Хорошенький, белокурый, нежный, как девочка, Жорж Хворостин выступал чинно подле своей гувернантки по широкой, тенистой аллее сада.
Это был добрый, вполне благовоспитанный мальчик, и во всей его фигурке — тонкой, хрупкой и миниатюрной, и в пышно расчесанных локонах, и в умном, недетски серьезном личике так и сказывалось благонравие, то самое благонравие, которое так ценят учителя, гувернантки и воспитатели в своих воспитанниках и учениках.
И гувернантка Жоржа Марья Васильевна, худенькая, пожилая дама, была очень довольна своим воспитанником.
Она вела его за руку и рассказывала ему об одном милом мальчике — американце, едва ли не менее благонравном, нежели сам Жорж, прозывавшемся лордом Фоутельроем и сумевшем переделать своего сердитого английского дедушку, который под влиянием нежной ласки и заботливости племянника стал добрым и научился любить людей.
Жорж слушал внимательно свою воспитательницу и, когда она кончила рассказ, произнес восторженно:
— Какая прелесть ваш маленький лорд! И как жаль, что у меня нет сердитого английского дедушки, которого я бы мог, как и он, превратить в доброго и любящего!
Марья Васильевна ласково погладила Жоржа по головке и произнесла с улыбкой:
— Это правда, у тебя нет сердитого дедушки, но зато подле тебя растет Волчонок. Волчонка ты бы мог попытаться сделать добрее… Конечно, это трудно.
— Ох, очень трудно! — с глубоким вздохом проговорил мальчик…
— Он меня не будет слушать и осмеет мое намерение! Это очень, очень жалко! — И Жорж печальным взором поглядел на небо.
По небу ползли темные тучи… Оно казалось грозным и неумолимым. Деревья глухо роптали в саду, точно жалуясь на что-то… Предгрозовой вихрь безжалостно трепал их вершины.
— Сейчас начнется гроза! — произнесла Марья Васильевна, — и мы не успеем добежать до дому. Скроемся в гроте и переждем там непогоду…
Жорж, который боялся больше всего на свете грома и молнии, затрясся всеми членами. Он взглянул со страхом туда, где в конце аллеи липы срослись так густо, что образовывали купол, под которым было темно, как в сумерках, и невольно зажмурился.
— Нет, Марья Васильевна! — произнес он дрогнувшим голосом, — мы еще успеем, пожалуй, добежать до дому… Я боюсь идти в грот…
Гротом прозывалось место, образовавшееся под липовым навесом, действительно очень похожее на какой-то живописный, таинственный грот.
Но едва только мальчик успел произнести слова, как тяжелые капли дождя шлепнулись на песок, а секунду спустя проливной ливень застучал по дорожкам сада.
— Жорж! Жорж! Скорее! — вскричала Марья Васильевна и первая кинулась к гроту, увлекая своего воспитанника за собою.
Гроза разразилась. Огненные зигзаги молнии бороздили небо… Сильные удары грома разносились трескучими перекатами, то замирая, то снова усиливаясь. Теперь дождь лил, как из ведра, разом наводняя аллеи, канавы и лужайки сада и превращая их в озера и бурные потоки. Марья Васильевна и Жорж не бежали, а летели по направлению к гроту, тяжело шлепая по воде намокшею обувью. Вот они достигли его…
Жорж первый вбежал под живой навес и вдруг с громким криком бросился назад в объятия гувернантки.
— Гу-гу-гу-гу! — послышалось из грота зловещим звуком, и в один миг, с шумом, свистом и гиканьем, оттуда выскочил мальчик лет десяти, немногим старше Жоржа, но полная противоположность ему. У мальчика были черные вьющиеся, как у негра, волосы, смуглое, скуластое лицо, выражавшее упрямство и смышленость, и черные глаза, сверкающие исподлобья яркими, злыми огоньками. За мальчиком следовала собака, мохнатая овчарка довольно внушительных размеров.
— Ага! Испугались! Здорово напугал вас! Поделом! Не суйтесь в наш грот! — кричал неистово мальчик, размахивая руками под самым носом рыдавшего с перепуга на плече гувернантки Жоржа. — Что разнюнился? Скажите, нежности какие! — продолжал выкрикивать он. — Не суйся, говорят. Место это наше собственное: Дамкино и мое. Не правда ли, Дамка? — обратился он к собаке.
Та только хвостом повиляла и умильно поглядела на своего молодого хозяина.
— Но вы испугали Жоржа! Я буду жаловаться палаше. Вас накажут! Пойдемте сейчас же домой… Пусть мамаша полюбуется лишний раз на подобное сокровище! — сердито говорила гувернантка, тряся за плечи смуглого мальчугана, который, в свою очередь, с нескрываемой злобой смотрел на нее. — И где вы только отделали себя подобным образом! — заключила она отчаянным возгласом.
