Напротив Алика – псих среднего возраста, объятый идеей спасения человечества. Для этого нужно, чтобы каждый отдельно взятый человек бегал по утрам и был влюблен. Движение и позитивное чувство – вот что спасет мир. В отсутствии любви – время не движется, картинки вокруг бесцветны, дух угнетен. Душевная гиподинамия.
А вот если побежать… А вот если влюбиться…
Алику нравилось заниматься сексом в экстремальных ситуациях. Например, на перемене, когда все вышли из класса. Прижать девчонку к стенке – и на острие ножа: войдут – не войдут, застанут – не застанут, успеешь – не успеешь… Страх усиливает ощущение. А однажды на дне рождения вывел именинницу на балкон, перегнул через перила. Одиннадцатый этаж. Под ногами весь город. Перила железные, но черт его знает… Девчонка сначала окоченела от ужаса. Потом ничего… Не пожаловалась. Сидела за столом, поглядывала, как княжна Мэри. А что дальше? А ничего.
Однажды взял у бабки ключи от ее однокомнатной квартиры, и они с Андреем привели девчонку. Не из класса. Просто познакомились. Стали пробовать все позиции и комбинации, существующие в индийском самоучителе. И в это время пришла бабка. Приперлась. Алик не пустил. Не открыл дверь. Вечером дома начались разборки: как? Не пустил? Почему?
– Потому, что мы с Андреем трахали девочку, – сказал Алик.
У матери глаза чуть не выпали на пол.
– Одну?
– А что? – Алик не понял, что ее так удивило.
– А нельзя привести каждому по девочке? – спросил отец.
Несчастные совки. Отец стучит, как дятел. Рад, что хватает на бананы. А жил бы в нормальной стране, имел бы несколько домов в горах и на побережье. А мать… слаще морковки ничего не ела. Ни взлетов, ни падений, ни засухи, ни дождя. Климат умеренно-континентальный.
В палату вошел Месяцев и сел на край кровати. Алик снял наушники.
– Я ушел из дома. – Месяцев как будто прыгнул в холодную воду. Это было плохое время для такого сообщения. Но другого времени не будет. Алик вернется домой и не увидит там отца. Он должен ВСЕ узнать ОТ НЕГО.
– Куда? – не понял Алик.
– К другой женщине.
Алик стал заинтересованно смотреть в окно. Месяцев проследил за его взглядом. За окном ничего не происходило.
– Я к бабке перееду. А она пусть к матери перебирается, – решил Алик.
Месяцев понял: Алик смотрел в окно и обдумывал свою ситуацию в новой сложившейся обстановке.
И нашел в ней большие плюсы.
– А чего ты ушел? – как бы между прочим поинтересовался Алик.
– Полюбил.
– Так ты же старый.
Месяцев промолчал.
– А она хорошо готовит? – спросил Алик.
– Почему ты спрашиваешь?
– Я буду ходить к тебе обедать. Я буду жить у бабки, а есть у тебя.
– Мама может обидеться.
– Это ее трудности.
– Ты жестокий человек, – упрекнул Месяцев.
– А ты какой? Ты живешь как хочешь. И я буду жить как хочу. Почему тебе можно, а мне нельзя? Или всем можно, или всем нельзя. Разве не так?
Месяцев молчал.
Рядом на кровати сидела пара: старая женщина и ее сын в больничной пижаме. Он сидел, поджав ноги, положив голову на материнское плечо. И они замерли в печальной отстраненности. Они были друг у друга и вместе выживали. Сын собирался спасать человечество от гиподинамии. Тупел от уколов. А она подставила свое плечо: вместе спасать. Вместе тупеть.
А Месяцев сейчас встанет и уедет к молодой женщине, к исполнительской деятельности…
Ирина купила ящик вина и утром выпивала стакан. И ходила как под наркозом. На улице было скользко. Ноги разъезжались, как у коровы.
Лидия Георгиевна переехала жить к дочери, чтобы не оставлять ее одну. В доме стояло предательство, и они обе дышали его тяжелыми испарениями. Никому ничего не говорили. Все держалось в глубокой тайне. Единственный человек, которого поставили в известность, – ближайший друг семьи Муза Савельева. Муза – профессор консерватории, арфистка и сплетница. В ней вполне совмещалось высокое и низменное. Так же, как органы любви территориально совпадают с органами выделения.
Муза – ровесница Ирины. Она жила на свете почти пятьдесят лет и на собственном опыте убедилась, что семья – не там, где страсть. А там – где дети и где удобно работать. Потому что страсть проходит. А дело и дети – нет.
– Он вернется, – пообещала Муза.
– Когда? – спросила Ирина и выпила стакан вина. Это имело значение: когда. Потому что каждый день, каждый час превратился в нескончаемый ад.
