— Ну и хитрый ты человек, Василь Минович.
Через месяц с помощью шефов Василь приобрел для колхоза трехтонку. В то время это было великим богатством.
Одновременно шла подготовка к севу. Всю зиму Василь перечитывал учебники, освежая свои знания по агротехнике. Не выпускал из колхоза участкового агронома.
Государство предоставило семенную ссуду.
За трактор пришлось побороться. Директор МТС Крыло-вич встал на дыбы:
— У тебя лучшие в районе лошади, волы.
Василь добился своего — заключил с МТС договор. Директору сказал:
— Не хочешь, чтоб неприятности были, обеспечь меня всем необходимым. Не забудь о предплужниках, лущильнике, культиваторе.
— Не забуду. Но посмотрим, как ты будешь со мной рассчитываться.
— А я и не собираюсь рассчитываться с тобой. Будем рассчитываться с государством.
Его заслушали на бюро райкома и поставили колхоз в пример другим.
Весной он предложил колхозникам мероприятия, которые должны были резко поднять экономику колхоза: засеять под огород вдвое больше, чем засевалось до войны, отвоевать у болота пятьдесят гектаров осушенных, но за время войны снова заболоченных торфяников. Собрание проходило бурно.
Выступали против главным образом лентяи, которые знали, что и огород, и в особенности весенняя осушка потребуют чрезвычайно напряженной работы. В этом они были правы. Работать пришлось так, как, может быть, многие не работали за всю свою жизнь.
Но труд их не пропал даром: огород и хорошо ухоженный сад дали богатый урожай. Все лето возили огурцы, помидоры, капусту на колхозный рынок.
— Живем ещё не богато, как видишь, — говорил Василь Максиму, когда они через часок шли в школу, где должен был состояться вечер, посвященный Дню Конституции. — Но главное — люди верят, что скоро будем жить как следует… А это великая сила — такая вера. Люди у нас замечательные. С такими людьми можно горы перевернуть. Одним словом, поживешь — увидишь…
7
— А все-таки это свинство! — Алеся со злостью швырнула учебник тригонометрии. — Не перевариваю эту противную тригонометрию. Косинус, синус, тангенс, котангенс… Слишком он воображает…
Маша, сидевшая по другую сторону столика, тоже за книгой, подняла голову, и невеселая усмешка на миг осветила её лицо.
— Кто? Тангенс?
Алеся сначала не поняла, потом, поняв, возмутилась:
— Не прикидывайся, пожалуйста. Я же вижу. Ты битый час читаешь одну страницу.
Маша взглянула на книгу и покраснела, убедившись, что это действительно так.
— Максим твой, вот кто! Потерял он, видно, там, на сопках Маньчжурии, совесть.
— Алеся!
— Что — Алеся? Мне больно это, оскорбительно, наконец! Так готовились, так ждали.
Маша сдержала вздох, прикусила губу и покачала головой;
— Ты слишком сурово осуждаешь его. Ведь надо понять. Там столько друзей, родичей, он с ними не виделся шесть лет. Один позовет, другой… И попробуй потом от них вырваться. Особенно когда выпьют… Надо же понимать…
— Не утешай ты себя, пожалуйста… Не люблю я этого твоего смирения. Кому нужно твое наигранное спокойствие? Я ведь прекрасно знаю, что у тебя на душе. Человек должен уметь не только сдерживать свои чувства. Он должен уметь и возмущаться, протестовать, ругаться, когда это нужно. Я вот не могу молчать! Я с ним ещё поговорю!
— Ну, ну! Начала… Позволь уж мне самой с ним договориться.
— Увидишь — и опять раскиснешь, — Вот ты какого мнения обо мне.
— О тебе-то я хорошего, а вот о нем…
— Брось, Алеся, — недовольно поморщилась Маша.
— Бросила.
Алеся опять раскрыла учебник, быстро перелистала несколько страниц, потом минут на пять углубилась в одну из них и вдруг тихо запела:
Косинус — синус — синус…И котангенс — тангенс — тангенс…
Маша попросила:
— Перестань. Что за глупая привычка распевать все, что попадает на язык.
— Я люблю переливы звуков. Ты послушай, какая здесь аллитерация. Кос-с-синус-с-синус… Точно сыплется. И вдруг ко-тан-генс, — она по-детски радостно засмеялась. — А ты брось свои агрономические книги — это не для сегодняшнего вечера. Давай лучше стихи читать, — и тут же вздохнула. — Я тебе завидую, что ты с таким интересом можешь читать «Жизнь растений», Маша. А Для меня прямо пытка химию или эту вот тригонометрию учить.
Алеся вытащила откуда-то из-под стола томик любимого поэта, раскрыла наугад, прочитала: Хочу я грозовою тучей лететь В одежде сверкающих молний…
Задумчиво повторила, подняв глаза, наслаждаясь каждым звуком.
