грешила раньше. Где мое счастье? Тогда между ними всегда присутствовала тень другого мужчины. Тогда она оглядывалась вокруг себя и не находила никого. Дуреха ты, дуреха. Счастья захотела.
– Дима уже приехал?
– Нет еще. Наверно, скоро.
– Как его Тамара отпускает?
– Сама знаешь как. Куда она денется? Знала, за кого выходила.
– Откуда она знала? Вышла девчонкой.
– Ты тоже вышла девчонкой.
– И я не знала. Как у них?
– Сама знаешь. Не похоже, чтобы она была очень счастлива. Пацан их держит пока. Ожидает чего-то. Непонятно чего. Дима никогда не притворялся. В этом его обвинить нельзя.
– Захотел себе молодую жену?
– Наверно. Почему бы и нет?
Кто бы мог им быть? Никто другой? Веселое усатое лицо с небольшим шрамом на щеке. Интригующим. Почему у нас не получилось? Из-за меня. Из-за меня? Почему я сделала такой выбор? Она не сомневалась в том, что выбор был ее. Почему? Потому что выбирала не двадцатилетняя девчонка, а та, которая всегда живет во мне. С которой я родилась. Мудрая и острожная. Правильный выбор она сделала. А вдруг?
Мария улыбалась внутри, не подозревая, что ее выдают огоньки в глазах. Павлу приятно было их видеть. Он радовался их участившимся появлениям. Будут еще ужины, яблочные пироги. Теплое, мягкое тело. Прощающее и умудренное. В их уютной кухне, в многоквартирном доме, в утихающем на ночь районе большого города.
Ночью к ним обоим пришло желание. Нечастой силы и свежести. Павел ласкал грудь жены. Не растерявшую совсем свое девичество грудь. В его глазах. Под ней стучало гулко ожидающе сердце. Самое близкое на свете сердце. Малознакомой умудренной земной женщины.
* * *
Нет в мире аэропорта жарче, чем в родном городе. И более медлительного персонала. В душном салоне Дмитрий наблюдал через окошко вместе с остальными пассажирами, как люди снаружи неспешно и, казалось, безучастно приготавливаются к тому, чтобы выпустить их наружу. Он не сообщил домой, каким прилетает рейсом, и не был уверен, что его встречают.
Его встретили. Сначала он увидел издали голову высокого Андрея, рядом светловолосую голову жены, и вдруг перед ним оказался сын, который уже успел перебраться через ограждение.
– Папа!
Дмитрий подбросил мальчика вверх и сразу почувствовал, как напряжение в руках неприятно отдалось болью в спине. Тяжелый стал для такого упражнения. Вырос. Он прижал сына к себе. Волосы мальчика испускали запахи кухни. Они подошли к Тамаре и Андрею. Дмитрий обнял их по очереди. Тело жены с готовностью притянулось к нему. Он обратил внимание на ее усталые глаза и бледную кожу. Андрей снял с его плеча сумку.
– Давай рюкзак тоже.
– Зачем, мне не тяжело.
– Ну как съездил?
– Хорошо съездил, очень красивый район. Обязательно вернусь туда еще раз. Выбери время поехать со мной.
Андрей кивнул головой в знак согласия. Горы уже не разъединяли отца и старшего сына. Взрослый Андрей перестал стыдиться отсутствия интереса к ним, смотрел на отца умудренным взглядом мужчины, гордился и даже завидовал его достижениям. Они сделали несколько восхождений вдвоем. На них не очень умелый Андрей не стеснялся чувствовать себя маленьким, нуждающимся в поддержке отца.
– Ты на машине?
– Да.
Внутри машины свободно гулял наполненный всевозможными запахами теплый воздух города. Запах возвращения, запах обновления жизни. Тамара закрыла свое окно, поток изменил направление и стал трепать волосы Дмитрия.
– А это что такое?
– Новый бар открыли. Почти год строили, не помнишь? Пиво хорошее. Зайдем, когда у тебя будет время.
– Пиво хорошо.
– Можно сегодня вечером.
– Сегодня не будет времени.
Вечером Дмитрий зашел к матери. Она ждала. На столе стояли теплые его любимые пирожки с мясом. Он с удовольствием их попробовал, несмотря на забитый плотным домашним ужином желудок. Ей, как обычно, не понравилась его худоба и обгорелый нос.
– Когда ты уже перестанешь из дома уезжать? Сын без отца растет, что из него получится?
– Андрей вроде ничего получился. А раньше я больше разъезжал.
– Андрей! За Андреем я смотрела. А теперь уже нет сил. Не заметишь, как Саша вырастет.
Это Дмитрий знал. Он остался довольным состоянием мамы. Выглядит хорошо. Прежней энергии нет и никогда уже не будет. Он постепенно свыкался с этой мыслью. Как будто выключилось что-то внутри в один день. Память давно начала барахлить. Ее хватка на Дмитрия разом ослабла, почти сошла на нет. Впервые в его жизни. Но соединяющая их ниточка как будто стала еще прочней и важней. Дмитрий как мог сопротивлялся мыслям о неизбежном. Редким, непривычным для него мыслям. Свобода, когда-то, наверно, желанная, не имела теперь никакого значения. Он не чувствовал себя свободным и без колебаний бы вернул свою прежнюю маму, если бы мог. Только рядом с ней он мог по-настоящему ощущать самые главные, основные правды жизни. Простые и нестареющие, вечные. Прозорливые или невежественные. В ней угасала сила, которой в нем никогда не было и, наверно, никогда не будет. Непреклонная правота и мудрость поколений. Выживших и оставивших после себя потомство. На нем эта цепочка прервется. Он никудышное звено. Его сыновья один на один с миром. Андрей. Теперь Саша. Несправедливо, но поделать с этим уже ничего нельзя. Нет во мне такой силы, такой убежденности.
– Ты хорошо выглядишь, мамуля, – он помнил о том, что нужно говорить громко.
Она кивнула головой и улыбнулась.
– Как твоя спина? Не болит?
– Слава богу.
Из ее малоподвижных глаз вдруг глянуло что-то безрадостное и отчужденное. Не в первый раз. Одиночество, обреченность старости? Что там у нее в голове? Он испытывал грусть и вину. И неясное облегчение. Освобождение. Каждый сам по себе. Он заерзал на стуле. Пора.
– Мамуль, тебе уже надо спать. Пирожки очень вкусные. Мне пора домой, устал с дороги. Завтра придем с Сашей.