Смуглый мальчик, действительно, был в самом непрезентабельном виде. Куртка и панталоны его были разорваны во многих местах, лицо поцарапано. Огромный синяк украшал лоб.
Он тяжело дышал, глядя исподлобья, и сердито поблескивая черными, как угольки, глазенками.
— Волчонок! Настоящий волчонок! И когда только вы исправитесь и будете иным! — почти в отчаянии вскричала Марья Васильевна и вдруг, словно осененная какою-то мыслью свыше, произнесла, решительно схватив рукою маленькую, но сильную ручонку мальчика.
— Мне не нравятся ваши прогулки с собакой во всякое время и в таком виде. Вам нужно быть как можно более с вашим братом и со мною! Идемте домой с нами. Я прочту вам очень интересную историю о маленьком мальчике…
— Я не люблю историй о маленьких мальчиках… — произнес угрюмо Волчонок, всячески пытаясь вырвать руку из цепкой руки гувернантки.
— В таком случае вы будете сидеть смирно, пока я буду читать историю Жоржу.
— Я не хочу сидеть смирно, и не пойду с вами… — послышались глухие звуки сердитого детского голоса.
— Я не хочу сидеть смирно и не пойду домой!
— Нет, вы пойдете… — Кончик носа Марьи Васильевны чуточку покраснел, что с ним случалось обыкновенно в минуты гнева.
Она заметно сердилась и, теребя за руку Волчонка, повторяла тихо, но внушительно:
— Вы пойдете с нами… Сейчас пойдете!
Волчонок тихо и упорно старался высвободить свою руку… Гувернантка, понимая его маневры, в свою очередь, всеми силами удерживала ее в своих цепких пальцах…
Глухая борьба длилась минуту… другую…
И вдруг Волчонок изловчился… Извернулся весь, как змея, и, изогнувшись в три погибели, вырвался из рук гувернантки.
Та было метнулась к нему, но мальчик предупредил ее движение.
— Дамка, пиль! пиль, Дамка! — крикнул он собаке, и та с глухим ворчаньем, оскалив зубы, бросилась к Марье Васильевне.
Последняя неистово вскрикнула и отскочила в сторону. Жорж кинулся к ней на помощь.
— Тубо, Дамка! Сюда, ко мне! — властно крикнул черноглазый мальчик и, отвесив насмешливый поклон гувернантке и брату, с громким смехом бросился бежать от них в сопровождении собаки.
— Вы будете наказаны! Я пожалуюсь маме! Остановитесь, — доносился до него голос Марьи Васильевны. Но Волчонок и бровью не повел на эти слова. Он бежал все быстрее и быстрее, и вскоре его стройная, широкоплечая фигурка исчезла за оградой сада.
II.Няня Арина Матвеевна затеплила лампаду перед киотом и, истово крестясь, склонилась в земном поклоне до пола.
Дверь тихо скрипнула, и в комнату не слышно проскользнула знакомая детская фигурка.
— Няня… нянечка… Аринушка… — послышался несмелый шепот.
Няня степенно, не спеша, поднялась на ноги и оглянулась…
— Ты, Вовушка? Наконец-то! Мамаша давно тебя звать изволила… Игната с Малашкой в рощу посылали… Искали тебя…
— Батюшки светы! Да где же ты так отделался, мой батюшка! — всплеснула руками старушка, тут только увидя мокрый до нитки костюм Волчонка и его рваные куртку и панталоны.
— Это ничего, няня! Ничего, голубушка! Дай мне переодеться поскорей! А что, очень сердится мама, ты не знаешь? Марья противная опять ей нафискалила! — быстро срывая с себя намокшее платье, ронял Волчонок.
— И-и, как стыдно, Вовушка, так называть свою воспитательницу! — укоризненно покачала головою нянька.
— Какая она воспитательница! Она просто ведьма, няня, ведьма с Лысой горы… Вот что!
— Окстись, батюшка! Что ты! что ты! крещеного человека называть таким черным словом! — закрестилась старуха… — Храни тебя Господи!
— Ох, няня, няня. Никто-то меня не любит. Милая!.. — вырвалось со слезами из уст Волчонка, и прежде, чем старушка могла ожидать этого, чернокудрая головенка прильнула к ее иссохшей груди, и глухое рыданье огласило комнату.
— Вовушка, сударик мой, барчонок милый, о чем ты? — так вся и встрепенулась старушка. Ей было чего испугаться. Ее старший питомец Вова, или Володя Хворостин, единодушно прозванный Волчонком за нелюдимость, дикость и грубость, всем домом, почти никогда не плакал и вдруг сейчас разрыдался у нее на груди, как самый маленький ребенок.
Она не расспрашивала его ни о чем, только сухая, старая, морщинистая рука старушки любовно приглаживала черные, густые, жесткие волосы Волчонка.
