Сигизмунд видел: что-то изменилось в примархе после сообщения о побоище на Исстваане IV, словно внутри отца перегруппировывались воля и мощь. Дорн проводил совещание за совещанием, наблюдал, как армии рабочих приступили к сносу зданий и перестройке Дворца, требовал новостей от астропатов и связи с планетами за пределами Солнечной системы, консультировался с Вальдором и Сигиллитом за закрытыми дверьми залов. Во время редких передышек Рогал прогуливался вдоль парапетов и по тихим уголкам дворца. Имперский Кулак не знал, что за тяжкие думы одолевали примарха, зато был уверен — сказанное им только увеличит это бремя.
Он снова задался вопросом: почему решился открыть отцу правду? Чувство вины? Да и это тоже. Виноват в том, что обманул и воспользовался доверием, понимая — примарх не примет правды. «Прости отец, но ты должен знать. Я не могу скрывать это от тебя. Ты должен понять». Астартес подумал про один из основных законов стратегии, который теперь обрел новый смысл: первый принцип защиты — понять от чего защищаешься.
Дорн рассматривал одну из укрытых статуй, когда подошел Сигизмунд.
— Да, сын? — не оборачиваясь, спросил примарх.
Капитан взглянул на мрамор под тканью. Под колеблющейся от ветра накидкой все еще можно было различить знакомые очертания: хищная поза, рука с когтями, словно собравшаяся разорвать материю. Конрад Курц. Брат, пытавшийся убить Дорна. «Было ли это предвестником случившегося? Должны ли мы были еще тогда увидеть мрачное будущее?»
— Их нужно снести. Это предатели. Они не должны стоять рядом с верными принесенным клятвам.
Примарх тихо рассмеялся и повернулся, чтобы взглянуть на Сигизмунда:
— Ты лично собрался это сделать?
— Прикажи, повелитель, и я снесу их собственноручно.
Дорн улыбнулся и покачал головой:
— Нет. До этого еще не дошло.
— Разве? — спросил капитан, лицо застыло, глаза не мигали.
Рогал не ответил, а повернулся и вновь посмотрел на укрытую статую Курца за спиной сына.
— Нет, — прорычал примарх. — Империум выстоит и переживет это предательство.
Астартес подумал, что Дорн выглядит так, словно разговаривает не только с ним, но и со статуей Курца.
— Все еще есть честь, все еще есть преданность, — Рогал опустил взгляд и нахмурился. — Я не знаю, как будет складываться война, сын. Я не знаю, чего она потребует от нас, но знаю, что она, в конечном счете, закончится, и мы должны быть в полной боеготовности ради этого дня.
Имперский Кулак также нахмурился:
— Хорус владеет инициативой, а мы погрязли в смятении. Он может уничтожать нас по частям, выжидать пока мы ослабнем настолько, что не сможем противостоять ему.
Примарх недовольно взглянул на сына, но тот понимал, что и отец не исключает такую возможность.
— Будь на его месте Керз или Альфарий тогда да, возможно, но не они главные, — Дорн посмотрел на появляющуюся в небе луну. Красная — подкрашенная дымом и пылью из погружавшегося в ночь дворца.
— Он придет сюда, — тихо продолжил примарх. — Он не останется среди звезд, обескровливая нас до предела. Нет — он все еще Гор. Копье устремившееся в горло — один смертельный удар. Он придет сюда, чтобы прикончить нас. Однажды ночью мы взглянем вверх и увидим, как запылают небеса.
Он уже видит. Пускай только часть. Он поймет, что я прав, что мой выбор верен.
— Отец.
Дорн посмотрел на сына. Сигизмунд чувствовал, как глаза примарха изучают его лицо, оценивают и вершат суд.
— Что-то беспокоит тебя?
— Я хотел поговорить с вами, почему попросил о возвращении на Терру и не принял командование над Карающим флотом.
— Мы уже обсудили это. Я не видел причин сомневаться в твоем выборе тогда, не вижу их и сейчас.
Астартес сглотнул — в горле внезапно пересохло.
— У меня была другая причина, — слова повисли в воздухе. «Нужно сейчас. Пути назад нет».
— Говори, — тихо сказал примарх, взгляд сосредоточился на Сигизмунде, словно отец обратил на него все свое внимание. Насыщенный пылью ветер развевал края белой мантии, поднимая их посреди сгустившейся тьмы.
Капитан посмотрел в сторону и задумался с чего начать.
— Все началось на «Фаланге», — произнес он мгновение спустя. — Флот разделился: одни собирались вернуться на Терру, другие нанести удар по Исстваану.