– В зависимости от объекта, – профессионально заметила Муза. – Кто такая?
– Понятия не имею, – созналась Ирина.
– Вот и плохо, – не одобрила Муза. – Чтобы решить проблему, ее надо знать.
Муза оперативно раскинула свои сплетнические сети и быстро выяснила: Месяцев ушел к Люле. Люля – известный человек, глубоководная акула: шуровала себе мужа на больших глубинах. Предпочитала знаменитостей и иностранцев. Знаменитости в условиях перестройки оказались бедные и жадные. А иностранцы – богатые и щедрые.
Поэтому она брала деньги у одних и тратила на других.
– Она красивая? – спросила Ирина.
– Четырнадцать килограмм краски.
– А это красиво? – удивилась Ирина.
– По-моему, нет.
– А почему она пользовалась успехом?
– Смотря каким успехом. Таким ты тоже могла бы пользоваться, если бы захотела.
– Но зачем Игорю такая женщина? – не поняла Ирина.
– Ты неправильно ставишь проблему. Зачем Люле такой, как Игорь?
– Игорь нужен всем, – убежденно сказала Ирина.
– Вот ты и ответила.
– Но почему изо всех – он? Есть ведь и богаче, и моложе.
– Никто не захотел. Переспать – пожалуйста. А жениться – это другое. Кто женится на шалашовке?
– Игорь.
– Потому что у него нет опыта измен. Нет иммунитета. Его не обманывали, и он принял фальшивый рубль за подлинный.
– А он знает, что она такая? – спросила Ирина.
– Узнает… – зловеще пообещала Муза. – Не в колбе живем.
– Что же мне делать?.. – потерянно спросила Ирина.
– Сиди и жди. Он вернется.
Ирина стала ждать. И Лидия Георгиевна стала ждать. Ирина при этом ходила на работу, ездила в больницу, уставала. Усталость и алкоголь притупляли горе.
А Лидия Георгиевна ждала в буквальном смысле слова: сидела, как на вокзале, и смотрела в одну точку.
И ее лицо было суровым и напряженным. Что она видела в этой точке? Может быть, своего мужа Павла, который ушел от нее на зов любви. Через год его затоптали. Она так не хотела. Судьба так распорядилась. «Возмездие и аз воздам». А скорее всего никакое не возмездие. Тогда многие гибли. Сталин не мог остановиться и даже мертвым собирал свой адский урожай.
Лидия Георгиевна находила свое счастье в счастье дочери. Игорь был всегда занят, у него не оставалось времени для игрищ и забав. Казалось, Ирину никогда не коснется мужское предательство. С кем-то это случается, но не с ней. Как война в Боснии или эпидемия в Руанде. Где-то, у кого-то, не у них…
Не только через Ирину, но и сама по себе она чтила зятя. Все, чего он достиг в своей жизни, он достиг своими руками в прямом смысле этого слова. Из провинции, из низов – рванул вверх. И укрепился наверху. Но в нем навсегда остались тяжелые комплексы из детства: ударят, прогонят, унизят. Так часто поступали с его пьяным отцом на его глазах. Игорь был настороженно самолюбив, подозрителен. Он любил свою жену за то, что он ей верил.
Лидия Георгиевна собирала статьи о нем в отдельную папочку, а фотографии – в альбом. Работала его биографом. Ходила в консерваторию на все его концерты. У нее был выходной черный костюм с белой кофточкой и брошью. Это был ее единственный выход на люди. В консерваторию ходит примерно одна и та же публика. Одни и те же лица. С ней здоровались, кланялись уважительно. И она здоровалась. Старушка-подросток. Потом садилась на свое место в пятом ряду. Лучший ряд, лучшее место. Ждала, когда появится Игорь. Он появлялся. Легко кланялся и сразу садился за рояль. И забывал о зале. И лицо у него становилось необычное. А сейчас в пятом ряду на ее месте сидит другая женщина. Она вытеснила Лидию Георгиевну и Ирину. Всех вытеснила и села… Разорила гнездо.
Аня ушла – без загса, незаконно. Свободная любовь. Говорят, на Западе так принято. Но мы же не на Западе… Алика без отцовской руки не удержать. Ирина живет как в мешке, ничего не видит, не соображает. Сколько это будет длиться? И когда это кончится?
«Он нас любит. Он вернется», – внушала кому-то Лидия Георгиевна и прожигала взглядом свою точку. Как будто гипнотизировала: он вернется… вернется…
И он вернулся. Забрать рояль.
Рояль, как человек, имеет определенную информацию. Клавиши обладают своей податливостью. Рояль принимает тебя или нет. Твой или чужой.