— Какая у человека власть над словом: так просто, обыкновенно, и слова обыкновенные. Почему я не могу так написать? Я ведь чувствую это умом, сердцем.
Алеся прочитала ещё: Не встречалися с тобою мы ни разу за войну, Но мои с твоими письма помнят встречу не одну.
Маша поднялась.
— Я выйду. Голова болит.
Сестра проводила её опечаленным взглядом и, когда она вышла, тяжело вздохнула.
На дворе темно и тихо. Только ветер доносит шум хвои недалекого леса. Ветер морозный, колючий.
Голова и в самом деле болела. Прямо горела вся. Это оттого, что она так долго и напряженно думала. Ей хотелось найти оправдание поведению Максима, чтоб успокоить и себя. Но оправданий, кроме того, которое она высказала сестре, не находилось.
«Три дня уже дома и не удосужился зайти. Почему? Чем объяснить? А писал так… Казалось, обо всем уже договоритись. Ничего между нами не оставалось неясного. Шесть лет ждала, шесть лет жила одной надеждой, верила, любила всем сердцем… Состарилась, — она горько улыбнулась. — А теперь что ж, Максим Антонович, может, сначала начинать надо?»
Маша ужаснулась этой мысли и сурово упрекнула себя: «Глупости! Всякая чушь в голову лезет. Придет, никуда не денется… Загулял хлопец. Пускай погуляет, пока холостой», — и ей стало веселей от этой шутки.
Она прошла на огород. Глаза освоились с темнотой и различали яблони в конце сада — только несколько и уцелело от пожара. Она подошла к одной, ласково погладила холодную шершавую кору и двинулась дальше. Опять ею завладели тревожные мысли: «А может, ему кто наговорил на меня? Есть же злые языки…»
Незаметно она вышла на луг. Под ногами зазвенел тонкий ледок.
Маша спохватилась, испуганно огляделась по сторонам и заспешила обратно.
Возле дома она встретила брата. Он возвращался из Добродеевки, с вечера. Петру шел пятнадцатый год, но он был рослый и сильный. Война помешала парню учиться. После освобождения, считая себя переростком, он отказался пойти в пятый класс. Теперь учится в вечерней школе и работает в колхозе, зарабатывая за год даже больше трудодней, чем Маша. Старшую сестру он уважал и любил. Она с малых лет была ему матерью. Они Еместе вошли в хату.
Алеся лежала в постели и читала, пристроив лампу над головой. Увидев брата, она лукаво прищурилась:
— Ничего себе молодой человек. Час ночи. Видно, Галочка задержала? Маленькая, а такая воструха, пышечка эта…
Петя покраснел.
— Опять начинаешь. Я на вечере был, с ребятами. А какой был вечер! Почему вы не пришли? Доктор интересный доклад сделал. Вот говорит так говорит! Постановка была.
Лида докторова песни пела. А потом танцы. Костя Бульбешка на новом баяне играл. Эх и баян! Ну, брат ты мой, и танцы были! — Петя увлекся и по-детски стал рассказывать во всех подробностях: — До седьмого поту танцевали. Даже старая Горбылиха в пляс пустилась. Но лучше всех танцевали наш Максим и Лида докторова. Они весь вечер вместе танцевали… Им даже хлопали…
Сердитый окрик Алеси прервал его рассказ:
— Ну и дурак же ты! — и в рассказчика полетела подушка. Удивленный Петя поймал подушку на лету и так и застыл с ней в руках, не понимая, чем рассердил сестру. Растерянно повернулся к Маше. Она стояла молча, прижавшись спиной к печке. Лицо её было бледно, пальцы рук нервно теребили бахрому платка. Но Петя ничего этого не заметил и с укором сказал ей:
— Вот — полюбуйся. Я говорил тебе, что у нее скоро ум за разум зайдет. Пусть больше книг читает!
Маша ласково, по-матерински, улыбнулась:
— Не обращай на нее внимания. Садись ужинать. Она задачи не решила.
8
Встреча с Лидой сразу окрылила Максима. По дороге домой и в первые дни дома его не покидали какая-то тревога, невеселые раздумья: а как начнется моя новая, штатская жизнь? В армии, особенно после войны, он жил приятно, обеспеченно и весело. А тут вдруг — землянка и такие скучные будничные заботы.
Но в тот вечер от тревоги этой ничего не осталось. Он считал, что довольно успешно начал новую жизнь и что она тоже будет приятной и веселой. Во всяком случае, на душе у него стало легко и светло. Он даже мысленно погрозил Василю: «Ничего, брат, как-нибудь и мы не отстанем. Тоже не лыком шиты. И здесь кое-что есть», — он постучал пальцем по лбу.
