поле — здоровее всего. Другие заводчики говорили, что он рискует. Это были скаковые лошади, и некоторые жеребята стоили целое состояние… О, какой миленький табун!
Мы затормозили на большом лугу. Фрэнк поставил машину у ворот, и Ребекка, едва выйдя из кабины, воскликнула:
— Вот! — Она показала на маленького черного жеребенка, который лежал в дальнем углу, уткнувшись носом в траву. Серая кобыла стояла рядом, охраняя его. Мальчики выскочили из кузова, и Ребекка инстинктивно шагнула им навстречу.
— На луг к пони не выходить, — строго заявила она. — Поняли?
— …твою мать! — рявкнул Фрэнк; Венди ахнула и с тревогой посмотрела на мальчиков. Фрэнк вдогонку пробормотал еще серию совершенно непечатных ругательств. Я прекрасно знаю Фрэнка и никогда не слышала, чтобы он так выражался. Я тоже взглянула на Ребекку и мальчиков, отметив озорной блеск в глазах детей. Ребекка прикусила губу, стараясь не улыбнуться. Фрэнк распахнул ворота и потопал по лугу. Ребекка снова велела мальчикам ждать за забором, с Венди. После короткого колебания, мы с ней вошли на луг, и Ребекка аккуратно заперла ворота. Трава промокла от росы. Ребекка шла в легких босоножках, но, казалось, не обращала внимания.
— И… что не так, Фрэнки? — спросила я.
— Что не так? То, что это не ее жеребенок. Эту кобылу в этом году не покрывали.
Фрэнк оглядел табун в дюжину пони и застонал; тут и мы увидели. Маленькая черная кобыла, вся взмыленная, бешено наступала на серую; оставалось всего несколько футов, когда серая навострила уши и лягнула черную — у той шея и бока были в крови, хлещущей из множества ран.
Фрэнк перелез через забор и достал из кузова машины пару уздечек и веревку.
— Серая тут за вожака. У нее уже было несколько жеребят, но в этом году ее не стали покрывать — слишком буйная. И сама буйная, и приносила злобных жеребят. Один из них лягнул меня в живот несколько месяцев назад, — сказал Фрэнк, Он постоял, что-то соображая.
— То есть она украла чужого жеребеночка — спросила Венди из-за забора. — Это просто… ужасно Послушайте, Фрэнк, лучше отдать ребенка настоящей матери, — крикнула она, и я увидела, каким взглядом ответил ей Фрэнк. У бедной черной кобылы тяжело ходили бока. С ее сосков капало молоко. Фрэнк двинулся к серой, но когда та заметила его приближение, то заставила жеребенка встать на ноги и погнала к дальнему концу пастбища.
Ребекка спросила:
— В машине есть зерно?
— В машине нет, но я тоже об этом подумал. Съезжу, возьму в конюшне, — ответил Фрэнк.
— Оставьте мне одну уздечку, я поймаю мать, — сказала Ребекка. — Не надо ей ходить за жеребенком. Она совсем обессилела.
— Спасибо. — Фрэнк протянул Ребекке уздечку и повод, запрыгнул в машину и понесся к конюшне. Мальчики и Венди сидели на паре больших валунов у самого забора.
Ребекка, держа уздечку и веревку за спиной, приближалась к черной кобыле, отодвигая прочь пони, загораживавших дорогу.
— Тпру, мама, — сказала Ребекка напевно. Она почмокала губами, отгоняя остальных пони. — Ш-ш-ш, мамуля, ш-ш-ш.
Оказавшись почти вплотную к истощенной кобыле, Ребекка набросила ей на шею повод. Кобыла покорно опустила голову, позволив надеть уздечку.
— Осторожно, Ребекка, ваши туфельки! Вот бедняжка, — сказала Венди. — Я и не представляла, что лошади могут быть так… жестоки.
Ребекка гладила шею кобылы и пробегала рукой по спине, ласково гладя места вокруг укусов. Голова лошади свесилась почти до земли. У нее между задних ног еще свешивались остатки последа.
— Тише, мамуля, — повторяла Ребекка. — Тише.
Вернулся Фрэнк; он сумел отманить серую от жеребенка ведром зерна и поймать ее, но к этому моменту черная — настоящая мать — легла. Родовая травма, а потом борьба оказались непосильной ношей. Голова черной лежала на земле. Глаза потускнели.
— Фрэнк! — крикнула Ребекка. Она пыталась заставить кобылу встать на ноги, причмокивая и тыкая мыском маленькой туфельки в лошадиный круп.
Черт, Хильди, подержишь? — спросил Фрэнк, кивком указывая на уже взнузданную серую, которая щипала траву как ни в чем не бывало. — Она может сорваться, когда мы отведем жеребенка к маме. Если дернется, врежь ей как следует поводом. Как следует!
Я взяла повод из рук Фрэнка и смотрела, как он помчался к черной, лежащей всего в десяти футах от своего жеребенка.
Фрэнк ткнул кобылу в бок сапогом.
— Но! Но! Поднимайся, тупая корова.
— Погодите, — сказала Ребекка и зашагала к жеребенку, который тоже улегся, обессиленный, всего в нескольких футах. Ребекка провела своими маленькими ладонями по всему жеребенку — под хвостом и между ног, где он был совсем еще сырой, и по кровавой пуповине, которая лежала рядом на мокрой траве, как бледная, блестящая змея. Потом зашагала к кобыле и сунула руки ей под нос — на долю секунды, клянусь, — и колдовство подействовало.
Жизнь, дитя, кровь, дитя, похоть, дитя — кобыла разом втянула все это ноздрями, потом вдохнула еще. Потом открыла глаза. Что-то припомнила. Ребекка снова ткнула руками в морду — и глаза пони широко распахнулись в тревоге.
Дитя.
Через несколько мгновений она была уже на ногах. Фрэнк подвел ее к жеребенку, и началось диснеевское кино. Кобыла пихнула слабого жеребенка, и он снова поднялся, выпрямив сначала тонюсенькие передние ножки, а потом — ужасно изогнутые задние. И вскоре крутил мордой в поисках маминого вымени; Ребекка помогла ему, направив бархатный нос под живот кобылы.
— Где тут вода?
Фрэнк проворчал что-то, взял ведро, в котором привез зерно, и пошел к длинной лохани на краю поля. Наполнив ведро, отнес его к кобыле, которая начала пить долгими, сосущими глотками. Фрэнк оказался прав. Серая действительно попыталась вырваться, увидев жеребенка с его матерью, но я рявкнула на нее, поднесла повод к боку, и серая угомонилась.
Мы оставили кобылу с жеребенком отдыхать в траве под тенистым деревом. Непослушную серую Фрэнк повел в конюшню, и мы двинулись за ним; мальчишки бежали впереди. Кобыла один раз взбрыкнула, когда мы оказались вне поля зрения табуна и украденного ребенка, но Фрэнк удержал ее и хлестнул по крупу поводом.
— Шевели задницей, Бетти, — прорычал он, и кобыла зашла в ворота.
— Ее зовут Бетти? — изумилась я.
— Я ее так зову. Ей придумали какое-то другое идиотское имя, — сказал Фрэнк. Теперь мы были по другую сторону забора, и кобыла присмирела. Ночные забавы и ее утомили; мы вошли в конюшню, и Бетти спокойно шла рядом. Внезапно она остановилась, задрала голову и длинно заржала. Ответом было молчание.
— Бедная Бетти, — сказала Ребекка. Я обернулась и увидела, как она вытирает слезы. Заметив мой взгляд, она смущенно засмеялась.