Сигизмунд вернулся в тот краткий миг, вспомнил напряжение, охватившее каждый корабль Имперских Кулаков после откровения Гарро. Некоторые считали, что оно не может быть правдой, те, кто видел доказательства, не могли успокоить себя такими мыслями. Осознавая истину, легион готовился к войне.
— Я шел по нижним жилым палубам. Не совсем уверен, зачем, сомневаюсь, что была иная причина, кроме, возможно, поиска умиротворения.
— Ты растерялся? — бесстрастный голос Дорна был столь же лишен эмоций, как и лицо.
Астартес покачал головой.
— Я знаю, что вам требуется от меня, — он поглядел вдаль, где в углах амфитеатра собирались ночные тени. — Возможно, я искал цель.
— Цель? Ты знал, что от тебя требуется, но все равно искал цель?
Сигизмунд кивнул и осторожно выдохнул.
— У меня были приказы, но я что-то упустил, — Имперский Кулак моргнул и замолчал. Он помнил те дни на «Фаланге» яснее, чем когда пережил их. Он словно стал чем-то меньшим, как будто слова Гарро лишили его жизненных сил. — Столь долго я воевал в Крестовом походе, не ведая сомнений. Каждая кампания, каждое сражение, каждый удар были чисты. В этом источник моей силы, он всегда был в этом.
Дорн опустил голову, глаза потемнели:
— Мне неясны твои мысли, капитан.
— Возможно, повелитель, — кивнул Сигизмунд.
— Ты из-за этого отказался от командования? Потому что исчезла чистота цели? — в голосе примарха прорезался гнев. Контролируемый и сдерживаемый, но он присутствовал.
— Нет, повелитель. Я выполнил бы вашу волю без сомнений.
— Но ты не выполнил.
Астартес ощутил лед в словах отца, перерастающий в осуждение. «Я должен сказать все». Имперский Кулак не стал встречаться с примархом взглядом и продолжил:
— Я оказался на палубе, где разместили гражданских, прибывших с Гарро. Там никого не было, и я решил, что один.
Тишина, вспомнил капитан. Целый флот торопливо и напряженно готовился к бою, а палубы, по которым он следовал, безмолвствовали. Потом эта тишина показалась ему странной.
— Только, когда она заговорила со мной, я понял, что не один. «Первый капитан», — сказала она. Я обнажил меч и обернулся. — Сигизмунд нахмурился, когда его рука коснулась рукояти вложенного в ножны оружия. — Она стояла сзади всего в пяти шагах. Я даже не услышал, как она подошла.
— Кто? — спросил Дорн. Астартес поднял голову, по-прежнему не встречаясь с отцом взглядом.
— Летописец, — вспыхнувшее воспоминание оказалось ярче, чем реальность: девушка в тусклой мантии.
— Киилер, — продолжал Сигизмунд. — Она разговаривала с вами, прежде чем мы…
— Я помню ее, — резко ответил примарх. Вокруг Эуфратии Киилер расцвел культ. Капитан знал о формировании своеобразной секты. Опасное нарушение Имперского Кредо. Кто-то называл ее ведьмой, кто-то святой. Она обладала непоколебимой уверенностью и самообладанием, но эти качества были у многих лжепророков. Сигизмунд знал об этом, но истины блекли, когда он вспоминал Киилер, приблизившуюся к нему в облицованном камнем коридоре.
— Она просто стояла там и смотрела на меня, словно поджидала, точнее, знала, что я приду.
Она улыбалась — он помнил это. Понимающая улыбка на тонком личике, слишком молодом для излучаемого спокойствия. Девушка кивнула, как будто отвечая на незаданный вопрос:
«Вы хотите что-то спросить?»
— Что она сказала? — спросил Дорн, и воспоминания Сигизмунда уступили место реальности инвестиария и голосу отца.
— Достаточно, чтобы я пришел к вам, повелитель, и попросил о возвращении на Терру.
— И чего же оказалось достаточно для такой просьбы?
Вопрос эхом отозвался в ушах капитана. Пауза затянулась, наполняя Сигизмунда яркими впечатлениями: прекрасным качеством оуслитового постамента в десяти шагах за спиной отца, шелестом колеблющейся от легкого бриза ткани на статуе. Он чувствовал десятки ароматов ветра, остатки дыма и пыли, приближающийся дождь. Астартес внезапно понял, что это запахи из полузабытой жизни — краткого детства в кочевнических лагерях на Ионическом плато. Запах утраченного дома. Он и не думал о нем, позабытом за суетой десятилетий. И удивился, почему вспомнил именно сейчас.
Первый капитан посмотрел прямо в глаза Рогалу Дорну.
— Она не просто сказала мне. Она сделала так, что я увидел. — Сигизмунд замолчал, вспоминая лицо Эуфратии.
